Лесная банда - Евгений Евгеньевич Сухов

Метров за двести от первых деревянных домов Свирид посмотрел в хмурые лица уголовников и сказал:

– Сначала я пиду… Проясню, що да как, а уже потим вас покличу. А тепер потопали.

– Послушай, хохол, – произнес негромко Свояк, стараясь рассмотреть в темноте лицо Свирида.

Получалось плохо: вместо глаз у того были темные глубокие провалы, в которых легко умещалась вся ночь.

– А ты нас, часом, под вышку не подведешь? Мы все в хату завалим, а там нас из автоматов твои дружки пошмаляют.

– Зачем мени це треба? Ти мени помог, а я тоби допоможу.

– А ты не срулишь?

– Коли б я хотив уйти, то зробив би це ранише.

– Тоже верно… Ладно, иди, обождем, – произнес миролюбиво главарь, отступив в глубокую тень широкого клена.

На какую-то минуту самым краешком из-за темного облака боязливо выглянула луна, осветив светло-серым сиянием дорогу, на которой, как рассыпанные лоскуты, лежали багрово-желтые кленовые листья.

Свирид Головня уверенным шагом направился к ближайшему дому с открытым окном. В темноте украинец выглядел нескладным, несуразно длинным и худющим, как искривленный гвоздь. Остановился перед низкой калиткой, уверенно отбросил крючок, пересек двор и решительно поднялся на невысокое истертое крыльцо. На короткий стук, показавшийся в ночи очень громким, почти сразу же, как если бы в доме ожидали поздних гостей, вышла стройная хозяйка.

В плотных сумерках ее лица рассмотреть было нельзя, только размазанные контуры. По негромкому голосу, доносившемуся до урок отдельными фразами, было ясно, что женщина молодая. На длинное – до самых пят – платье была наброшена душегрейка, не делавшая ее бесформенной, а даже, наоборот, подчеркивала ладность фигуры.

Смысл разговора был непонятен. Но по горделиво вскинутой головке и по твердым интонациям женщины, порой доносившимся до слуха, Свояк понимал, что она не в восторге от полуночного визита.

– Все, накрылся наш ночлег, – буркнул он невесело.

В какой-то момент показалось, что хозяйка готова спровадить с порога незадачливого полуночного гостя, но она вдруг неожиданно отступила в глубину хаты под яркую лампу, осветившую ее взволнованное лицо, и произнесла:

– Нехай заходять.

Свирид боевито махнул рукой, давая понять, что можно подходить, и уверенно последовал за хозяйкой.

– Будьте начеку, кто знает, что они там надумали.

Город сковал комендантский час. В окнах горели лишь редкие огни. На улицах не встретить даже случайных прохожих. Раздолье было только дворовым собакам, которые, будто бы переругиваясь, потявкивали без особого задора. Обычная украинская ночь в прифронтовой зоне, не терпящая суеты и ненужного шума. Где-то далеко и неожиданно громко затарахтела самоходка, а потом вдруг умолка, как если бы устыдилась собственной бестактности.

Прошли в сени. На крючке, с правой стороны от входа, висело старое польское обмундирование. У противоположной стены – колченогий стул с округлыми ножками, на котором лежало какое-то ветхое тряпье. С левой стороны от входа протянулась – под самым потолком – веревка со свешивающимися неровными гирляндами березовыми вениками.

Обыкновенная хата, совсем немногим отличающаяся от пятистенок, что ставят в черноземной полосе России. Вот только разве что тряпица, брошенная под ноги – старая, изрядно затертая ступнями, – была с узором в виде лебедя, расправившего крылья. Такого угловатого узора и с таким набором ярких цветов в России не встретить, там вышивают по-другому.

В хате было чисто и очень аккуратно прибрано. Обстановка скромная. Имелось лишь самое необходимое. Кухонный стол в центре, четыре стула с высокими узкими спинками и комод в углу.

На стенах – множество фотографий, где, к удивлению Свояка, он рассмотрел несколько снимков мужчин, одетых в австрийские мундиры.

Более поздние фотографии висели несколько отдельно. Среди них – в центре – выделялся снимок, запечатлевший крупным планом двух мужчин в польской военной форме. Немного в стороне – фотография совсем молодого парня в красноармейской шинели и в буденовке образца тридцать девятого года. Как-то в этом иконостасе все перемешалось.

Уловив на лице Свояка удивление, женщина пояснила:

– Это брат мой, на границе погиб.

– Понятно… Как тебя зовут?

– Марыся.

– А меня… Глебом зови.

Только сейчас Свояк мог рассмотреть хозяйку в полной мере. Высокая. Статная. С небольшой полнотой, какая делает женщину еще более привлекательной. На крепких ногах обнаружились кожаные сапожки с красными и синими узорами.

Жиган с Чиграшом стояли немного позади и буквально буравили женщину взглядами. Скрестив руки на высокой груди, она уверенно выдерживала мужское внимание и тоном, какому сложно было возражать, произнесла с украинскими мягкими интонациями, но на хорошем русском языке:

– Могу приютить на время, а как все успокоится, уходите. Картошку сейчас принесу, только что сварила. Чугунок на плите. Молоко тоже есть.

– А сальцо-то имеется?

– Будет. Масло немного есть.

– Годится. Богато живем! – бодро поддержал Жиган, продолжая беззастенчиво пялиться на женщину.

– А куда же ты нас спать положить, хозяюшка? – улыбнулся он широко и плотоядно.

– Спать будете на подловке.

– А кто же нас согреет?

– Под крышей тепло, – с подчеркнутой любезностью отвечала хозяйка, не замечая игривых интонаций гостя. – Не замерзнете.

– А может, ты нам постелишь? – продолжал напирать Жиган, ступив на шаг ближе.

– На подловке сено и матрасы имеются. Есть одеяла. Справитесь сами, – серьезно отвечала хозяйка.

Самообладания ей не занимать. Повернувшись к Жигану, Свояк зло процедил.

– Хорош базарить! Не строй из себя баклана. К нам по-людски, и мы тем же самым отвечаем.

– Свояк, что за кипешь? – обиженно протянул Жиган. – Пошутковал малость.

– Да за такое кваканье…

– Ладно, остынь.

– Ты вот что, хозяйка… От нас шума не будет. Это я тебе обещаю. Мы бродяги тихие, нам лишнее внимание ни к чему. Да и тебе не хотим неприятности доставить. Как тут все уляжется, так мы сразу и уйдем… Так что у нас там с хавкой?

Подняв ухват, хозяйка сноровисто поддела с печки раскаленный чугунок и поставила его в центр стола на металлическую подставку. Чугунок дышал жаром, пахло вареной картошкой, нагоняя на гостей еще больший аппетит.

Ладная, быстрая, Марыся уверенно разложила картошку по алюминиевым тарелкам, нарезала каравай хлеба на ровные аккуратные ломтики. В крынках принесла студеное молоко и аккуратно разлила его по жестяным кружкам. Сбегав в огород, принесла зеленого лука и, мелко его нашинковав, щедро посыпала на картошку.

– Эх, хозяюшка, как у тебя все спорится, – произнес Свояк, макая стрелку лука в соль. – Вот достанется же кому-то такая краса.

– Угощайтесь, гости дорогие, – произнесла Марыся. – Чем богаты, тем и рады.

Рассыпчатая картошка с зеленым лучком, да еще и со свежим сливочным маслом пошла отменно.

Вытерев руки о передник, хозяйка присела рядом и, странно улыбаясь, наблюдала за тем, с каким аппетитом поглощается незамысловатая крестьянская еда