Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надеждин смотрел на меня и видел дурачка. Ладно, не дурачка. Идеалиста. Хотя в сущности, это одно и то же.
Сам такой же. Телескоп, телескоп… Он бы еще синхрофазотроном назвал журнал. Первым делом я переменю название. «Знание — сила», Пущу в подзаголовок, а со временем и в основным сделаю.
— Я, в принципе, не прочь…
— Вот и отлично. Мустафа! — позвал я.
Вошел Мустафа с портфелем. Раскрыл.
— Здесь пятьдесят тысяч, Николай Иванович. За дверью ждет стряпчий, который и оформит сделку согласно законам Российской Империи.
— Как-то все у вас быстро… А если бы я отказался?
— Тогда я бы выкупил паи у Хомякова, Языкова и других, и стал бы собственником «Московского Наблюдателя». Это было бы немного хлопотнее, но результат тот же.
Надеждин моргнул. Он предлагал себя Наблюдателям в качестве главного редактора, но те потребовали выкупить пай в десять тысяч. Таких денег у Надеждина не было. Тогда. А теперь есть. Он им покажет, Наблюдателям!
Мы подписали необходимые бумаги. Далее будет скрипеть бюрократия, но недолго. Есть способы, чтобы все процессы шли с быстротою необыкновенной. Например? Например, нагнать чиновнику кошмаров, и побольше, побольше.
— Что ж, Николай Иванович, вот вы и свободны. В ближайшее время с вами свяжется новый главред, не откажите в любезности передать ему необходимые для дела бумаги, сведения и вообще всё, что сочтете нужным.
— Главред?
— Главный редактор.
— И кто же это?
— Пока сказать не могу. Он ведь и сам пока не знает о своей участи. Кстати, если нужно, Мустафа сопроводит вас в банк, всё-таки сумма немаленькая, мало ли.
Мустафа одной рукой подкрутил ус, а другую положил на рукоять сабли.
— Нет, не нужно. У нас в Москве спокойно.
Понятно. Профессору хочется побыть с деньгами. Пятьдесят тысяч сумма немалая. Таких денег он никогда прежде не видел, и вряд ли когда-нибудь увидит. На пятьдесят тысяч можно купить справное имение душ на восемьдесят. Или отправиться в кругосветное путешествие. Или посвататься к Лидии Андреевне. Теперь-то её родители не посмеют отказать.
Вот сейчас все уйдут, он разложит деньги на столе, пятьдесят пачек по тысяче рублей, и будет наслаждаться ощущением богатства. Минут пять, десять. Потом сложит деньги в ящик, но эти минуты, минуты ощущения, что можешь — многое, останутся с ним до конца дней.
— Рад за Москву и москвичей, — сказал я, и откланялся.
Селифан повез меня к усадьбе князя Куракина, где теперь располагался Межевой Институт.
Меня и Мустафу. Оно, конечно, в Москве спокойно, но с Мустафой ещё спокойнее. Я не за себя волнуюсь, а за Селифана. Второй день вижу одну и ту же коляску, следующую в отдалении. Коляска приглянулась, лошади? Или всё-таки я?
О деньгах, что я привез Надеждину, злоумышленники — если это злоумышленники — знать не могут никак. Потому профессору ничего не угрожает. А все же разобраться придется. На всякий случай. В учебной столовой плакат висел: «Поел — убери за собой».
И когда мы завернули за угол, я соскочил с коляски. И Мустафа тоже.
Селифан поехал дальше, а мы стали дожидаться преследователей.
Недолго дожидались. Раз, два, и на счет три мы заскочили в коляску. Мустафа справа, я слева.
А коляска-то пустая. Только кучер на козлах — и всё.
Он обернулся и спросил:
— Пан хочет куда-то ехать?
Я уселся поудобнее. Мустафа перебрался на козлы, потеснив кучера.
— Пан хочет. Вези.
— Сей момент, ясновельможный пан.
Ехали мы около получаса, пока не остановились у трактира «Варшава».
— Пана просят пройти внутрь, его ждут.
Раз просят, почему бы и не пройти.
Мустафа, впрочем, пошел без спросу.
Внутри нас сразу провели в особый кабинет, средних размеров.
За столом сидел господин лет сорока, одетый с претензией на роскошь.
— Позвольте отрекомендоваться, господин барон: граф Чарчевский. Я хотел пригласить вас обыкновенным образом, но вижу, что вы решили ускорить дело. Не желаете ли водки? Настоящей водки! И обед? Здесь можно пообедать без риска найти в тарелке русака, что, согласитесь, редкость для России.
— Пропустим эту часть, — я сел в удобное кресло чуть в стороне от стола.
— Как пожелаете, как пожелаете. Я, — начал он торжественным тоном, — признаю вас Охотником. То, как вы обошлись с игроками на тракте — высокое искусство. То, что продемонстрировали на вечере графа Толстого — высочайшее, — и он склонил голову и даже слегка поклонился, признавая мое величие. Три секунды признавая. Потом выпрямился, и продолжил тоном обыкновенным:
— Я предлагаю вам союз.
— С какой целью?
— С целью демонстрации миру вашего несравненного умения. Я допускаю, что вы способны обыграть в карты любого человека.
— Уже интересно.
— Но где взять человека, которого стоит обыгрывать? Где взять дичь? Крупную дичь? Её, крупную дичь, я и берусь обеспечить. Людей, готовых играть на большие деньги. Здесь, в Москве. В Санкт-Петербурге. В европейских столицах. Согласитесь, куда выгоднее убить трех-четырех зубров, нежели сотню-другую кроликов. Во всех отношениях выгоднее. Меньше хлопот, больше прибыли. Вы — Охотник, я — Егермейстер. У меня много егерей, поверьте. Они, мои люди, и распознали в вас Охотника
— Интересное предложение.
— Рад это слышать.
— Но торопиться не будем. Вы проверили меня, я проверю вас. Можете ли вы устроить мне встречу с человеком, готовым поставить на карту, к примеру, двести тысяч? Лучше больше.
— Такие люди есть, — сказал Егермейстер после паузы. — Даже и в Москве. Но охота на них требует подготовки. Сезон начнется зимой, сейчас же дичь нагуливает жир. Встречу с игроками помельче, тысяч на пятьдесят, я готов организовать уже на этой неделе.
— Пятьдесят тысяч, конечно, тоже деньги, но для меня небольшие, это первое, и ведь придется с вами делиться, это второе. Вы ведь хотите себе равную долю?
— Обыкновенно на организацию отводится семьдесят процентов выигрыша, так уж заведено.
— То есть мне останется тридцать? Нет, это не выгодно. Вот если бы вам — тридцать, а мне семьдесят, я бы еще подумал. А тридцать процентов…
— Но тридцать от миллиона — это триста тысяч. Вы могли бы с моей помощью взять эти триста тысяч.
— Я подумаю.
— Я дам вам
