Из мещан - Голо Раймунд

Геллига с ними де было, но полковник и Бриксен были очень оживлены, а Блендорф и того больше! Досада на несчастье с лошадью и моральное поражение, понесенное им от Геллига, побудили его приналечь на фляжку сильнее, чем следовало, и потому он находился в довольно возбужденном состоянии.

Учитывая это, барон Рихард предложил кружку разойтись пораньше, и Полина легла спать, не видев Геллига.

10.

Всякий, кто бывал в Геллерсгейме и знал царивший там образцовый порядок, не узнал бы теперь поместья, заглянув в него сегодняшним утром.

Приказчик, по заведенному Геллигом порядку, явился рано утром к Блендорфу за приказаниями, но тот раскричался и выгнал его.

Тогда слуги, не зная, что им делать, принялись, за что попало: кто чистил лошадей и коров, а некоторые подчищали траву, дерзнувшую появиться на дорожках парка.

В спальне Геллига царила воскресная тишина. Стол с почти нетронутым завтраком был покрыт бумагами, а сам Геллиг лежал на диване, подложив руки под голову и предавшись размышлениям.

Послышался стук в дверь, больная собака слегка приподнялась, но не залаяла.

– Войдите! – сказал Геллиг.

На пороге показался барон Рихард.

Ганс поспешил встать, на лице его отразилось удовольствие, которое он старался прикрыть притворно-холодными словами.

Но барона нельзя было провести.

Он дружески крепко пожал протянутую ему руку, и сразу же приступил к цели своего прихода.

– Я пришел изложить вам свой взгляд на вчерашний случай: это я должен сделать для себя и для вас, а также и для Полины, которую я воспитал!… Что вы так смотрите на меня? Вы хотите сказать, что этим воспитанием я не вполне могу гордиться – это я знаю и без вас, но сознайтесь, что есть и хорошие стороны в ней!

– Конечно! – добродушно заметил Геллиг, тронутый любовью старика к этому своевольному ребенку.

– Очень рад, что вы согласны с этим, я иного и не ожидал от вас: умный человек всегда справедлив!… Но я хочу, чтобы вы знали, что люди разных сословий, если они находятся на одной ступени развития, имеют одинаковые понятия о добродетели и пороке!

– Всегда ли вы придерживались этого взгляда, барон? – с худо скрытой горечью спросил Ганс.

– Признаюсь, нет! – просто ответил Рихард. – Я долго искал в этом ложном взгляде утешения для себя. Мне хотелось свалить вину любимой женщины на мало развитое чувство чести и на недостаток такта во всем сословии! Но это предубеждение и прежде колебало мой рассудок, а благодаря вам, оно совершенно рассеялось! Я научился вас любить и уважать, как очень немногих! И я назову счастливым всякого отца, у которого такой сын, как вы!

Молодой человек с глубоким волнением на лице низко поклонился барону.

– Благодарю вас за такое мнение! – сказал он задушевным голосом. – Оно осчастливило меня больше, чем вы думаете! Мне всегда хотелось его заслужить!… Теперь я веселее расстанусь с Геллерсгеймом!

– Расстанетесь? – повторил барон. – Вот за этим я и пришел к вам!… Полина отказала вам, а я вам предлагаю место управляющего у себя. Вы будете независимым вполне, и я буду обращаться с вами, как с сыном! Тогда я буду в состоянии жить в Диттерсгейме, которого уже избегаю много лет!

– Вы очень добры и я вам благодарен от души, – отвечал взволнованно Геллиг, – но я не могу принять вашего лестного предложения!… Поселиться в Диттерсгейме – означало бы для меня разрыв навеки с теткой, которую я так люблю! К тому же, я у нее – единственная опора!

– Она богата, сказочно богата, имея вас! – сдавленным голосом произнес барон. – Но Боже сохрани, чтобы я посягнул на ее сокровище и пожелал бы разделить его с нею!

– Она тоже не хочет делиться, – нерешительно заметил Ганс, – она берет все или ничего!

Скорбная складка легла вокруг губ барона Рихарда.

– Все та же страстность, та же ненависть, – печально произнес он. – Чем она питает в себе эти чувства, которые должны отравлять ее жизнь?

– Сознание, что она невинно осуждена.

– Не сводите меня с ума, не говорите так! – воскликнул барон, вскакивая. – Я пережил мысль о ее вине, но о невинности нет! Да этого и не может быть! Если она отказалась от всяких объяснений – разве это не виновность ее?

– Причина всему: мещанская кровь!… Вы кинули ей эти слова, как приговор, как знак глубочайшего презрения!… А для меня лично, это – символ чистоты и честности!

Барон снова сел и, слушая молодого человека, все ниже и ниже склонял голову, словно под гнетом тайной горести.

– Жену из своего сословия вы бы не сочли способной на такое преступление, – продолжал Геллиг, – а огромная любовь жены, жены по вашему выбору, не могла спасти ее от подозрения и осуждения, потому что в жилах ее текла не дворянская кровь!

– Все это я слышал от вас, но мне странно одно: почему Леонора не пыталась исправить дело кротостью и лаской, а выказала гордость и озлобление?… Вы видели, как я склонил голову из уважения к вам, так неужели молодая жена не смогла бы обезоружить любовью мое высокомерие?

– Но вы снимаете с нее обвинение? – спросил Геллиг, замирая от ожидания ответа.

Барон покачал головой.

– Нет, – сказал он печально, но решительно, – я отдал честь мещанству: я научился отделять личность от сословия – и только!

– Все напрасно, – тихо прошептал Ганс, простонав, – один Бог может оправдать ее.

– Если вы не хотите у меня жить, – продолжал барон после долгого молчания, – то располагайте моей шкатулкой, если будете в затруднении при внезапном выезде!

– От всего сердца благодарю вас, – воскликнул Ганс, пожимая руку барону, – но у меня есть кое-какие средства: наследство от отца и подарки господина Ридинга. Так что я, не стесняя себя, могу представить залог в 3 тысячи талеров, которые требует с меня г-н Блендорф по случаю моего завтрашнего отъезда.

– Залог? – медленно повторил изумленный барон. – Залог от вас! Но это, должно быть, ошибка! Нельзя так компрометировать Полину!

– Не говорите ей ничего об этом!

– Но я уверен, что она ничего не знает!

– Она же знала Блендорфа и все-таки назначила его моим преемником – значит, она наперед одобрила все его распоряжения!

– Но после вчерашнего поступка у нее не было иного выбора! Но теперь она хочет назначить на это место моего племянника Альфреда.

Геллиг навострил уши, но постарался как можно равнодушнее переспросить:

– Барона Альфреда? Но это невозможно! Никто не может быть одновременно и мужем и опекуном молодой девушки! А барон предпочел права супруга! Его мать писала…

– Полина отказала Альфреду! – перебил Ганса барон.

По членам Геллига пробежала сладостная дрожь, на лице его отразилось сильное волнение, но Рихард сделал вид, что ничего не заметил.

– Вы еще не сказали мне, куда вы так внезапно собрались ехать?

– К тетке, – ответил Геллиг. – Но я давно собирался к ней, потому что она болеет все!… Но тут приехали вы, и я остался, чтобы…

– Чтобы – что? – нетерпеливо переспросил барон.

– Чтобы узнать хорошего человека, который сделал ее несчастной, и научился ненавидеть его, как она!

Барон побледнел.

– Ну и что же, удалось вам? – с легкой дрожью в голосе спросил он.

– Нет, я не мог! – твердо отчеканил Геллиг. – Да простит она мне это – но я вас почитаю и уважаю от всего сердца! – со страстным порывом закончил он.

Барон протянул руки с выражением искренней благодарности в прекрасных старческих глазах.

– Уважение честного человека – самая прекрасная вещь!… Вы отказались от всех моих предложений, но умоляю вспомнить обо мне, если будете в затруднении!… Когда вас ждать обратно?

– Не позже, как через десять дней!

– Счастливого пути вам!

Когда дверь за бароном закрылась, Геллиг вернулся к столу, его внимание привлек изящный ящичек, отделанный золотом и перламутром.

Он открыл его, вынул несколько писем и бумаг, затем, нажав пуговку на крышке ящика и убедившись, что пакет, лежавший там, цел, тщательно запер крышку и замок шкатулки, ключ от которой опустил в боковой карман.

Устройство потайного ящика было не особенно искусным, но не каждый сумел бы его найти.

Уложив бумаги в портфель, Геллиг уселся в кресло и снова погрузился в свои мысли. По временам лицо его меняло свое выражение, а с губ слетали какие-то слова.

– Она ему отказала, – явственно наконец прошептал он, и лицо его озарилось лучом торжества, сделав его ясным и безоблачным.

11.

Треволнения, которым подвергалась Полина за последние три дня, оказались не под силу даже для ее крепкой и выносливой натуры.

Полина слегла в постель с тем ощущением тупого и усталого равнодушия, которое часто бывает следствием безнадежного горя.

Она знала, что Геллиг потерян для нее навсегда, и гордость, подавляющая ее юную любовь, была довольно сильно поколеблена раскаянием.

Ссылаясь на болезнь и усталость, Полина никого не принимала, кроме дяди Рихарда, старательно избегавшего всего, что могло навести его любимицу на грустные размышления.