Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина

Я вообще считаю, что регламентированный рабочий день — унизителен для работников. Регламентированным должен быть объем работы и сроки сдачи, а уж когда человек решит выполнить свою часть обязанностей — его личное дело. Соизмерил удобное тебе время со временем работоспособности техники и нужных коллег — теперь распоряжайся собой как хочешь. Тыкая носом в рамки рабочего дня, нам, как бы говорят: «Я тебя не организую — никто не организует». А то, что взрослые люди сами могут разобраться, когда нужно сидеть на работе, а когда в этом для общего дела нет никакой необходимости, отчего-то в расчёт не берётся. В общем, не понимаю, почему человечество до сих пор не упразднило такую дурацкую штуку, как строго отведенные для труда часы.

— Ты идеалистичная анархистка, — скривилась когда-то Нинелька в ответ на такие мои рассуждения, — Тебя послушать, так люди вообще не должны работать!

— Не должны, — я радуюсь, что она правильно поняла мысль, — Не должны, но будут это делать. По собственному желанию. Тем паче, что хорошо можно сделать лишь то, что тебе интересно. Причины заинтересованности не важны: может, оплата, может, самореализация… Главное, что работать можно лишь тогда, когда ты чувствуешь свою нужность делу, а не такому странному понятию, как «дисциплина».

— Что ж ты тогда от нас не уходишь? — спросила меня Нинель ехидно, — Для нашего Вредактора дисциплина — главный божок.

— Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, а от тебя, медведь-Вредактор, и подавно уйду, — поддразнил подключившийся к разговору Карпуша.

— Нет, — тягостно вздонула я, объясняясь, — Вредактор — не медведь. Вредактор лиса, которая меня съест. Я не уйду отсюда, потому, что здесь вы. Писание бреда напрягает, а коллектив — наоборот. Но моя нынешняя работа это и есть писание бреда плюс коллектив. Одно от другого не отделимо, поэтому я жертвую всеми своими принципами, сижу на этой проклятой работе и имею возможность регулярно созерцать ваши интеллектуальные рожи.

— Ой, не могу! — зашёлся смехом Карпуша, — Это ты сидишь на работе?! Да ты постоянно куда-то отпрашиваешься и сбегаешь… Грех жаловаться!

— Грех, — согласилась я смиренно, — Но я жалуюсь…

— Погоди, — Нинель всегда славилась страшной дотошностью, и не могла не пытаться разобраться в ситуации до конца, — Но ведь с коллективом ты можешь видеться и не в редакции. Чего ж тебе из-за нас мучаться? Увольняйся!

— Фиг я всех вас соберу тогда воедино. Вы ж — народ занятый. Впрочем, оставим эту тему, а то и правда уволюсь.

Нинель с Карпушей ехидно притихли, делая вид, что испугались.

Такой вот у нас когда-то случился разговорчик, вполне отражающий мои взаимоотношения с редакцией.

/Сто минут, лишь сорок, тридцать!/ Ах, как долго день рабочий. /И вчерашняя заварка отчего-то тухлой рыбой отдаёт./Каждый чётный час устало, выхожу я помочиться/ от такого разбиенья время, вроде как, ускоренно течёт./. Я терпеть не могу такую жизнь, но не бросаю к чертям свою работу. Потому что такой цветник из ярких личностей окружает меня только здесь. И, хоть все они — мои милые коллеги — дураки и зануды, всё равно люблю я их необычайно и пусть они, если прочитают этот текст, помнят о моей любви и не слишком грустят.

Ещё, как уже говорилось, я пишу в наш журнал заказные статьи. Любая такая статья пишется в нашем журнале три раза. Сначала на собственное усмотрение, потом — на усмотрение Вредактора, потом — опираясь на просьбы заказчика, то есть, возвращаясь к изначальному варианту. Но и эти три раза занимают совсем немного времени. В основном, всем нам — недобросовестным журналистам ежемесячного женского журнала — делать в редакции совершенно нечего. Даже треть рабочего времени не отнимают у нас поставленные задачи, но мы должны присутствовать, высиживать положенное штатным журналистам время на рабочем месте. Видимо, чтобы любой нечаянно забредший к нам знакомый учредителей мог констатировать — все на месте, все отрабатывают зарплату в поте лица. Впрочем, на это я, кажется, уже жаловалась.

Когда-то мы почти всерьёз рассуждали о необходимости изготовления манекенов.

— Сделаем кукол, оденем в свою одежду, и будем подменять себя ими, когда захочется уйти, — мечтали мы, — Вредактор заглянет, посчитает поголовно, все ли на месте, и уйдёт, успокоенный.

— Лучше роботов сделаем человекоподобных, — доводил идею до совершенства Карпуша, — Тогда вообще на работу только в день зарплаты можно будет приходить.

Вредактор нечаянно услышал наш разговор, и, кажется, воспринял услышанное, как потенциально способное к осуществлению безобразие. С тех пор он по десять раз на день заходит к нам в комнату и лично контролирует деятельность каждого.

Впрочем, контролировать особо нечего. Ничем ярким никто здесь не занимается. До прихода в нашу редакцию, я была уверена, что журналист — профессия интересная. Но Вредактор и её свёл к тупому ремесленничеству. Пропагандируемые им технологии просты — выбираешь тему, лезешь в Интернетовские справочники, копируешь оттуда факты и сдаёшь статью. Никаких авторских оценок («Кто мы такие, чтобы судить?!»), никакой интриги («Кому нужны эти дешевые профанации? Наши читательницы интересуются сутью, а не обёрткой!»), никакой иронии — только голые факты. В общем, в рабочее время мы с коллегами занимаемся тем, что дружно и безудержно деградируем. Деградация эта хорошо оплачивается, поэтому все возмущаются, но никто отсюда не уходит.

Кстати, несмотря на всё вышесказанное, журнал всё же получается интересным. Его читают, о нем говорят, к нему прислушиваются. Вызывающая антагонизм у наших литературных амбиций стратегия Вредактора — писать как можно проще, и как можно информативнее, — принимается читательницами на ура. Нашим дамам давно уже наскучили слезливые истории и духовно перенасыщенные отчёты об очередном призовом месте нашей команды парикмахеров. Им нужны факты — эмоциональную окраску они хотят придавать сами и на свой вкус. Факты, так факты. Наш журнал даже называется так — «Women’s fact». Написание названия стилизовано так, что в первую минуту читается “Women’s fuck”, и лишь потом, присматриваясь, ты замечаешь правильную надпись. От этого наш журнал считается жутко стильным и концептуальным.

Я сижу в наушниках, балдею от «5nizza» и вношу в статью для Басика окончательные правки. Вредактор — сокращённое название нашего Глав. Редактора, полностью отражающее его сущность — бродит за спинами сотрудников и ищет, к чему бы придраться. Он сегодня явно не в духе.

— Бесфамильная, вы так любите опаздывать! — произносит он, скучая. Никаких новых поводов для придирок не обнаружено, поэтому придётся цепляться к старым, — Вы всегда подрываете дисциплину! Вы так любите опаздывать!

— Нет, — возражаю я, — Это неправда. Я не люблю опаздывать. Терпеть не могу опаздывать и очень расстраиваюсь, когда это делаю. То есть всё время хожу расстроенная…

Вредактор передёргивает плечами и молча отходит. Нет, он, в общем-то, неплохой тип. Просто «не нашенский». С высоты своего непонимания он очень ошибается в нас. Он чувствует себя Макаренко в окружении опасных подростков, которых во что бы то ни стало нужно сломить и переделать. В угоду мнимого «лица редакции» он зачем-то пытается отменять всё приятное.

Например, недавно курилку взял и перенёс за пределы редакции. Сочинил, мол администрация здания ругается… Но мы-то знаем, Вредактор сам не курит и злится, когда мы шепчемся в кулуарах, ему не доступных. Теперь у нас курилка под подъездом… То есть на улице. То есть в холоде, в который порядочный редактор и внештатника на улицу не выгонит.

— А вы бросайте курить! — советует Вредактор, искренне удивлённый, почему его мудрый педагогический выпад не принёс результатов, и мы, испугавшись уличных холодов, немедленно не побросали все свои вредные привычки.

— Мне нельзя! — тут же рапортует Сонечка, — Мне бросать курить вредно!

У Сонечки не в порядке с нервами. Сигареты «держат» её. Несколько часов без никотина могут обернуться для неё нервным срывом. Маленькая, вертлявая, со смешливым лицом и кудрявой огненно-рыжей шевелюрой, Сонечка вообще-то очень мила. Но без сигарет она превращается в страшную бестию — нервную трясущуюся старуху с ужасными морщинами и запавшими глазами. Сонечке тридцать два года, с сигаретами она выглядит на двадцать, а без них — на пятьдесят. Такая вот загадка для наркологов.

Добропорядочная Нинель, которая не терпит Сонечку за легкомысленный образ жизни, утверждает, что «может, сигареты и помогают Софье, но не было б сигарет, не было б и истерик, ведь никотин нарочно разрушает психику, чтобы вызвать зависимость».

По рассказам же самой Сонечки, она сначала стала неуравновешенной, а потом уже начала курить.

— А всё из-за моей старательности, — хихикала Сонечка, — Всё из-за моей преданности делу. В юности я играла в самодеятельном театре. Маленькая женщина и большая актриса в одном лице. Смешно вспомнить! У меня была совсем маленькая роль. Но я объездила полстраны с гастролями. Я Играла убиенную горем мать, присутствующую на похоронах сына. Те три минуты, что я оплакивала убиенного, вместе со мной рыдал весь зал. Мы играли и играли этот спектакль, а я всё рыдала и рыдала… И надорвала психику. Правда! Представьте, каждый день по два раза на день нужно натуралистично впадать в истерику. А что делать? Работа такая, накручивать себя до нервного срыва и реветь. Потом знаете, как сложно на нормальные рельсы перестроиться? Я вот до сих пор не смогла. Только сигаретами и держусь. А что выдумаете? Вот древнерусские плакальщицы, например. Они ведь все тоже были ненормальные.