Вардананк - Дереник Демирчян

Воевода в свою очередь подошел к парапету и знаком приказал Арцви отъехать. Арцви, наконец, опомнился. Проехав с проклятием мимо трупа первого воина, он снова погнал коней в воду и стал осматривать их, нет ли на них ран или ушибов. Убедившись, что открытых ран нет, он начал растирать ушибленные камнями места и вновь купать коней, как если б ничего не случилось.

– Кто этот щенок? Схватить его!.. – разгневанно крикнул сипай.

– Придержи язык. Руки у тебя коротки!

Внизу продолжал толпиться народ. Воевода спросил:

– Что все-таки тут произошло? Ему рассказали.

– Они скоро запретят нам и воду сливать! – крикнул Вараж.

В толпе захохотали.

– Пришли, на голову нам сели, да еще нашу же воду для нас жалеют! – с гневом крикнул Маркос.

Воевода что-то гневно пробормотал себе под нос и обратился к сипаю, явно сдерживая себя:

– Чего вы хотите от населения? Почему вы не сидите спокойно?

– Мы воины повелителя арийского! – отрезал сипай. – Границ постоя нашего войска не смеет пересекать никакой чужеземный воин!

Кровь бросилась воеводе в голову. Это был человек небольшого роста, но тучный, и потому он весь побагровел от гнева.

Очевидно, присутствие персидских войск давно раздражало его. Сжав кулаки, он шагнул к сипаю:

– Вот ваши границы! Их и держитесь! – зарычал он, задыхаясь, с налитыми кровью глазами. – Вам отвели место, чтоб вы сидели там смирно. А вы норовите сесть нам на голову! Если вы еще раз осмелитесь затронуть не то что коня Спарапета, а хотя бы осла простого жителя, я сброшу вас со стены!

С внутренней стороны на городскую стену поднялся в это время начал! ник персидского отряда. Он продвигался медленно, нахмурив брови. Воины поспешно расступались перед ним, и он прошел между ними, не удостоив их взглядом.

Усевшись в отдалении на выступ стены, он пальцем подозвал к себе крепостного воеводу и сипая-перса.

Сипай подбежал и смиренно приветствовал его. Воевода не сдвинулся с места.

Перс свирепо взглянул в его сторону и снова пальцем позвал к себе.

– Я буду отвечать отсюда! – спокойно отозвался воевода. – Спрашивай!

– Кто этот щенок, который убил моего воина? – разъярился тот.

– Этот смельчак вон там купает коней. Он телохранитель Спарапета.

Перс вскочил с места и приказал сипаю:

– Иди вели схватить его!..

Воевода быстро обернулся и сделал знак рукой столпившимся на дальней башне армянским воинам. Там затрубили в рог. Тотчас со стен, из садов и дворов, из ближайших зданий стали сбегаться сотни воинов армян, вооруженных копьями и луками.

Перс, как видно, не ожидал подобной дерзости и оробел, но, не желая сдаваться, шагнул вперед и крикнул:

– Смотри, я прикажу голову тебе отрубить! Ты восстаешь против царя царей?!

– С царем царей я дела не имею, я тебя пытаюсь образумить! Или это ты и есть царь царей?

Толпа внизу загоготала.

Побагровевшее лицо военачальника выдавало его ярость, но страх сдерживал его. Чтоб как-нибудь пристойно выйти из положения, он еще раз пригрозил:

– Это тебе даром не пройдет… Подожди у меня только!.. – И, быстро повернувшись, спустился со стены.

Толпа с хохотом повалила к реке, где хмурый Арцви спокойно купал коней.

– Арцви, подох тот перс! – крикнул ему Корюн.

Арцви, не оглядываясь, продолжал свое дело.

Со стены спустились воины персы; они унесли труп убитого и подобрали двоих тяжелораненых, с ненавистью разглядывая толпу и вполголоса ее проклиная.

Горожане оживленно и громко обсуждали события. Персы удалились. Толпа окружила пожилого горожанина, судя по кожаному фартуку и замаранным сажей рукам и лицу – кузнеца, который озабоченно говорил:

– Вот так-то мы и жили со времен Шапуха и до нынешнего Азкерта!

– Уж приказали бы изрубить их, отметить хотя бы! – воскликнул Корюн.

– Э-э… Если дело дойдет до мести, мало ли за что нужно будет мстить! – вздохнул жилистый и крепкий, как копье, дед Абраам. – Сколько я себя помню – вся моя жизнь прошла в войнах да в мести персам! Мы жаждем мира, персу нужна война. Нет и десяти лет, как я вернулся домой, развел сад, – и вот опять говорят о новой войне!

– У нас что ни песня, что ни сказание – все о персах, о крови да о войне! – подтвердил Горнак-Симавон, перебирая струны своего бачбирна.

– А много войн довелось тебе видеть, дед Абраам?.. – подсели к старику юноши.

– Как же было не видеть, милые мои, человек-то я старый… Не в дни ли Шапуха то было, сына первого Азкерта, который четыре года над нами царем сидел?.. Узнал он о болезни отца и поспешил в Персию, но, уходя, приказал своему наместнику схватить наших князей и угнать их в Персию. Я был тогда в войске Нерсеса Чичракеци. Дал он приказ – и мы все поднялись как один человек. Шли днем и ночью, коней загоняли, но настигли персов у Хэра. Они давай оборачиваться к нам лицом. А мы на них!.. Ну и битва была – любо-дорого! Вышибли вон, и духу их не стало… Но тяжелые были времена, что ни говори!.. – закончил со вздохом дед Абраам. – Много мучили нас, много наших царей сгноили они в Башне забвения… Ногами они нас топтали, задыхались мы под их пятой, – чтоб они погибли!..

С противоположного берега прошла через мост группа крестьян. Они шли медленно, видно, колеблясь, пройти ли им прямо в город, или же присоединиться к беседовавшим на лугу горожанам.

Один из крестьян вышел вперед, остановился перед беседовавшими, всех оглядел и хмуро поздоровался. Он был немолод, смуглое до черноты лицо его заросло черной, как смоль, вьющейся бородой. Подошли и спутники его и стали полукругом перед сидевшими горожанами.

– Благоденствия всем!, – приветствовали они, усаживаясь. Один из них, усевшись, внимательно всех оглядел мрачным взглядом и хрипло откашлялся:

– Хмм…

– Откуда вы, братья? – спросил дед Абраам.

– Из Масьяц-Вотна… Из Акори… Из Масьяц-Виха… Отовсюду! – отозвались крестьяне.

– Недавно князья в большой спешке проехали мимо, – заметил один из крестьян, по-видимому, житель какого-нибудь пригородного села. – Крепко душит нас в последнее время перс, все налоги дерут! А у вас что слышно, Оваким?

– Ты погоди, что еще после с налогами будет, брат Гор! – отозвался Оваким. – Тогда-то скажешь, что дерут…

– Все дерут да дерут!.. Совсем совесть потеряли!.. – глухо простонал сидевший немного подальше крестьянин из Акори, мучительно вытягивая шею, словно придавленную непомерно тяжелой ношей. – Персу – налог, князю – налог, монастырю – налог… Все с крестьянина дерут! Семь шкур содрали! Иссушили нас, обессилели мы…

– Так, Езрас… Правильно ты говоришь!.. – поддержали его другие крестьяне – уроженцы Акори.

– Хмм… – вновь прокашлялся хмурый крестьянин. Он, видимо, близко принимал к сердцу каждое услышанное слово.

– Разве не так я говорю, брат странник? – обратился Езрас к крестьянину, понуро сидевшему в стороне. Это был Аракэл из Вардадзора.

Аракэл молча повернул к нему лицо. К беглецам из Вардадзора по пути присоединились мятежные крестьяне, спасавшиеся! от преследований своих князей или персидских сборщиков; coбравшись в группы, они направлялись в Арташат, думая как-нибудь там устроиться.

На противоположном берегу Аракса появилась большая и беспорядочная группа людей в черном; они быстро приближались к мосту, поднимая облака пыли, и, перейдя мост, подошли к беседовавшим. Это были монахи, обросшие, длиннобородые одни в пышных одеждах, другие в рубище. Громко стуча посохами, они шагали так быстро, словно уходили от погони или сами за кем-то гнались. Впереди шествовал настоятель сюнийскогся монастыря – Григориос; подаваясь вперед всем своим грузным телом, залитый потом, который, смешавшись с дорожной пылыо, образовал корки у него на висках и на шее, – он вел за собой всех этих измученных и хмурых монахов. Непосредственно позади него, пыхтя, отдуваясь и уткой переваливаясь с ноги на ногу, шел эконом сюнийского монастыря.

Подойдя к сидевшим на лугу горожанам и крестьянам, монахи остановились, не решаясь войти в город: они еще не знали, что творится в Арташате. Их многочисленность объяснялась тем, что в эти годы монастыри полны были монашествующих дармоедов. Когда же их сытое и беспечальное существование было поставлено под угрозу, они бросили свои монастыри и стали бродить по дорогам. Так они сливались в толпы и шли в столицу. Сюнийский же настоятель, оправившись от ран, направлялся в Арташат, чтобы протестовать против беззакония персов. В числе монахов была и братия того захудалого монастыря, которая бесплодно просила Васака о защите. Были здесь и монахи из Айраратской долины; один из них – старик с длинными волосами, падавшими ему на плечи и грудь, выступил вперед.

– Да снизойдет на вас мир, дети мои! – глухим печальным голосом произнес он.

Собеседники поднялись и молча поклонились ему.

– Откуда вы, святые отцы? – спросил Оваким.

– Из монастыря Святого Акопа, брат мой во Христе! – простонал старый монах. – Есть и из других монастырей; все бежали от сборщиков. Вот, – показал он на настоятеля сюнийского монастыря, – отец Григориос из Сюника, он ведет нас в Арташат. Мы с жалобой к владыке и к нахарарам. Ворвался в монастыри перс Деншапух, обложил непомерной данью… Не по силам бремя! Горько и тяжело! Ненасытны они, аки волки, и безжалостны, аки звери…