Родительский дом - Сергей Черепанов

Катька, притопывая, пропела эту частушку прямо в лицо Алехи, все вокруг него засмеялись, он попятился под полати.

— Очень жаль, — огорчился Чекан. — Не захватил гармошку. Поплясали бы.

— Мы и без нее обойдемся, — задорно отозвалась Катька. — Аганя, бери гостя себе в кавалеры, покажем ему нашу «Ланцею»…

Этот стародавний танец, вихревой, вроде кадрили, исполнять в тесноте было немыслимо, но она схватила от устья печи железную заслонку и ударила по ней всей пятерней.

Звон заслонки в ритме, в стремительном беге всколыхнул примолкших вечерошников: послышалось сначала легкое притопывание каблуками, потом все громче и громче, наконец девки бросили прялки, отдались во власть парней и те, почти не сходя с места, ударились с ними в пляс.

Подруга Катьки тоже встала с лавки, протянула руку Чекану.

— Пошли!

Плясала девушка очень легко, чуть склоняя голову, и только вздрогнула, когда он нечаянно наступил ей на ногу.

— Извини, — произнес мягко Чекан.

— Ладно, — согласилась она. — Не больно ведь!

— А у тебя хорошее имя: Аганя!

— Агафья! Чего в нем хорошего! Так поп назвал.

Шаркание и стук каблуков, звон заслонки, самозабвенность танцоров продолжали нарастать, вся изба ходила ходуном. Чтобы слышать Аганю, Чекан наклонился к ней ближе. На него напахнуло вдруг вместе с ее дыханием ароматом свежего хлеба, парного молока и еще чем-то удивительно близким, как прибранной к празднику горницей в доме Лукерьи.

Даже не подумав, дурно это или хорошо, он чмокнул губами Аганину щеку и хотел повторить, но лампа на божнице погасла, столпотворенье мгновенно стихло.

— Не надо! — строго прошептала Аганя из темноты. — Не балуйся, ты нам не ровня…

Чекан ни одного слова в ответ произнести не успел, кто-то ловко и очень сильно ударил его кулаком в бок. И тотчас же где-то почти рядом озлобленно зарычал Афонька, распахнулась дверь, началась свалка, затем взревела гармонь, выброшенная на крыльцо. Группа парней вместе с Алехой ушла от двора. В избе сразу стало просторнее и свежее. Катька залезла на лавку и вздула лампу. Девки снова уселись с прялками. Агани среди них уже не было.

— Ей пора быть дома, — объяснила с большим сочувствием Катька. — Проживает-то не у отца с матерью, а у чужого дяди. Евтей Лукич шибко характером крутой. Никуда со двора ходить не велит. Тайком да молчком, покуда хозяина дома нету, прибегает она к нам на вечерки.

— У Евтея в батрачках живет?

— Кабы в батрачках, а то робит бесплатно…

У Афоньки под правым глазом засветился большой синяк.

Поглядев на него, Чекан засмеялся.

— И тебе влетело?

— А ништо! — ответил тот равнодушно. — У нас всяко бывает.

Катька вышла во двор проводить Чекана и попросила приходить еще. Без шубенки, в больших валенках, надетых на босу ногу, казалась она совсем девчонкой.

— И приводи Серегу с собой, — напомнила, зябко поводя плечами. — Если тебе можно, то отчего же ему нельзя? Ведь все равно караулит меня каждую ночь, ждет, покуда я с вечерок домой пойду. — В ее низком, не по росту голосе, зазвучало негодование. — Вот и сейчас, наверно, где-то вблизи хоронится. Афоня, иди, взгляни за зародчиком сена…

— Он там, — подтвердил Афонька, ранее предупрежденный Серегой. — И не один. Мало ли какая кутерьма могла здесь случиться.

— А в избу, небось, не зашел, — совсем горестно вздохнула Катька. — Ну, скажи, избач, как мне дальше с ним поступить? Не бросать же…

— Не бросать, — поддержал Чекан. — Но и со мной не надо обходиться так: избач да избач! Называла бы просто Федей или уж, на худой конец, Федором, поскольку я постарше тебя лет на семь.

— Неловко! Ты все же неровня нам, деревенским.

— Как же мне ровней стать?

«Неровня» — вот еще проблема, которой он совсем не предвидел.

16

После вечерки ушибленный бок всю ночь беспокоил. В горнице было холодновато, Лукерья только затопила большую русскую печь. В заиндевелое окно пробивался ранний матово-блеклый свет.

Накинув поверх тонкого одеяла полушубок, Чекан укрылся с головой и попытался снова уснуть. А вместо сна привиделись с детства родные улицы города, каменный мост в Заречье, тополя на острове в излучине реки, березовый сад на взгорье и станционное депо, где на путях, в клубах пара и дыма стоят пыхтящие паровозы, готовые к выезду. Он обрадовался им и подумал, что, вероятно, всякому человеку, если в нем сохранилась хоть капелька настоящей, не испорченной крови, навсегда остается памятным, облюбованным и желанным то место, откуда начались его первые радости и страдания. Затем отчетливо представились вчерашние танцы в избе Дарьи, склоненная, повязанная платком голова Агани, и снова, как на вечерке, нанесло ароматом свежего хлеба…

— Фе-едор! — позвала Лукерья, открывая дверь горницы. — Вставай свежие шаньги кушать!

— Вот не вовремя, — сказал он, поворачиваясь на другой бок. — А мне такое приснилось…

— Завтра досмотришь! Шаньги могут остыть.

— Пусть остывают.

— Все равно надо вставать, — решительно сказала Лукерья. — Давеча посыльный Аким прибегал, велел тебе в Совет поспешить.

— Случилось чего-нибудь?

— У Дарьи после вечерок кто-то окна повыхлестал.

— Алеха Ергашов, наверно.

— Дарья на него и грешит. Это все из-за девок. Ну, тебя-то зачем туда заносило?

Все про всех знала Лукерья. Чекан часто заставал у нее девок и баб. По знахарству и ворожбе в Малом Броде ей не было равных. В чулане на жерди висели травы от «сухоты и ломоты», от «плохих снов и видений», от «измен и мужеских немощей», а в памяти старухи хранилось великое множество нашептываний, заклинаний, наговоров.

— Ну, что же, пойду объясняться, — подымаясь с постели, неохотно сказал Чекан.

Пурга густо сыпала и крутила по улицам пухлые хлопья снега.

Однообразно, безлюдно вокруг. И тихо. Даже слышно, как шумит закрученный ветром снег.

Заснеженные фасады домов стали наряднее, светлее и будто щурились на прохожего: не подойдет ли, не постучит ли в окошко?

Это наружное добродушие было обманчиво. Постучись-ка, попробуй, и сразу донесется из ограды остервенелый лай цепного пса, грубый окрик хозяина: «Чего надо опять?»

Поравнявшись с двором Согрина, Чекан увидел вышедшего оттуда Кузьму Холякова. Если бы тот, как обычно, попросту повел себя, Чекан не остановил бы на нем свой взгляд и прошел бы дальше. Но Холяков отшатнулся, сделал шаг назад, затем пошел навстречу медленно, как бы увязнув ногами в сугробе, а чтобы согнать с лица растерянность, сдвинул шапку к затылку, ощерил зубы в улыбке.

— Раненько куда-то направляешься, Федор Тимофеич? — спросил, подходя вплотную. — И меня вот тоже нужда-то гонит ни свет ни заря заниматься делами.

Чекан не принял его оживленного тона.

— Какая же у тебя нужда к кулаку? Может быть, дружбу заводишь?

— Как бы ты поступил? — взглянул Холяков. — Завтра надо в город за товаром подводы отправлять. Ведь сам же указываешь: в потребительской лавке того нету, другого нету, а у Ергашова есть! При таком положении разве отобьешь к себе покупателей, выдержишь конкуренцию с частным капиталом? А пошто так? Пото, что частный торговец в город гоняет за товаром по два-три раза в неделю, покамест мы собираемся да налаживаемся. У меня же в потребиловке своих коней нет. Волей-неволей приходится со стороны нанимать. Та же нужда-неволя и заставляет к богатым идти на поклон. Я, конечно, сознаю, — непорядок это, вроде не по-партейному, но уж лучше пусть меня партейцы побьют, чем стану я срывать доставку товаров.

— А у бедняков и середняков кони разве повывелись? — не намереваясь давать спуску, спросил Чекан.

— Конь коню рознь! — с ударением произнес Холяков. — Я в прошлый раз Михайлу Суркова сколько упрашивал: поезжай-де, Михайло, все же хоть и не высокий, но заработок. И ни в какую не договорился. Боится, что на своем коне, с возом-то, в первом же сугробе завязнет. Вдобавок, каждый мужик хочет коня приберечь к вёшне, чтобы не сидеть пото́м, не горевать в борозде. А у богатых кони справные. Вот Прокопий-то Екимыч сам, безо всякой просьбы предложил услуги: «Давай-де подряжусь на поездку и дорого не запрошу!»

— А ты «благодетелю» сразу обрадовался? — иронически заметил Чекан.

— Если нельзя, так могу отказать!

Холяков подошел ближе, и от него нанесло перегаром самогона.

— Как откажешь, если уже успел договор «обмыть»? — строго спросил Чекан.

— Есть маленько, — не смутился Холяков. — По обычаю.

— Сегодня рюмка с кулаком по обычаю, завтра еще повод найдется, а дальше покатишься сам, вплоть до измены партийному долгу, — сурово предупредил Чекан, отворачиваясь и уходя прочь. — Придется все же на очередном партсобрании потребовать с тебя объяснение!