Убийственная реклама, или Тайна работодателя - Юлия Бакирова

Он бросил рюкзак около кровати.

— Ну, как?

А что еще спросить?

— Как в песне, закопали и забыли. Мать жалко, на нее там давят из-за квартиры, — ответил Толик.

— Наследство, — сказала Полина, присаживаясь на краешек кровати, наблюдая, как он снимает свитер, рубашку, расстегивает ремень джинсов.

— Давай, пожалуйста, не будем об этом говорить. Все жутко неприятно. А главное, что еще целых шесть месяцев ждать, пока откроется дело по наследованию. Шесть месяцев неясности. Я матери сказал, чтобы не конфликтовала, пусть все заберут. Я себе пару старых фотографий, еще прошлого века, взял.

— Покажешь? — попросила Полина, поднимаясь, подходя к нему.

— Позже, — стягивая джинсы, ответил он.

Она обняла его, оставшегося стоять в синих трусах-плавках и серых носках. Они поцеловались. Просеменили к кровати, рухнули на матрац. Лаская ее шею, Толя расстегивал пуговки, стягивал с нее рубашку. Он то закрывал глаза, то открывал, поэтому не сразу заметил, а обратив внимание, остановился и спросил:

— Что это?

Она открыла глаза, посмотрев на запястье правой руки, черневшее синяком.

— Не знаю. Я такая неуклюжая, а кожа у меня чувствительная, вот и хожу постоянно как побитая собака, — слишком быстро ответила она, встала с кровати и начала застегивать пуговицы.

— Ударилась? Ты куда? — спросил он.

— Чай поставлю. Ты ведь голоден, — торопливо причесав пятерней волосы, ответила женщина.

— Я голоден, но в другом понятии слова «голод», — вставая, подначивал Толик.

— Позже. Там все выкипит и подгорит. Я потом сковороду не ототру.

— Выключай огонь и возвращайся, — попросил он, глянув на синяк на ее запястье.

Она поймала его взгляд, чуть дернула плечами и пошла на кухню. Ей не хотелось его огорчать, не хотелось, чтобы он видел ее тело при ярком свете, тогда он заметит еще следы и в просто «ударилась» не поверит.

Толя откинулся на подушки. Ткань пахла ею. В это мгновение он понял, как сильно соскучился. Ее стремительному бегству из постели он значения не придал, потому что вспомнил, как стоял, обжигаемый солнцем, на кладбище посреди толпы приглашенных знакомых, друзей и родных, а четверо поддатых мужиков опускали гроб в свежевырытую яму. Тогда, наблюдая черные кляксы ворон в небе, он подумал: «На моем счету больше тысячи смертей». Эта мысль тут же ушла, но вот она снова всплыла в его голове. «На моем счету более тысячи смертей. Предсмертные слова только забивают мозг да нагоняют страха. А может! Черт! Точно! Возможно, бабушка имела в виду более тысячи рублей на счету в банке, открытом ею на мое имя? Но при чем здесь люди и возможность отступить? Что-то не клеится», — рассуждал Толя, глядя в потолок и слушая, как свистит закипевший чайник, как Полина снимает его с плиты, наливает кипяток в заварник.

Он позвал ее. Она ответила:

— Иди в ванную, прими душ — и кушать!

Он встал, подошел к рубашке, лежащей на столе. В нагрудном кармане он оставил бумажку с номером телефона матери. Перед отъездом он купил два телефона: себе и ей.

— По приезде позвоню, — пообещал парень и сейчас собирался выполнить данное слово.

Выпотрошив карман, он нашел еще какую-то бумагу. Толя развернул ее. Это были перерисованные им со столешницы знаки. «Совсем забыл», — подумал он и убрал их обратно. Из рюкзака Толя достал новенький телефон и неношеную майку. Одевшись, позвонил матери:

— Мам? Я приехал… Да, все в полном порядке… Да… Да… У меня здесь все отлично… Нет, не взрывали… Глупости, мамуль… Плюнь ты на них, пусть хоть горла друг другу перегрызут… Завтра на работу… Еще не спрашивал, не передавал… Обязательно передам… Всем тоже привет… Отцу пламенный… Пока. Я буду звонить, ты карточку обновляй… Пока… Пока.

Он отключился. Посмотрел на свое отражение в лакированной дверце шкафа, откуда на него смотрел высокий парень атлетического телосложения в трусах-плавках, чуть прикрытых майкой, и в носках.

— С кем ты разговаривал?! — крикнула Полина из кухни.

— С мамой, купил ей телефон, — ответил он, шаря в рюкзаке, вынимая оттуда сверток. — Я рассказал ей о тебе. Она передала подарок. Если честно, то я брать не хотел, но она настояла.

— Мне подарок! — поставив масленку на стол, обрадовалась Полина. Ей необходимо было поднять настроение, если она захандрит, то все расскажет ему, а это лишнее.

— Сейчас, — сказал Толик, входя на кухню. Он заметил, что не хватает одного цветка, стоявшего раньше на холодильнике.

— А где фиалка? — спросил он.

— Какая? — удивилась женщина.

Он указал кивком головы, пакет же прятал за спиной, сжимая его в левой руке.

— Когда я ударилась о холодильник, они упали и разбились, — ответила Полина, вспомнив, как отбивалась и умоляла. — Давай подарок!

— Стоп-стоп-стоп, — охладил он пыл женщины, выставив правую руку вперед. — Угадай, что это. Подсказка — для всей страны Оренбург именно с этим связан.

— Платок! — воскликнула она.

— Круто! — выпалил он, протягивая ей бумажный сверток. — Угадала.

Она раскрыла подарок. Настоящая паутинка, легкая, словно воздушная.

— Не знаю, зачем тебе он в столице…

— Спасибо, — прервала она его, обняла, крепко поцеловала.

— Он греет, если холодно, — сказал он, когда сел за стол. Полежать в ванне Толя решил после. Полина тоже присела.

— Тут бывает морозно, — ответила она, аккуратно сложив пуховый платок в несколько раз и положив его на колени.

— Тебе уже холодно, видимо, — намазывая горчицу на корочку «Монастырского» хлеба, бросил Толя. — В брюках по квартире ходишь.

— Под руку попали, вот и надела, — сказала Полина, вспомнив, как толстые пальцы сжимали ее ногу, как она вырвалась, била мужчину по его свисавшей оладьей щеке.

— Что с тобой? — протянув к ней руку, взволновался парень. Он заметил, какими печальными стали вмиг ее глаза.

— Ничего. Просто подумала о том, как тебе тяжело сейчас.

Она макнула печенье в сливки с сахаром. Он пережевал хлеб и проглотил.

— Стоя у могилы, я подумал, что абсолютно прав, считая, что смерть можно перебороть. Возьми хоть историю Иисуса. Он действительно воскрес и действительно вечен, потому что его помнят, во имя его строят храмы и сокрушают народы…

— Ты затрагиваешь очень тонкую и опасную материю, — остановила его Полина. — Нельзя вот так за кружкой чая рассуждать о вечности и Боге. Ко всему прочему нельзя нас равнять с Богом.

— Я не равняю, лапочка, но согласись, — намазывая масло на пряник, продолжал Толя, — человек умирает только тогда, когда имя его предано забвению.

— Умирает память о человеке, а сама душа его живет где-то, возможно перерождается, — отвечала она, размешивая сахар в кружке с вновь налитым чаем.

— Я не говорю сейчас о загробной жизни, я говорю о жизни на Земле именно того человека, той плоти. Вот я. Я умру…

— Перестань. — Она выронила ложечку, та звякнула и упала на стол. Губы Полины задрожали, она прижала пальцы к глазам и разрыдалась. Думать о смерти после случившегося, сдерживая все в себе, было тяжело.

— Прости, я сказал ерунду.

Толик подошел к ней, опустившись на колени. Он уткнулся лбом в ее ногу.

Он случайно надавил на синяк, отчего нерв на лице женщины дрогнул. Она попыталась взять себя в руки и забыть лицо, слова, наглые приставания того человека. Но секундными кадрами кинопленки продолжали вставать перед внутренним взором женщины лицо мужчины, его слова, щупанья, мокрые губы, толстые пальцы, оттопыренный гульфик брюк («Смотри, как ты меня заводишь, какой у меня!»), полированные ногти, разбивающийся горшок с фиалкой…

— Полиночка, — гладя ее ноги, позвал Толя. — Как ты жила без меня? Ничего не произошло?

— Все в порядке. Просто на работе с шефом поругалась, вот и реву как дура, — ответила она, вытирая тыльной стороной ладони слезы. — Давай поедим без разговоров о смерти. Лучше расскажи, видел ли ты своих друзей или еще что-нибудь интересное о поездке.

— Я никого не встретил, — соврал парень, возвращаясь на свое место у холодильника. — В поезде на обратном пути познакомился с парой. Они пили пиво, рекламу которого я придумал. Они даже слоган как девиз своей семейной жизни проговаривали пару раз: «Через жизнь с любовью». Жаль, что они смахивают на будущих алкоголиков. А в самолете…

Он рассказывал ей о том, как кормили в самолете. Удивился тому, что она никогда не летала. Расписал, как это здорово, смотреть в круглое окно-иллюминатор на облака и землю.

Единственное, о чем он промолчал, так это о произошедшей в Оренбурге встрече с матерью Генки. Та очень расстроилась, узнав, что Толя давно с Геной не виделся.

— Я живу в другом районе, работаю допоздна, да и он тоже, — врал дизайнер женщине в дурацкой синей кофте, уродливо подчеркивающей ее некрасивую грудь.