Рука дьявола - Виктор Сидоров

— А чья она, Лень?

— Похоже, вурдалак какой-нибудь оставил.

— Да ну?! — прошептал Култын.— Вот, а ты смеялся. Что теперь будет, а?

Ленька усмехнулся.

— Ничего не будет, если ты не станешь болтать. А сболтнешь, тогда гляди — обратает.

До самой сборни Култын больше не проронил ни слова — думал. У сельсовета остановились. Ленька произнес, как можно равнодушней:

— Ты давай иди домой, а я загляну в сельсовет. Дело у меня тут...

Лыков и Иван Старков сидели за столом, перелистывали какие-то бумаги и о чем-то спорили. Увидав Леньку, они оборвали разговор на полуслове и выжидательно уставились на него. Ленька с ходу подошел к столу и произнес:

— Нашел я этого контру.

— Какого? — поднял брови Лыков.

— Дьявола. Ну того, кто метки ставит на воротах.

И Ленька торопливо принялся рассказывать, как все получилось и как он не только видел в оглоблинской бане «лапу», пропитанную дегтем, но даже надевал ее на руку.

Лыков слушал молча, не шевелясь и не мигая, лишь губы его чуть подрагивали в уголках рта. Когда Ленька закончил, Лыков встал, с грохотом уронив табуретку.

— Ну, Леньша, ежели все это так, то я тебе... То я расцелую тебя, браток. И будешь ты мне лучшим другом и товарищем...

Все было так. Их взяли сразу обоих, когда они только сели за стол ужинать. Увидав в дверях Лыкова с самооборонцами, они в одно мгновение все поняли и оценили. Лавочник как поднялся с табуретки, так и застыл в растерянности. А Елбан сидел. Только лицо его, впервой наверное, из красного стало серовато-белым. Едва Лыков перескакнул порог и успел сделать к ним шаг-другой, Елбан вдруг вскочил, схватил табуретку и с огромной силой швырнул ее в Лыкова. Лыков упал. Елбан единым махом очутился у окна, высадил плечом раму и вывалился на улицу. Все произошло так быстро и неожиданно, что никто не успел ничего сообразить. Елбан бы убежал. Убежал бы, если бы не напоролся там, за окном, на чугунный кулак Сашки Кувалды.

И вот они идут под винтовками самооборонцев, опустив глаза в землю: тяжело, страшно глядеть в лица и самой охраны, и людям, что молча и хмуро стояли по обочинам дороги. Позади скакал Лыков, рядом с ним шагал Иван Старков с небольшим свертком в руках.

В сельсовете Елбана и лавочника втолкнули в комнатку секретаря и заперли там, поставив у окна и дверей охрану. А над крыльцом, чтоб все видели, Иван Старков прибил одежду «дьявола» — черную холстину и «лапу». Люди подходили, разглядывали их, одни с робостью и опаской, другие с брезгливостью. Однако все с удивлением спрашивали друг друга: кто из двух был «дьяволом» — отец или сын? Или оба? И тут же растерянно качали головами: «Вот ить штукари, а? Кто бы мог подумать, а? Сколь душ погубили, ироды!..»

Все побывали в этот вечер у сельсовета, все вдоволь нагляделись на «дьяволову лапу».

Но никто не видел и не слышал, как на другом конце села, ударив с места в галоп, рванулся по дороге к лесу всадник, низко припав к гриве и безжалостно нахлестывая коня. Это был Никита Урезков...

Глава 13.

ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОЙ ФУРАЖКЕ

В полдень из Барнаула приехал дядька Аким. Он еще не слез с телеги, а Ленька уже понял — у дядьки Акима удача, подбежал к нему:

— Привез?!

— Привез. Все привез, Леньша. Даже более того, что думалось.

Пока дядька Аким умывался, Ленька успел распрячь коня, заглянуть под сено в телеге, где, аккуратно умотанные в промасленные тряпки, лежали, воронено поблескивая, инструменты. Боже мой, что это была за красотища! У Леньки даже дыхание сперло от восторга! Здесь лежали топоры, молотки, щипцы с разными носами, каких ему и видеть не приходилось: с длинными, с широкими, с круглыми, лезвия для рубанков, долота и еще многое другое, чему Ленька совсем не знал названия и применения. Он трогал инструменты, перебирал их и только повторял восторженно.

— Ох, ты!.. Ох, ты!..

За обедом дядька Аким, так же восторженно, как Ленька разглядывал инструменты, рассказывал о том, как он добрался до Барнаула, как долго блуждал по городу, пока не отыскал главных железнодорожных мастерских, где работает друг и товарищ Лыкова, тоже бывший матрос, Дементий Нагайцев. Они вместе служили на одном корабле, рядом прошли всю гражданскую войну. Слесарь. Чинит паровозы. И секретарь партийной ячейки. К нему-то и послал Лыков дядьку Акима за помощью. «Демка все сделает, ежели будет хоть малая возможность,— напутствовал перед отъездом Лыков.— Только объясни ему все толком и убедительно».

— Ладно. Нашел я его, рассказал про нашу с Лыковым просьбу. Он выслушал, погмыкал в усы: поговорю, мол, с товарищами — тогда. На другой день взял он меня с собой в мастерские. Эх, Леньша, чудо это какое! Помещение как вся наша усадьба, а то и поболее. Машины везде стоят — станки называются: жужжат, гудят, ухают, ажио пол трясется. Молоты паровые. Любую железу в лепешку пришлепнут... Ну да не о том речь... В обеденный перерыв Дементий созвал своих товарищей. «Вот,— говорит,— гость к нам из села прибыл, товарищ Подмарьков. Хорошее они там дело задумали и к нам за помощью обращаются». Потом глянул на меня, подмигнул этак весело, подбадривающе и сказал: «Он счас нам обо всем сам и расскажет. Давай, товарищ Подмарьков. Не робей. Свои люди».

Дядька Аким отложил ложку, смущенно покачал головой, крякнул даже.

— Да... Не мастак я оказался речи-то сказывать... Ну, словом, потолковали. Я им про житье-бытье обсказал, про нашу задумку — трудовую школу для бедноты да бесприютной ребятни. Рабочие это сидят кружком, кто ест, кто курит, кто просто поглядывает на меня, и ни у кого на лице не видать, слышь, никакого сочувствия. Засомневался я: ну, думаю, пропало мое дело. Обида взяла, прямо-таки расстроился. «Что же вы,— говорю,— молчите? Ить ежели делать новую жизнь, то делать ее надобно разом: и в городе, и на селе. А ежели у нас с вами братство меж мужиком и рабочим, как, дескать, Ленин Владимир Ильич возгласил, то вы для нас есть наипервейшие товарищи и нам, окромя вас, помощи больше ждать неоткуда». Гляжу, заулыбались хорошо, запереговаривались, закивали головами. Один молодой такой, безусый и чумазый, вскочил да будто петушок прокукарекал: «Правильно товарищ крестьянин говорит. Мое, дескать, предложение: всем оставаться ежедневно после работы на три часа, пока не изготовим инструмент для сельской трудовой школы». Меня ажно слеза прошибла...

Дядька Аким и сейчас, рассказывая, вдруг поспешно отвернулся и провел ладонью по глазам.

— Вон оно как, сынок, нынче жизнь наша пошла... В кои веки было такое, чтобы вот эдак взяли люди и отдали свои богатства другим так, без оговору, безо всяких денег, да еще с радостью? А? Когда было такое? — Голос у дядьки Акима дрожал от сдерживаемого волнения.— Воистину пришло царство трудового люда, где каждый каждому... Эх, заговорился я тута... Побегу-ка к Захару, порадую его да поговорим. Поклон передам от Дементия!

Ленька тоже встал. Все, что рассказал дядька Аким, было настолько интересным и удивительным, что в другое время ему бы и недели не хватило на разговоры и раздумья. Но нынче своих новостей хоть отбавляй.

— Я с тобой, дядь Аким. Скоро сход начнется. Лыков созывал. Говорить будет.

Они пошли. По дороге Ленька рассказал дядьке Акиму все, что произошло в селе, пока его не было. Вся радость, все оживление, которые переполняли дядьку Акима, сразу увяли, лицо его осунулось, скулы обострились.

—  Ну и где они теперь, Оглоблины?

— В уезде. Два дня сидели в сельсовете: Лыков все думал, как их увезти отсюда, чтоб не отбили по дороге. Как Ощепкова. Увезли прямо степью... После первой ночи у Лыкова на заборе бумажку нашли: ежели, мол, не отпустит Оглоблиных — лютая смерть ему будет. И всем остальным, кто брал их.

Больше дядька Аким ничего не стал спрашивать, а только еще шире зашагал к сельсовету.

Там уже толпилось полно народа. На площадке крыльца стояли Лыков и Иван Старков, нетерпеливо поджидая, когда подойдут остальные. Ленька увидел Култына. Это впервой после того дня, когда они лазили в оглоблинскую баню. Култын стоял на отшибе, настороженно оглядываясь по сторонам. Ленька махнул ему рукой:

— Айда сюда, к нам.

Култын подбежал, заговорил торопливо:

— Слышь, Лень, тута где-то лазят Быня с Титкой... Боюся я их.

— Чего вдруг?

Култын замялся, потом жалобно и тихо произнес:

— Я Быне про тую лапу сказал...— И быстро, чтобы Ленька не перебил: — ему одному, по-дружецки... Ну, что мы лазили в Титкову баню и видели лапу...

Ленька поморщился досадливо:

— Дурак!

Но Култын будто и не слышал:

— А теперя Быня говорит: жди лютой кары. Грит, тая лапа обязательно прилезет ко мне ночью и станет с меня шкуру спущать. Али Титка башку пробьет... Что делать, Лень? Я и то сколь дней из избы ни ногой...

Ленька хохотнул зло.

— Об этом раньше надо было думать. Пусть шкуру спускают и башку твою пробивают. Чтоб держал язык за зубами. Ведро ты дырявое.