Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

– Да те, что я вам вчера продал вместе с курткой и всем остальным. Вернитесь домой, посмотрите!

– Что он такое болтает? – с изумлением спросил мистер Берни. – Вы знаете этого мальчика, Уилкинс? – обратился он к своему товарищу.

– В первый раз вижу.

– Вы ошиблись, голубчик, – ласково сказал мне Берни. – Как зовут того господина, которого вы ищете?

– Одного звали Берни, другого Айк. Разве же это не мистер Айк?

– Нет, дружок, меня зовут не Айк, и Уильям Уилкинс, – ответил мистер Айк.

– Неужели же вы скажете, что это не вы купили у меня платье из работного дома, что не вы живете в этом доме, в комнате, набитой старым платьем? – с отчаяньем закричал я.

– Конечно не мы, чего ты к нам привязался!

– Неправда, вы! Постойте, вон идет полицейский, я сейчас позову его.

Увидев полицейского, мои знакомые смутились и двинулись вперед быстрыми шагами.

– Отдайте мне мой шиллинг! – кричал я, догоняя их. – Отдайте, не то я закричу, что вы воры.

– Экий гадкий попрошайка! – побледнев от гнева, воскликнул мистер Айк. – На тебе два пенса и убирайся прочь!

– Я не уберусь, вы мне дайте весь мой шиллинг, не то я пожалуюсь полиции, – настаивал я.

– На что же ты пожалуешься? – спросил Берни.

– А на то, что вы взяли у меня деньги, когда покупали мое платье из работного дома!

– Из работного дома? Молодец! Так это ты бежал из работного дома и продал свое платье? Хорошо! Теперь я сам отведу тебя в полицию за такие проделки!

С этими словами он схватил меня за ворот куртки и потащил навстречу к полицейскому. Положение мое было отчаянное. Я сделал усилие, вырвался из рук Берни (он держал меня некрепко) и пустился со всех ног бежать прочь. Бегство стоило мне шапки. Когда я вырвался из рук Берни, она упала на землю, и, торопливо оглянувшись, чтобы посмотреть, не гонятся ли за мной, я увидел, как бессовестный Берни поднял ее и спрятал в свой мешок.

Я отбежал подальше от Сафрон-Гилля и, убедившись, что никто не преследует меня, остановился, чтобы обдумать свое положение. Трудно было представить себе мальчика несчастнее меня в эту минуту. Всего два пенса в кармане, да на два пенса лохмотьев вместо платья и – ничего больше! Ни одного друга, никого в целом мире, кто позаботился бы обо мне, помог бы мне! Впрочем, это полное одиночество было отчасти полезно мне. Я чувствовал, что обо мне некому подумать, что я должен сам заботиться о себе, и это поддерживало мое мужество.

Пробираясь самой ближайшей дорогой, я вышел к Ковент-Гардену. Там на свои два пенса я выпил кофе с булкой в знакомой кофейне и затем отправился на базар. Меня все еще не оставляла надежда найти прежних товарищей, кроме того, я искал себе работу. Но напрасно ходил я взад и вперед между лавками – ни Рипстона, ни Моульди нигде не было видно. Встретившиеся мне знакомые мальчики сказали, что они с самого Рождества не ходят на базар и что никто не знает, куда они делись. Найти работу мне также не посчастливилось. Хотя я сильно вырос во время болезни и был одет не так, как прежде, все продавцы сразу узнавали меня:

– Опять ты явился, мазурик! Проваливай, проваливай подальше! – говорили они, завидев меня. – Убирайся прочь со своей тюремной стрижкой.

Все попрекали меня моей стриженой головой, и так как у меня не было шапки, то она всем бросалась в глаза. Мне не удалось заработать ни полпенса. Снегу в этот день не было, но зато был сильный мороз и ветер.

С утра я решил больше не заниматься воровством, даже тем невинным воровством, которым промышляли мои прежние товарищи. Решение это было принято за чашкой горячего кофе, но когда я прослонялся по рынку целый день, ничего не евши, оно значительно поколебалось. Наконец совсем стемнело, лавочники начали зажигать огни, голод заставил замолкнуть мою совесть: я решил еще раз обойти базар и вернуться не с пустыми руками.

Две минуты спустя я бежал к Друри-лейн с великолепным ананасом в кармане. Ананасы в то время были очень дороги. Я слышал, как лавочник, которому принадлежал плод, похищенный мной, говорил одному покупателю, указывая на него и на полдюжины других: «Эти все по полгинеи штука, сэр!» Такой цены мне, конечно, никто не даст; по правде сказать, если бы я не слышал слов лавочника, я бы оценил свой ананас в два, самое большое в четыре пенса, теперь же я решил спросить за него не дешевле двух шиллингов. По дороге к старому Баджи Симмонсу, всегда покупавшему краденые вещи у меня и у товарищей, я уже придумал, как истрачу десять пенсов: на шесть поужинаю, а за четыре пристроюсь куда-нибудь на ночь. Намучившись в прошлую ночь, я чувствовал почти такую же потребность в хорошей постели, как и в еде.

Баджи Симмонс занимал комнату в квартире одного сапожника, пускавшего проходить к нему через свою лавку. Подойдя ближе, я с радостью заметил, что в лавке сапожника светится огонь и что поверх желтой занавесочки окна виднеется его рука, продергивающая дратву[13]! Сапожник хорошо знал меня, и потому я смело постучал. Он отворил мне дверь; я сразу заметил, что он узнал меня, и меня удивило, что он говорит со мной точно с незнакомым.

– Что тебе нужно, мальчик? – спросил он.

– Да ничего, позвольте только пройти к Баджи.

– Баджи Симмонс не живет здесь. Да и тебе лучше убираться подальше, а то опять сюда станет ходить полиция. Я уж думал, что никого из вашей шайки не увижу.

– Куда же это переехал Баджи? – с беспокойством спросил я. – Пожалуйста, скажите, мне нужно его видеть!

– Никуда он не переехал, он просто в тюрьме, – ответил сапожник, тревожно оглядываясь по сторонам. – Иди, иди прочь! – прибавил он, выталкивая меня за дверь. – За мной следят, смотрят, с кем я знакомство вожу, иди.

– Да вы посмотрите, может быть, и вы купите вместо Баджи, – просил я, начиная вытаскивать ананас из кармана, – я вам уступлю дешево, за шиллинг, за девять пенсов!

– Оставь, оставь, положи его назад! – закричал сапожник, дрожа от волнения и своими грязными руками втискивая ананас обратно в мой карман. – Уйди, говорят тебе, не то я сейчас перережу тебе горло.

С этими словами он схватил со своей скамьи острый, блестящий нож и бросился на меня с таким гневом, что я, боясь за свою жизнь, убежал со всех ног подальше от него.

Все было против меня! Кроме Баджи Симмонса, я не помнил адреса ни одного из знакомых мне покупщиков. Что мне теперь делать с этим противным ананасом? Лучше бы вместо него я стащил две-три груши или пару апельсинов: я мог бы продать их прохожим, а с ананасом куда мне сунуться? Начни я его предлагать всем встречным, так, пожалуй, придется посидеть там же, где теперь Баджи Симмонс. Что же мне делать? Остается одно: самому съесть ананас.

Я никогда не пробовал этого фрукта и теперь охотно променял бы его на добрый кусок черного хлеба, но мне не оставалось выбора, и потому я, дойдя до Бедфорда, остановился на площади, загроможденной разными экипажами и телегами, влез в одну телегу и, притаившись там, съел весь ананас до самого стержня.

Последствия этого дорогого ужина оказались самые неприятные. У меня так сильно разболелся живот, что я просто не мог шевельнуться. Я просидел в телеге до половины ночи, но тут руки и ноги мои до того разболелись от холода, что я должен был вылезти вон и начать растирать их. К счастью, я заметил в углу площади кучу навоза, от которого валил густой пар. Я тотчас направился туда и очень удобно провел в теплом навозе все время до рассвета.

Как я жил весь следующий день, мне трудно рассказать. Помню только, что я без цели бродил по разным улицам, голод не мучил меня, но я чувствовал какое-то странное оцепенение, так что у меня даже не было желания сделать что-нибудь для облегчения своего положения. Вечером я заметил, что на одной стороне улицы собралась кучка народа. Я подошел ближе и увидел, что все слушают пение мальчика. Я тоже стал слушать. Песня была мне знакома, это была одна из ирландских песен, которым я выучился у миссис Бёрк; мальчик пел недурно, только голос его как-то совсем не подходил к смыслу слов. Однако пение его понравилось слушателям, и по окончании песни в шапку его посыпалось столько полупенсовых монет, что я от удивления вытаращил глаза.

«Что если бы и мне приняться за то же, – мелькнуло у меня в голове. – Ведь это, во всяком случае, честное средство добывать пропитание, это лучше и воровства, и нищенства. Мне немного нужно, если хоть один из десяти, даже из двадцати прохожих даст мне полпенса, то с меня и довольно!»

Я сделал несколько шагов, стараясь припомнить слова и мотив песни, остановился и запел. Странное дело! Я был вовсе не робкий мальчик, для своего удовольствия я мог во все горло весело петь и кричать на улице, но тут на меня вдруг напала удивительная застенчивость. Меня как будто пугал звук собственного голоса, и когда две маленькие девочки остановились послушать меня, я сделал вид, что шалю, перестал петь, начал прыгать и смеяться, точно мальчик, вышедший на улицу просто позабавиться. Но мне стало стыдно своей слабости. Я призвал на помощь все свое мужество и решил, как только девочки уйдут, тотчас же приняться за дело. Я твердо встал перед дверями кабака на углу улицы и затянул песню. Через несколько минут около меня остановился мальчик, потом старик и женщина, потом служанка с кружкой пива.