Фиксер - Дженнифер Барнс

— Ты что, волнуешься? — подняв бровь, спросил у своей близняшки Ашер.

— Я умею волноваться, — сказала ему Эмилия, звуча почти оскорбленно. — Я очень сильно сопереживаю людям.

Ашер и Генри переглянулись. Сопереживание явно не было сильной стороной Эмилии.

— Я слышала, что отца Вивви уволили, — напрямик продолжила Эмилия.

Я мельком взглянула на Ашера.

— И от кого же ты об этом услышала? — спросил он.

— От девятиклассницы, мама которой работает в газете «Washington Post».

Меня подташнивало от мысли о том, что люди знают об увольнении отца Вивви из Белого Дома.

— Ну, технически, его не уволили, — уточнила Эмилия. — Его перевели. Но точность употребления слов никогда не была сильной стороной желтых газетенок, да и что угодно покажется довольно большим понижением в должности после Белого Дома.

Генри резко поднялся на ноги.

— Какую бы должность не занимал её отец, это никак не связанно с Вивви.

Эмилия побледнела так, словно он её ударил.

— Я думала, что ты захочешь знать.

— Почему? — ответил Генри. Его голос звучал спокойно, но я видела, как напряглась его шея. Он не мог не заметить синхронность: отца Вивви сместили с должности вскоре после операции его дедушки. Генри обошел парту и бросил на столешницу лист бумаги. — Мой кандидат, — не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал к передней части кабинета. Я расслышала, как он попросил у доктора Кларк разрешения выйти в уборную.

Эмилия озадаченно посмотрела на Ашера.

— Что это было?

Я последовала за Генри. В моей школе в Монтане учителя берегли пропуска в уборную, словно ключи от рая, но в Хардвике вообще не было пропусков. Доктор Кларк просто отпустила меня.

Я догнала Генри у двери в туалет.

— Чем могу помочь? — не оборачиваясь, произнёс он.

Я ответила не сразу. Тишина явно не смущала Генри, но я нарушила её.

— Спасибо, — произнесла я. — Что заступился за Вивви.

Кажется, Генри было неловко слышать мою благодарность.

— Возможно, — натянуто признался он, — я знаю, каково это, когда твоя семья — главная тема сплетен Хардвика.

Если наши подозрения окажутся правдой, если они выплывут наружу, Генри и Вивви окажутся не просто темой сплетен Хардвика. Их семьи окажутся на первых полосах газет.

— А ещё, возможно, — продолжил Генри, всё ещё не оборачиваясь, — я подозреваю, что ты как-то замешана в истории с увольнением отца Вивви.

Генри сопоставил факты — слишком хорошо, слишком быстро. Но как?

— Нельзя винить меня во всех бедах, — сказала ему я.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не пытаюсь тебя критиковать, — Генри наконец обернулся ко мне. — Моя мать завтракает в отеле «Рузвельт», — он подождал, пока я усвою его слова, но для меня они ничего не значили. — Кажется, она видела там Вивви. Сегодня утром.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он пытался сказать. Если мать Генри видела Вивви, она видела и её синяки.

— Я знал, что что-то было не так. На поминках, — челюсть Генри напряглась. — Просто не знал, что именно.

Он видел нервный срыв Вивви. Возможно, с тех пор он замечал её отсутствие.

— Я знал, что что-то было не так, — повторил он, — и ничего не сделал. Я так зациклился на своей скорби, что…

— Думаю, на поминках по дорогому человеку людям позволено зацикливаться на скорби, — сказала ему я.

Я почти чувствовала, как он отвергает эту логику. Она была его одноклассницей. Ей нужна была помощь. А он этого не заметил. Генри Маркетт был не из тех, кто легко прощает — особенно самого себя.

— Возможно, — до странного официально произнес Генри, — я был о тебе неверного мнения, Тэсс.

Он знал, что отец Вивви избивал её. Он думал, что я помогла ей. Думал, что из-за меня её отца сместили с должности президентского врача.

Он не знал и половины происходящего. А я не могла ему рассказать. Я рассердилась от одной мысли о том, что я этого хотела. Я злилась от того, что мне было не плевать на его мнение обо мне — но сильнее всего была наступавшая мне на пятки вина, готовая проглотить меня за то, что я скрывала от него правду и заставляла его лучшего друга делать то же самое.

— Возможно, — резко произнесла я, усмиряя круговорот своих эмоций и отшатываясь от вызвавшего их парня, — мне плевать на то, какого ты обо мне мнения.

ГЛАВА 33

В тот вечер Айви предоставила меня самой себе. Наверное, она решила, что избегай она меня, я смогу каким-то магическим образом забыть обо всём, что я знала о смерти судьи Маркетта.

Вряд ли.

Хардвик был маленькой школой. Во всей моей параллели было меньше сотни детей. На каждом шагу я видела Генри. На следующее утро ещё одним напоминанием стал пустовавший стул Вивви в кабинете английского.

Стараясь не думать о важных вопросах, я доползла из кабинета английского к кабинету физики, а оттуда — на урок «Говоря о словах».

Кому принадлежал второй номер на одноразовом мобильнике?

Почему Айви не пошла со своими подозрениями прямиком к президенту?

— Тэсс, — через несколько минут после звонка на меня посмотрел учитель. — Вы что-нибудь подготовили?

Сегодня была пятница. Я провела в Хардвике две недели. Наверное, надеяться на то, что учителя продолжат меня игнорировать, было слишком.

— Почти, — сквозь зубы соврала я. Мистер Уэсли — которому было где-то шестьдесят — не стал меня вызывать. Он просто наградил меня оценивающим взглядом и вызвал добровольца.

Нашим заданием была «убедительная речь» на вольную тему длинной в восемь-десять минут. Первой вызвалась обожавшая рисковать исландка Ди, за ней парень, имени которого я не знала, а за ним — Генри. Последним читал речь Джон Томас Уилкокс. Он настроил проектор так, чтобы во время его речи на доске появлялись слайды. Его темой было исследование стволовых клеток. Я почти не слушала его, пока на доске не загорелась фотография моего дедушки.

— Болезнь Альцгеймера — прогрессирующее, изнурительное и, в конечном счете, смертельное заболевание.

Я заставила себя начать дышать заново.

Фотографии было где-то пять лет. Я не знала, откуда Джон Томас взял этот снимок, потому что он обрезал его до крупного плана лица. Карие глаза. Прямая линия губ. Кожа моего дедушки была загорелой и обветрившейся. Никто кроме меня не смог бы рассмотреть мягкость в выражении его лица: тепло в его глазах, юмор, танцующий на кончиках его губ.

— Позвольте мне рассказать вам об этом мужчине, — произнёс Джон Томас. Когда он продолжил, каждое его слово резало меня, словно тупой нож, с силой врезаясь в плоть.

Нам сказали делать наши аргументы более личными, делать ставки не только на факты, но и на эмоции. Другие могли подумать, что именно это и делал Джон Томас. Он взял за пример настоящего человека, чтобы надавить на чувства слушателей.

Этот мужчина деградировал. Он терял память. Он продолжит терять мыслительные способности и части себя, пока не умрет.

Джон Томас рассказал нам о каждой мучительной детали. И всё это время он смотрел прямо на меня.

— Представьте, какую боль вы испытываете, зная, что человек, которого вы любите, не сможет ходить, говорить или осмысленно общаться, — выражение лица Джона Томаса было невероятно серьезным и бесстрастным, но вот его глаза — его глаза сверкали. — А теперь представьте месяцы — возможно, даже годы — предшествующие этому. Представьте, как человек, которого вы любите, забудет вас, перестанет вас узнавать, начнет вас винить…

Сначала мне показалось, что комната трясется. Потом я поняла, что дрожу я сама. Я не могла оторвать свой взгляд от фотографии моего дедушки. Я всегда знала, что его состояние будет ухудшаться. Я знала это…

Мои пальцы впились в парту.

— Исследование стволовых клеток не сможет излечить болезнь Альцгеймера, — продолжил Джон Томас. — Но благодаря нему могут появиться виды лечения, способные отстрочить неизбежное отмирание клеток. И если вы сможете купить дни, месяцы или даже годы с любимыми людьми… — он переключил фотографию.

Дедушка обнимает меня.

— Я считаю, что это того стоит. А вы? — Джон Томас кивнул в мою сторону, идеально подделав сочувствующее выражение лица — словно я знала, что он делал это ради меня.

В моих ушах звенело. Я почти не слышала, как мистер Уэсли отпустил класс. Я опустила голову и собрала свои вещи, до боли сжав челюсти. Я протолкнулась сквозь толпу к выходу из кабинета. Затем я добралась до своего шкафчика, открыла его и склонилась вперед, игнорируя шум. Деградация. Неизбежность. Смерть. Мне не удалось заглушить эти слова.

— Мой отец рассказал мне о твоём дедушке, — без какого-либо предупреждения рядом со мной появился Джон Томас. Он прижал меня к стене, приблизив своё лицо к моему. — Надеюсь, ты не возражаешь, что я провел небольшое расследование в поисках фотографий. Графика — всё-таки самая важная часть презентации, — я попыталась отшатнуться от него, но мне было некуда идти. Он склонился ко мне, его губы замерли так близко к моему уху, что я почувствовала на своём лице его дыхание, когда он прошептал: — Мои соболезнования.