Четыре реки жизни - Виктор Корнев

Покинув КТП гаража, поехал к гарнизонной медико-санитарной части. Видимо дежурный позвонил и врач с солдатиком в огромном тулупе, уже ожидали меня на обочине дороги. Только вместо врача, оказалась немолодая дежурная врачиха. Конечно, благодаря моему дикому детству и юности, я не верил в приметы и чудеса (обычно наши вопли вокруг костра типа: « Аллилуй, аллилуй, ветер западный подуй!» не приносили успеха), но в такую погоду лучше иметь рядом мужика, да покрепче. Что ж, придется надеяться только на себя, свой опыт и интуицию. Мне такое не впервой, испытаю себя и в этот раз. Главное не увлекаться, не зарываться и не наглеть. Силы природы надо уважать, но не паниковать и больше доверять интуиции. А она ведет только тогда, когда нет страха.

Нормально проехали половину пути, почти нигде не останавливаясь, то на третьей передаче, то приходилось переходить на вторую скорость и лишь изредка на четвертую. Поэтому до Корховской, там, где много лет назад, бандиты убили следопыта Дерсу Узала, с такой любовью воспетым путешественником Арсеньевым, доехали за полтора часа. В Корховской, у столба с лампой, поставил цепи на задние колеса, чтобы меньше скользили и не буксовали. Эти цепи очень помогли мне в дальнейшем пути, так как за Корховской начался кромешный ад. Местность здесь возвышенная, холмистая, дорога пересекает Хехцирский хребет и поэтому много поворотов. Заряды же снега настолько усилились, стали такими плотными, что фары упирались в какую-то белую сплошную стену, стоящую в трех метрах от машины и что там, дальше за стеной, абсолютно не видно. Ехал на ощупь, по наитию, хорошо, что трасса знакома, да и зрительная память еще была неплохой.

Шестым чувством вдруг начинаешь ощущать, что здесь должен начинаться поворот, а его, вроде и нет. Останавливаешься, вылезаешь из теплой кабины в пургу и идешь вдоль бровки дороги, утаптывая снег сапогами. Действительно, вот поворот, а не вписался - вниз овраг, метров тридцать глубиной. Вот так и двигался дальше, в основном на второй передаче, по середине дороги, непрерывно сигналя и переключая свет фар с дальнего на ближний и обратно. Однако, за весь долгий путь навстречу попался лишь один вездеход ЗИЛ-157. Как темный призрак вылез он, с горящими глазам-фарами из белой круговерти и также внезапно исчез в темноте, благополучно миновав меня.

Подъезжали к Хабаровску в начале шестого утра. Метель сбавила обороты и только громадные сугробы на дороге напоминали о былой кутерьме. Там, где сходу пробить снег не удавалось и даже не помогали цепи на задних колесах, приходилось выходить из машины и расчищать дорогу лопатой. Жуть, как умаялся! Какай-то ГАИшник, уже в городе, вдруг, как приведение, возник из-за снежного сугроба обочины и поднял жезл. Я по тормозам, а уклон, чувствую, тащит в сугроб, тогда отпустил тормоза и малым газом вперед. Хорошо, что через квартал поворот на госпиталь. Только меня и видели. Что ему надо было, может сам увяз, так пусть местные и вытаскивают. Не скорую же помощь с больным останавливать.

Обратно поехали, когда стало совсем светло. То здесь, то там в глубоких кюветах обочин торчали полузанесенные крыши и кузова грузовиков. Злые, несчастные водители махали руками, умоляя помочь им выбраться на дорогу. Но с этой работой мог справиться только тягач или мощный вездеход. Моя же хилая санитарка сама едва, едва ползла по немного почищенной бульдозером дороге.

На душе было спокойно и уверенно. Испытание, подаренное судьбой, я выдержал с честью. Оказался сильнее метели и в этот раз!

***

Глава 13. Другая река.

Прошло почти четыре года, когда я в последний раз видел свою красавицу речку, когда распрощался со своими заветными местами на той стороне реки. Четыре года я не видел места, где умер отец, места, где мы были вместе в последние дни его жизни. Конечно, все годы разлуки я помнил о них, в грезах и снах не раз бывал там, переживал снова и снова все яркие, запомнившиеся события своей былой жизни. Не раз мысленно проплывал на плоту от Юпитерского переката, вниз по течению, почти до Ишимбая, вспоминая в мельчайших подробностях каждый поворот, перекат или прижим. Всю последнюю неделю увольнения из армии я ходил, как угорелый, предвкушая встречу с родной рекой и заветными местами.

Наверное у каждого человека есть заветные места, в которых он чувствует себя особенно хорошо. Там его обычно, окутывает одухотворение и блаженный покой. Для кого-то это квартира, где он прожил жизнь, для других церковь, а кто-то находит блаженство стоя на вершине скалы.

У меня же эти места появились после смерти отца. Стал я более замкнутым, начал чураться шумных компаний и вылазок. Полюбил одиночество, научился ценить тишину и открывшуюся возможность заглянуть внутрь себя. Этому способствовала и интенсивная учеба в техникуме, и довольно бедная жизнь, в материальном смысле. Вот однажды собирая, сладкую сочную клубнику, случайно набрел на прекрасное место между двумя старицами. Потом, через несколько лет, невдалеке от этого места пробурили скважины будущего водозабора и оцепили протяженной запреткой из колючей проволоки. А тогда это были дикие заболоченные места, с мощными кустами и редкими сухими цветущими полянами.

Через несколько дней я вновь оказался там. В тот год было довольно засушливое лето, клева не было и я отправился в те места полакомиться клубникой. Редкие, уже подсушенные кустики с мелкими ягодами на солнцепеке, заставили меня искать клубнику в более влажных местах. Переходя с места на место, пройдя довольно заболоченный участок, внезапно наткнулся на прекрасный островок сухой возвышенности. Здесь в окружении стройных березок и раскидистых черемух, после лужка с огромными сочными лопухами и крупным подорожником, возникло прекраснейшее место в виде солнечной полукруглой полянки. Заросшая большими бело-желтыми ромашками, крупными мохнатыми шапками клевера и красными часиками-гвоздичками на высоких тонких ножках, эта полянка разительно отличалась от прежде виденного мной пейзажа. Отличалось прежде всего разнообразием цветущих трав и кустов и какой-то мощью растений. Сочная красная клубника стояла на высокой ножке, несколько ягод обязательно были величиной с вишню. Кисти черемухи и боярышника также были крупными и весомыми. Даже нежный шелк степного ковыля, развивающегося легким ветерком, был почти вдвое длиннее прежде виденного. Да и сама трава, в этом чудном оазисе росла какими-то мощными, прореженными пучками.

Нахлынула такая благодать, что бросившись на землю, я распластал руки и пролежал так, глядя в небо, в проплывающие легкие облака, около часа в каком-то странном забытье. Очнувшись, почувствовал огромный прилив сил и энергии. Хотелось петь, смеяться, радоваться жизни, созерцая эту редкую земную красоту. Несколько раз в лето я старался посещать это заветное место каждый год. По особым приметам понял, что никто из людей его не посещает, что оно мое, хотя по прямой до реки не более шестисот метров. Потом появились еще два заветных места в других местах.

Демобилизовавшись, летел я из Хабаровска на самолете. Потом был поезд, автобус и вот уже обнимаю маму и братика на пороге своего нового дома. За год до окончания мною техникума, мама наконец-то сумела обменять нашу старую большую квартиру в бараке, с садом-огородом и тремя сараями на небольшую благоустроенную однокомнатную квартиру на первом этаже кирпичной пятиэтажки. Содержать огород и сараи маме с двенадцатилетним братиком конечно было не под силу.

Подремонтировав свой старый велосипед, купленный на стипендию после окончания второго курса, поехал на ДОК. Все пустыри, где мы бегали босоногими пацанами на речку, огородились садовыми участками и застроились сараями-домиками. Может это и правильно, земля должна не только отдыхать и радовать глаз, но и кормить людей. Лишь только земля дает первичную ценность в виде урожая, мяса, молока и масла, да и природных ресурсов. Все далее переработка и финансовое искусство. Но про фундамент жизни люди нередко забывают. Вот почему оператор в банке, имеет в несколько раз большую оплату за труд, чем пахарь, вырастивший урожай зерна. Но его перекупили спекулянты, и он опять нищ и опять должен. А потом философствуют, почему русский мужик пьет. А пьет он от безысходности, от вечной рабской зависимости от «хозяина», что сколько не паши, не станешь свободным, зажиточным фермером, как в других цивилизованных странах.

Зажатая между заборами и закиданная мусором с огородов, грустная дорожка, наконец-то привела меня к ДОКовской дороге. Ее тоже с двух сторон обступили заборы участков, но этот последний километр до реки, прямой, как стрела гравийной дороги, выстоял, только камни почернели от времени и неблагоприятной экологии. Кислотные дожди, кислотные туманы постепенно даже камни точат, а не только живое.