Стрекоза ее детства - Мартен Паж

Посмотрев несколько серий «Супершара», Фио заснула на исходе ночи точно посередине дивана.

~~~

Статья Серве де Каза, как и ожидалось, спровоцировала скандал. Так сказал Шарль Фольке, и Фио, хочешь не хочешь, пришлось ему поверить. Фио, без всяких сомнений, уже превратилась в настоящую звезду. Знаменитая певица и актриса М. приобрела одну из ее работ. Видела ли она эту работу? Конечно, нет. Тут Шарль Фольке назвал сумму, которую М. за нее заплатила, но она не произвела на Фио никакого впечатления, показавшись ей абсолютно заоблачной. Она растерянно улыбнулась. «Это и есть признак истинной славы, — сказал ей Божарски, — ибо настоящая звезда не тот, на кого все кому не лень пялятся на улице, а тот, кого признают другие звезды».

Фио решила приостановить свои занятия в этом году. Поскольку сочетание унылой и серьезной университетской жизни с бурной избыточностью мира искусства вызывало все больше сложностей. Она подозревала, что потом ей будет нелегко вернуться к рутине повседневности. Но обещала себе, что с сентября возобновит учебу, собрав достаточно денег, чтобы не нуждаться еще долгое время. И судя по всему, сделать это будет несложно, учитывая, сколько заплатила М.

Алумбрадос Гранвель взял в руки кисть в самом раннем возрасте; еще не умея читать и писать, он уже рисовал слова и целые фразы. Юному дарованию не исполнилось и шести лет, когда состоялась его первая выставка; в десять он уже стал знаменитостью; в тринадцать попробовал героин, одновременно заработав свой первый миллион; в пятнадцать оказался самым молодым членом Общества анонимных алкоголиков. До двадцати пяти лет он был в зените славы и занимал высшие позиции в мире искусства; его полотна, скульптуры, инсталляции стоили баснословных денег. Ему посвящались целые главы в книгах по истории современного искусства, его блестящая теоретическая болтовня стала новым евангелием искусства. Лет пятнадцать он пробыл признанным гением и всеобщим любимцем.

А потом, в один прекрасный день, когда ничто не предвещало беды, вдруг, разом, все критики, коллекционеры и музейщики сочли его до того отсталым, что и все прошлые его шедевры оказались записаны в разряд пережитков прошлого. Когда ему стукнуло тридцать, о нем уже больше никто не вспоминал и он пропал из виду лет на десять. Никто не знал, чем он занимался все это время. В день своего сорокалетнего юбилея он объявился как ни в чем не бывало, и прежние знакомые с трудом его узнали: облик некогда молодого человека поблек, вытесненный новым Гранвелем, загорелым и располневшим. Несостоятельность его работ по-прежнему ни у кого не вызывала сомнений, но в его судьбе — ребенка столь стремительно вознесенного к вершинам славы, — чуялись некая роковая тайна и соблазнительный привкус трагедии. Гранвель благоразумно оставил собственное творчество и вложил свое состояние в первоклассную коллекцию искусства. С упорством, достойным восхищения, он вернул себе место под солнцем в мире, отвергнувшем его, но уж теперь это место надежно защищало его от всех невзгод идущей здесь войны — он стал авторитетным критиком, которого опасались, и одновременно известнейшим галерейщиком. На игровом поле он занимал позицию, противоположную авангардизму Грегуара Карденаля и его приспешников, наподобие Герине Эскрибана.

Он унаследовал частный дом на улице Пернеги — последнее, что осталось от былого богатства его знатного рода, который на протяжении многих веков яростно прокладывал себе путь к нищете. Алумбрадосу Гранвелю выпала доля стать завершающим этапом в осуществлении этого прорыва. В доставшемся ему доме его ждали постоянные проблемы с отоплением, откормленные тараканы и заплесневелые стены; лишь сквозняки решительно привносили в эту дыру вечно свежую новизну.

Такси доставило Фио с улицы Бакст на улицу Пернети. Она нажала на звонок около единственной двери указанного ей дома. Ни одного имени рядом с клавишами домофона она не обнаружила. Ей открыла дверь служанка в черном платье и кружевном передничке. Белые стены едва проглядывали среди картин и скульптур из разряда тех, что любимыми вроде не назовешь, а вот примечательными — безусловно. К тому же они были развешаны и подсвечены, как произведения искусства, и гостю казалось логичным рассматривать их таковыми, пусть даже он и не находил никаких других подтверждений ценности этих шедевров. Внутренний двор представлял собой атриум, крытый стеклянным мозаичным сводом и украшенный первыми весенними цветами. Щедро расставленные по комнатам стулья и кресла помогали наслаждаться искусством — на некоторых даже можно было сидеть, остальные служили «образцами стиля» знаменитых дизайнеров: глазу приятные, а вот спина болит, мешая прочувствовать всю гениальность творения.

Словно скользя по невидимым рельсам с заранее заданным маршрутом, служанка провела Фио по комнатам неопределенного предназначения. По ним сразу видать дом богатого человека: помимо кухни, столовой, гостиной, ванной, спальни и прочих полезных комнат в нем всегда полно помещений, нужных лишь для доказательства того, что каменные стены прекрасно переносят излишества. Отворив высокую дверь, служанка вошла в большую освещенную залу, которую Фио мысленно окрестила «третьей столовой», хотя с тем же успехом это мог быть и курительный кабинет, и чайная комната, или же, наконец, просто место для печальных раздумий. Такое изобилие свободных помещений заставляет сознательного домовладельца, страдающего комплексом вины, находить предназначение — вернее, оправдание — каждому из них; порой хозяин вынужден открывать в себе ранее неведомые таланты и увлечения, которые оправдали бы имеющиеся в его распоряжении площади. Так, Алумбрадосу Гранвелю пришлось приобщиться к бильярду, чтобы чем-то занять большой зал под крышей, закурить сигары и увлечься выращиванием редких орхидей.

Вместе со служанкой Фио проследовала в следующую комнату, столь же просторную, но полностью загроможденную какими-то предметами искусства и целыми пирамидами коробок; свет падал с веранды — красное солнце оттеняло низкие столики, поставленные друг на друга стулья и растения, верхушки которых упирались в потолок. На окружающих предметах солнечные лучи выхватывали бриллиантовые лагуны пыли. Служанка направилась к новой высокой двери в глубине комнаты. Если считать произведением искусства предмет, оригинально изготовленный и потребовавший массы усердия, то эта дверь, безусловно, была работой настоящего мастера. Массивное дверное полотно темно-красного дерева являло собой трагическую картину: волны поглощают обломки галеона с сокровищами и обезумевшими пассажирами на борту. Служанка вынула из кармашка белую хлопчатобумажную перчатку, надела ее на руку и тихонько постучала.

— Мсье, мадемуазель пришла.

Дверь вздрогнула, словно с той стороны кто-то навалился на нее всем телом. Из замочной скважины донеслось напряженное сопение.

— Вы свободны, Жанетт. Мадемуазель Регаль… Не скажу, чтобы я был рад с вами познакомиться. Скорее заинтересован. Вы уже видели статью этого выскочки де Каза? Какой кретин!.. Самое ужасное, что он друг. Печально, но скоро вы узнаете, что люди становятся друзьями, потому что у них общие враги.

Гранвель скомкал газету и порвал ее на куски. Потом трижды кряду чихнул и высморкался. В замочной скважине появился его глаз — огромный, расширившийся зрачок, казалось, стремился просветить Фио насквозь, вращаясь, он раздел ее взглядом и тщательно изучил.

— Весьма сожалею, что не могу пожать вам руку. Вот уже два дня, как я торчу в этом пыльном чулане. Все из-за этого проклятого ржавого замка. Жанетт вызывала слесарей, которые, явившись, не придумали ничего лучше, как предложить мне взломать дверь, распилить ее, уничтожить… Я никогда им этого не позволю. Лучше уж я сдохну здесь, в заточении, но я ни за что не допущу, чтобы моей драгоценной двери Рименшнейдера[16] причинили какой-либо вред. Вы можете себе представить ее возраст? Пять веков! Как я могу сравнивать себя с таким шедевром, имея на своем счету какие-то жалкие полвека? В общем, поскольку слесари с поставленной задачей не справились, Жанетт предложила обратиться за помощью к ее брату — он у нее по профессии взломщик. Все-таки забавно, что только человек искусства способен вытащить меня из этой дурацкой ситуации. Взломщики ведь по сути настоящие артисты! Возможно, последние в своем роде.

Жанетт вернулась с подносом в руках, принеся обед своему господину. Вся пища имела более или менее жидкую консистенцию, чтобы узник мог заглатывать ее, втягивая через соломинку, просунутую в замочную скважину. Что он тут же и проделал до неприличия звучно и вместе с тем с педантичной аккуратностью, так что ни одна капля томатного супа и пюре из ягнятины не осквернила драгоценную дверь. Как только хозяин закончил свой обед, Жанетт с подносом удалилась.