Среди рабочих - Семен Подъячев

Хозяйка села к столу, положила на него руки калачиком, ткнулась головой и горько заплакала.

XLII

Хозяин долго еще «бушевал», не давая нам покоя. Наконец, он стих, и мы все уснули.

Утром хозяйка разбудила нас, как только начало рассветать. Она, пока мы спали, успела развести самовар: большой и грязный, он стоял на столе, клокоча и выпуская под потолок клубы пара.

— Вставайте чай пить… Самовар поспел.

Мы встали, умылись над лоханкой и сели за стол. Хозяйка сходила в лавку и принесла два фунта сухих, твердых, как железо, дешевых баранок.

Пока мы, не торопясь, пили чай, проснулся хозяин. Он открыл глаза и долго лежал, молча глядя на нас.

— Распутайте! — тихо и хрипло произнес он, наконец.

— Лежи, лежи, разбойник! — сказала хозяйка. — Лежи, подыхай!..

— Да ну уж! — произнес он. — Буде… распутайте…

Мы вопросительно взглянули на хозяйку. Она промолчала.

— Тереха, распутай, встань! — сказал дядя Юфим.

— Боюсь я, дяденька, а ну как он по-вчерашнему.

— Ну, дурак… Рязань косопузая! Ему дело, а он: собака бела.

Тереха вышел из-за стола, развязал хозяина и снова сел на свое место. Хозяин потянулся, расправляя онемевшие члены, сел на лавку, обхватил голову руками и произнес протяжно:

— Фу-у-ты!..

— Чердак трещит? — спросил Малинкин.

Хозяин повернулся, молча посмотрел на него и опять схватился за голову.

— А жена где? — спросил он, помолчав и не поднимая головы.

— Где!.. Известно где, — ответила хозяйка, — одно место… Разбойник, пьяница!.. Доколь ты нас мучить станешь?

— Фу-у-у! — снова тяжело вздохнул хозяин и вдруг, подняв голову и глядя на нас исподлобья, спросил:

— Хорош мальчик, а?

— На что уж лучше, — с усмешкой ответил дядя Юфим. — А помнишь что?

— Нет.

— Вре?

— Не помню.

— Н-да, — произнес дядя Юфим, покачивая головой, — этак ты можешь делов во каких натворить… Ты бы, купец, оставлял замычку-то эту… Не в обиду будь тебе сказано: у тебя ведь дети… Мы и сами пьем, все грешны, что говорить… Ну, а все-таки… того… полегче надо… Нехорошо… Будь один, — наплевать, а то — дети…

— Фу-у-у! — опять протянул хозяин и вздрогнул всем телом.

— Ангельские-то душеньки за что терпят?.. Какой пример от родителя? — вмешалась и хозяйка.

— Что уж, — поддержал ее дядя Юфим, — вырастут, уваженья не жди… А то и по затылку попадать будет… Бывает родительскому сердцу прискорбно, а ничего в те поры не попишешь. Сам виноват… за дело, стоит…

— Ты не сердись на меня, — ласково продолжал Юфим, видя, что хозяин молчит, — я постарше тебя… Не в обиду тебе говорю, не в укор, жалеючи говорю… Спокаешься, да уж поздно: близок локоть-то, а не укусишь, зарубку, купец, знать надо. Человек ты молодой, в силе… Нехорошо!

— Отстань! — сказал хозяин, махнув рукой. — Своих детей учи, а я учен.

— Твое дело, тебе виднее, — сухо произнес дядя Юфим, принимаясь пить чай.

В это время в сенях послышался шум, и в кухню, осторожно отворив дверь и пропустив вперед себя детей, вошла молодая. Увидя сидящего в растерзанном виде мужа и подумав, вероятно, что он пьян, она, с выражением ужаса в глазах, попятилась назад. Дети испуганно прижались к ней.

Хозяин поднял голову, посмотрел на нее и на детей. Какая-то жалкая, робкая улыбка скривила его рот, и он тихо сказал:

— Пришла… беглая…

Молодая отошла от двери, села и, закрыв лицо руками, заплакала.

Хозяин молча встал и куда-то вышел… Минут через пять он возвратился назад, с бумажным пакетом.

— Подьте сюда! — поманил он рукой детей, усевшись на прежнее место,

Дети не шли и жались к коленкам матери.

— Райка! — продолжал отец, обращаясь к старшей девочке. — Подь, глупая, не бойся… Что я тебе дам-то. Эва, гляди-ка, гляди сюда… У, глупая!..

Старшая девочка отделилась от матери и робко подошла, глядя на отца боязливыми, недоверчивыми глазенками.

— Держи подол! — он достал из пакета пряников и дал ей. — Глупая ты, глупая!.. А что надо сказать, а? Что тятеньке сказать надо, а?

Девочка вдруг доверчиво прижалась к нему.

— «Покорно благодарю, тятенька», сказать надо, — объяснил он, — «покорно блага-блага…», — голос его вдруг задрожал и осекся. Он порывисто обнял девочку и нагнулся, пряча свое лицо у ней на груди…

— Вставай, ребята! — вдруг как-то чудно и неожиданно, срываясь с места, крикнул дядя Юфим. — Неча прохлаждаться-то… сряжайся!

XLIII

Покончив с работой, получив расчет и попрощавшись с хозяевами, мы вышли за ворота и, отойдя немного, остановились.

— Куда ж теперь маршрут держать? — спросил Малинкин. — Чайку буде попить, что ли, а?..

— Попьем чайку, да и того… в монастырь махнем! — сказал дядя Юфим. — Там, гляди, косить коли не начали, так начнут на днях. А пока что до покосу другое дело дадут… Цена там, правда, не ахти какая: всего двадцать монет… Ну, зато харч — патока!.. Работа вольготная… А после того по попам ударим, по именьишкам мелким, по лавочникам… Народ весь за дело бросится, — нам везде рады будут… только, батюшка, работай!..

От села до монастыря было верст десять по хорошей, торной дороге. Это расстояние мы прошли ходко и еще задолго до заката солнца подходили к монастырю. По дороге, обгоняя нас и навстречу нам, шло и ехало много богомольцев.

Не доходя до монастыря с версту, мы вместе с другими богомольцами сделали «залогу» около часовни, на пороге которой сидел древний, совершенно седой монах в огромных очках, таких же древних, как и он, читавший толстую книгу в кожаном облупившемся переплете. Перед ним на табуретке стояло оловянное блюдце, на которое богомольцы, помолившись в часовне, клали кто сколько мог.

Прежде, чем «залоговать», мы все четверо зашли в часовню.

Дядя Юфим долго и усердно молился, кланяясь перед иконой в землю. Мы вышли из часовни и уселись в сторонке, а он все еще был там. Когда старик, наконец, вышел и присоединился к нам, лицо его было серьезно, почти строго… Он долго молчал, что-то думая, часто моргал глазами и фыркал носом.

— Третий раз я здесь, ребятушки, господь привел побывать, — сказал он. — Третий! — И, помолчав и точно отвечая на свои думы, грустно добавил: — Эх, други, други, много я скорби перенес… реки! Нн-да!

Перед нами, как на ладони, был монастырь… Солнце, низко стоявшее на западе, освещало его белую стену, сосновый лес рядом, речку, зеленый, точно бархатный, луг перед ней. Все это вместе с какой-то особенной тишиной, разлитой вокруг, было прекрасной картиной…

— Здесь бы вот господь привел косточки положить, — произнес дядя Юфим, вздохнув.

— Самое святое дело, — согласился Малинкин и добавил: — Однако идтить надо… Трогай, белоногий!..

Мы встали и направились к монастырю…

XLIV

На площади, между «святыми воротами», ведущими во внутренность монастыря, и гостиницей, огромным в три этажа зданием, толкалось множество народу. Был канун какого-то праздника.

Богомольцы ожидали всенощной, которая, как я узнал после, тянулась здесь чуть ли не до двух часов ночи, начиная с шести вечера.

Маленькая, приткнувшаяся рядом со «святыми воротами», лавчонка, в которой сидел длинный, худощавый приказчик, бойко торговала хлебом, чаем, селедками, баранками, монпансье и т. п.

У святых ворот стояли молодые послушники, заглядывавшие в открытые окна гостиницы, из которых иногда высовывались женские лица. Здесь же, около ворот, сидели слепые и пели Лазаря, чутко прислушиваясь к ударам копеек, падавших в деревянные чашки, которые они расставили около себя… Какой-то кряжистый, чернобородый, с блестящими глазами, безногий мужик, стуча своими «культяпками», двигался тут же, собирая подаяние на убожество… Страшная безносая странница протягивала руку, что-то шамкая и гнуся… «Злая рота» то и дело шмыгала в ворота туда и обратно.

Мы остановились около парадного подъезда гостиницы и присели на землю у изгородки, за которой росли кусты акации, черемухи, сирени… В гостиницу и из нее, мимо нас, то и дело входили и выходили люди.

— Куда ж мы? — спросил Малинкин. — Здесь, что ль, ночевать будем?

— Зачем здесь, — ответил дядя Юфим, — на странню пойдем переночуем, а там видать будет… Чай, скоро ужин…

Он поднялся и повел нас. Пройдя немного по площади, он свернул влево и вошел сквозь открытую калитку во двор монастырской гостиницы. Двор был огромный, окруженный со всех сторон забором. Прямо против ворот вдали помещались конюшни, а под навесом стояли телеги. Направо — скотный двор… Налево — какое-то полуразвалившееся деревянное двухэтажное здание… К нему-то, шагая напрямки через площадь, и повел нас дядя Юфим.

В нижней части этого здания, как оказалось, помещалась «страння». Вход в нее — какая-то узкая, ведущая вниз дыра — пугал своей таинственностью…