Кровь невинных - Кристофер Дикки

Наступил мрачный, серый рассвет. Дорога через гору Мутлаа превратилась в место жуткой бойни, тянувшееся далеко на север, насколько хватало глаз. Звуки бомбардировки стихли. Артиллерия молчала. «А-10» больше не поливали землю своими скорострельными снарядами, и крики смолкли. Но, подходя к шоссе, мы услышали другие звуки. Вдалеке ревели нефтяные скважины, выбрасывая в воздух шквал огня и дыма. А совсем рядом — здесь и там — и чуть поодаль, везде, куда ни бросишь взгляд, звучала музыка. Одновременно слышались военные и триумфальные марши, печальные стоны арабских любовных песен и зажигательный рок-н-ролл. Раздавались взволнованные голоса новых дикторов. Радио в машинах были включены, и звуки разносились над этим адом.

Двигатели по-прежнему работали. Грузовик полз по дороге, как умирающая черепаха. Танк стоял на склоне дюны и, казалось, готов выстрелить в любой момент. Но в нем не осталось никого, кто бы мог отдать приказ. Вместо боевого снаряжения он был нагружен одеялами, покрывалами, шелками и коленкором — добром, награбленным в Кувейте. Одежда разлетелась по желтовато-серому песку пестрым взрывом красок.

Убегая, иракцы брали с собой все, что могли унести: одежду и стиральные машины, магнитолы и кровати, еду и игрушки. Куклы Барби и черепашки-ниндзя, плюшевые звери и радиоуправляемые машинки лежали разбитые, расплавившиеся, изуродованные жаром и пламенем. Простой и неприкрытый грабеж. Но я подумал, что они воровали для семьи. Эти вещи предназначались женам и детям солдат, которые застряли в этой пустыне на долгие месяцы и, возможно, никогда не желали оказаться здесь. Таким способом они хотели доказать себе, что не зря прошли через все испытания. Нельзя осуждать их за то, что они делали. Их можно было понять. По крайней мере я мог.

Мы шли мимо этой разрухи, стараясь обходить разбросанные повсюду маленькие бомбы. Шоссе напоминало жуткий аттракцион с трупами, опаленными огнем, настолько ужасными, что от них невозможно оторвать глаз. Уродливые существа из обуглившегося, покрытого вонючей коркой материала, застывшие в позе бегства и страха, иногда пойманные врасплох. Мы могли оказаться в их числе. На одном из грузовиков солдаты по-прежнему сидели на лавках, их кожа обуглилась, на лице не осталось глаз и губ. Двое мертвецов обнимали друг друга в страхе, как перепуганные дети в темноте. В другом грузовике обгоревшие руки по-прежнему сжимали руль, расплавившийся от жара. Но тела нигде не было видно.

Я услышал стрекотание «Черных ястребов» прежде, чем увидел их. Они летели низко над шоссе. Один из них сильно накренился, чтобы осмотреть местность, и мы увидели направленное на нас дуло пулемета. «Американцы! — закричали мы. — Рейнджеры! Эй!» Я стянул куртку. Так же поступили и остальные. Мы сбрасывали одежду, как старую кожу, обнажая нашу настоящую: белую и черную, показывая, что мы — американцы, а не арабы. Вертолет сделал круг.

Я чувствовал себя опустошенным, глаза слипались. Один из нас встал среди обгоревших машин и людей, вытянув руки параллельно земле как распятый, сжимая в одной из них автомат. Сначала я не понял, что он, черт возьми, делает. Но часть моего сознания, которая еще не отключилась окончательно, уловила смысл происходящего, я вспомнил о нашем опознавательном знаке, который мы используем в случае, когда нам недоступны другие средства связи. Я тоже вытянул руки. Мы стояли на этом шоссе смерти словно распятые, с автоматами Калашникова в руках и ждали, когда люди в вертолетах поймут, что мы свои. Просто ждали.

— Они прикончат нас прямо здесь, — сказал кто-то из нас.

«Черные ястребы» продолжали кружить, парить, а мы застыли в их тени. Человек с биноклем наклонился и что-то сказал пилоту, вертолеты сделали еще один круг, а затем опустились в двух сотнях ярдов от нас. Их двигатели продолжали работать, они зависли, и люди выпрыгивали на землю.

Их командир осмотрел окрестности и стал передавать что-то по рации. Он, видимо, торопился, поэтому наш капитан стоял перед ним молча и, я думаю, был взбешен. Лишь когда командир закончил переговоры, мы смогли представиться. Мы имели дело с подразделением специальных войск, прикрепленным к Сай-Опс, занимавшимся операциями по психологическому воздействию на противника. Отряд, проводивший работы по очистке.

Этот открытый участок шоссе находился к северу от города Кувейта. Скоро здесь появятся репортеры и операторы со всего мира, поэтому солдаты должны расчистить все до их появления. Оставить машины на месте, но убрать все остальное. Человеческие останки. Солдаты нуждались в помощи, а поблизости из живых остались только мы. Они раздали нам перчатки и нечто похожее на мешки для мусора.

— Можно воды? — Обычная просьба, но мой голос переполнял гнев.

— Кто это? — поинтересовался капитан очистотряда, указывая на Рашида. — Пленный?

— Представитель Кувейтского сопротивления, — ответил наш капитан.

— Вам не о нем нужно беспокоиться, где-то там лежит мертвый американец. — Я указал на минное поле и двинулся в его сторону.

— Стоять! — приказал один из их сержантов.

— Да пошел ты!

— Оставайся здесь, — велел мой капитан. — Мы пошлем за Дженкинсом команду. Не волнуйся. Но никто не будет пробираться к тому месту так, как мы делали это прошлой ночью.

Сержант из очистотряда бросил нам бутылки с водой. «За дело!» — скомандовал он, оглядываясь и выбирая участок, с которого необходимо начать, и указал на грузовик с обуглившимися солдатами внутри.

— Вот. Капитан? Нам нужны еще мешки для трупов, люди и бульдозеры.

— Они уже в пути, — ответил тот.

Сержант залез в кузов грузовика и стал сбрасывать тела со скамеек на песок, что не составляло особого труда. Тела были легкие и сухие. Падая, они разваливались на части.

В обгоревших машинах валялось много мусора. В одной из них взорвали большие деревянные ящики, перевязанные веревками, и ветер разбросал иракские отчеты о деятельности во время оккупации. Пара людей из очистотряда стали собирать их для разведки. Около разорванного бомбой тела я нашел нечто похожее на личный дневник, подобрал его и передал солдату, собиравшему бумаги. Но он покачал головой: «Не нужно».

— Я заберу это, — сказал Рашид, полистав дневник.

— Что там написано?

— Что в октябре он женился и провел с женой всего неделю, — он перевернул еще несколько страниц, — что он был одинок… и ему было страшно.

— Да. Как и всем нам.

— Но еще он пишет, что верит в Бога.

Рашид положил дневник под мышку и посмотрел на тело под ногами, затем — на солдат из очистотряда, занимавшихся своим делом.

— Черт подери, — он пощипывал переносицу, словно пытаясь успокоить головную боль, — я так устал. И знаешь что? Я ухожу.

Он пошел по дороге в Кувейт. Другой сержант из очистотряда остановил его, но Рашид посмотрел на нашего капитана, и тот разрешил ему идти. Уходя, Рашид сбросил с себя остатки иракской формы. Скинул стоптанные сапоги. Стянул штаны. Через несколько секунд он шел в одних кальсонах. Затем подобрал какую-то белую одежду из свертка, лежащего на танке, завязал вокруг талии и накинул на плечи, как тогу; он шел прямо, гордо, уходя от нас и от того, что мы натворили.

Два тяжелых вертолета летели над дорогой. Они прибыли с юга, неся прицепленные к их брюхам маленькие бульдозеры. Потом появились новые вертолеты с людьми для поддержки очистотряда. Наш капитан снова говорил с их командиром. Наконец нас погрузили в один из вертолетов. Пока мы летели над дымящейся землей, я пытался рассмотреть тело Дженкинса, к западу от шоссе. Кажется, я увидел его, но не могу сказать наверняка.

— Капитан?

Мне показалось, что он меня не узнает и не понимает, о ком я говорю.

— Капитан, не разрешайте им хоронить Дженкинса здесь! — закричал я. — На нем иракская форма. Они похоронят его здесь, с ними!

— Все хорошо, все хорошо. — Капитан покачал головой, чтобы сосредоточиться. — Я сказал им.

— Я никогда не оставлю погибшего товарища врагам, — вспомнил я строчку из клятвы рейнджеров.

— Там нет врагов, разве ты не знаешь, война закончилась! У нас больше нет врагов.

Я выглянул из двери вертолета. Рашид шел куда-то по дороге под нами. Из зданий в Джахре, из палаток в песках и даже из самого песка появлялись люди. Они тоже шли по шоссе в Кувейт, на них была белая одежда, они размахивали флагами, праздновали победу, смотрели на оставленные войной разрушения. Глядя на них сверху, я понял, что Рашид ничем не отличался от этих людей.

Глава 11

Я хотел покоя. Как иссушенная виноградная лоза тянется к воде, так и я нуждался в том, что привело бы меня в чувство и вернуло к жизни. А главное, подарило покой. Старая добрая дисциплина и самоконтроль, тренировки и вера больше не помогали. Я чувствовал себя выброшенным из жизни. Мысли беспорядочно и бессвязно крутились в голове, как осколки боли и страха, принося еще большие страдания и ужас: серебристый свет телевизора, мерцающий на лице моего отца; переживания из-за долгов, которые я наделал в Саванне, и беспокойство о Селме; экскаватор на замерзшей земле; бульдозеры в пустыне; стрекоза, летящая над спокойной гладью озера в Джорджии, как «Черный ястреб» над пустыней. Все это обрушилось на меня одновременно, но я не мог разрешить ни одну из этих проблем. Я чувствовал, как умирала моя душа.