Запойное чтиво № 1 - Александр Крыласов

— Какой дурак додумался устраивать генеральное совещание по понедельникам в восемь утра?! — бушевал Кондаков, лупцуя подушку кулаками.

— Ты же и додумался, — укорял его внутренний голос, — чтобы всех пьянчуг в «Мураторге» выявить.

— Я-я-я?!

— Ты-ы-ы. Мазохист чёртов. Ты представляешь, как тебя будет плющить и колбасить до обеда?

— Представляю, — сникал Толян, — может, душ принять?

— В четыре утра? — фыркал внутренний голос, — спи, давай. Может, за пару часов отойдёшь.

Толик погружался в утренние кошмары: «То он летал голым по офису и грозился превратить подчинённых в писсуары, то босс ставил его к стенке, наводил револьвер и целил в лоб. Кондаков слёзно умолял:

— Андрей Юрьевич, не надо! Оставшимся здоровьем клянусь, я подниму в этом месяце процент продаж!

Но раздражённый хозяин не верил, ворча:

— Мудрила грешная, ты даже сельмаг не потянешь. Не дёргайся, хотя бы умри достойно.

И лупил, лупил, лупил в него из револьвера.

— Не на-а-адо! — выл Кондаков, уворачиваясь от града пуль».

— Ты что, сдурел? — толкала его в бок сонная супруга, — что ты крутишься, как глиста на сковородке?

Кондаков искренне завидовал безработным, которые неспешно поправлялись на скамейках утренним пивом и собирались после опохмелки завалиться спать. Если бы у Анатолия Анатольевича спросили, что такое счастье, он несомненно бы ответил: «Счастье — это похмелиться утром ледяным пивом, включить телевизор и никуда не колесить». Последняя неделя в холдинге напоминала ад на выезде, и в week-end старший менеджер выполнил двойную норму по виски и капусте. В понедельник он вышел к машине хворым и измочаленным. Во дворе сидели его бывшие дворовые друганы и пили «Арбатское». Увидев Толика, Арсений, соратник по детскому саду, привстал, дурашливо поклонился Кондакову и выдал:

— Олигархический тост. Я знаю, его и в Куршевеле, и в Ницце цитируют: «Ну, как говорится, чтоб баррель рос и баржи плыли. За нас, за олигархов».

Троица дерябнула из пластиковых стаканчиков сухонького и стала закусывать плавленным сырком «Дружба». Если бы не полный двор «лексусов» и «мерседесов», можно было подумать, что время повернуло вспять. Арсений вновь разлил бормотуху по стаканам, и слово взял Роберт, одноклассник Кондакова.

— Философский тост: До сорока грустить было некогда, а сейчас незачем. Ну, за нас, за пенсионеров-философов.

Три «пенсионера-философа» тяпнули «Арбатского» и вкусно закурили. Анатолий Анатольевич с ненавистью взглянул на этих тунеядцев и проглотил слюну. Он дорого бы дал, чтобы оказаться сейчас на их месте. Арсений, Роберт и Гога уже давно нигде не работали, перебиваясь случайными заработками, с жёнами они развелись, а детям помогали лишь советами, да пожеланиями. Очередь говорить тост дошла до Гоги, он откашлялся и отчебучил:

— Ещё один философский тост: Сидят три мужика, выпивают. Вдруг мимо идёт похоронная процессия. Один из мужиков комментирует: «Это Иванов. Всю жизнь пил, курил, по бабам бегал». Два мужика отодвигают рюмки: «Не будем пить». Через двадцать минут идёт вторая похоронная процессия. Первый мужик опять просвещает: «Это Петров. Не пил, не курил, только с женой». Мужики зачесали репы: «Слушай, а всего-то двадцать минут разницы. Наливай». Ну, опять за нас, за пенсионеров-философов.

Три ленивца смаковали сушняк, курили, наслаждаясь жизнью, и с превосходством поглядывали на похмельного Толика. А Кондакову было даже страшно представить, что случится с ним, если он закурит. Из подъезда вышла девушка. Гога тут же осчастливил всех новым тостом:

— Холостяцкий тост: Женщины, они как слоны: наблюдать приятно, а своих заводить не хочется. За то, чтобы наша семейная жизнь не превращалась в зоопарк. Ну, за нас, за холостяков.

Трое бездельников шарахнули и за холостяцкую вольницу. Гога вытряхнул последние капли в стаканчики, напоследок выдав программный тост:

— Выпьем за то, чтобы всё нам было параллельно и только земля — перпендикулярно. Ну, за нас, за пофигистов.

— Лодыри, — буркнул Кондаков, подходя к своей машине, — ханыги. Вы когда, пропитушки, на работу устроитесь?

— Ты, Толян, свечку с двух концов жжёшь, а мы только с одного, — усмехнулся Арсений, — у нас с деньгами туго, мы и клюкаем по чутку, да ещё и сухоньким с утра поправляемся. У нас всё по науке. А ты, небось, вчера литруху в одну лузу съел?

— Две, — простонал Кондаков, — два литра вискаря вчера уговорил.

— Ну, ты боец, — оценил Арсений, — нам уже не по тридцать лет, такие рекорды ставить.

— И не говори.

— Ты, Толян, выбирай уж что-нибудь одно: или пить, или работать. А если будешь совмещать — крякнешь, как пить дать.

— Давай, Арсюш, нахлобучь его, — стали подзадоривать приятеля собутыльники.

— И нахлобучу, — оживился Арсений, — тоже мне буржуин нашёлся, в одинаре квасить. Ты чего от народа нос воротишь?

— Да какой вы народ?! — вскипел Анатолий Анатольевич, — люмпены поганые!

— Кто? — не понял Гога.

Он единственный в компании был без верхнего образования.

— Маргиналы, — пояснил Роберт, — а ты, Толян, оппортунист и конформист. Продал идеалы юности за новый «BMW».

— Лузеры! — взвыл Кондаков, — вот страна родная, никакого тебе разделения по округам и кастам! В Нью-Йорке есть богатые районы, и есть бедные, в Париже есть дорогие округа и заселённые голозадыми эмигрантами, а Москве все кучкуются вперемежку. Элитное жильё стоит рядом с хрущобами и банкиры вынуждены нюхать потяру водителей грузовиков.

— Да какой ты банкир, — расхохотался Арсений, — так, старший приказчик.

Роберт и Гога покатились со смеху.

— Завидуете вы мне, вот что я вам скажу, — прищурился Кондаков, — я состоялся как личность и как руководитель, я уже набомбил больше ляма баксов, а вы так и остались голодранцами и неудачниками.

— Ты не руководитель, ты — руководятел, — заржал Гога.

— А ведь ты, Толюн, когда-то Германа Гессе читал, — укорил Роберт, — Жан-Поль Сартра в кармане лелеял. А теперь в кого превратился?

— Лёшка-то Епишкин уже отдуплился, — напомнил Арсений, — а тоже всё пальцы гнул: «я men крутой, я круче всех». А мотор взял и заглох, несмотря на его три коттеджа и два «бентли». Сердцу, ему всё равно, сколько ты наворовал. Почему в нашей стране нувориши нажираются виски? Уму непостижимо. В нём самое большое количество сивушных масел, именно из-за них у виски такой насыщенный цвет и запах. Во всем мире виски пьют для понтов: наливают на два пальца, разбавляют содовой и цедят три часа. А если хотят нажраться, то сандалят русскую водку. Она — самый очищенный продукт из всех возможных.

— Ну, только не та водка, которая у нас в палатках продаётся, — подал голос Гога.

— Само собой, — усмехнулся Роберт.

— Хотите, стихи почитаю, — предложил рассолодевший Арсений, — я тут от безделья стихосложением занялся.

— Дава-а-ай.

Белочка

Геннадий Юрьич КотешковРодился в городе Калуге,Был славным малым для дружков,И наказаньем для супруги.

Он был не лётчик, не артист,Ходил не в смокинге, а в робе.Простой мужик, бульдозерист.Но у него имелось хобби.

Мужик без хобби — шантропа,Кулёма, мякиш, дурачина,Ханурик, манная крупа,А не ухватистый мужчина.

Кто ловит рыбку подо льдом,Кто на охоте лубенеет,Кто штангу жмакает с трудом,Кто перед юбкой столбенеет.

Кто пилит лобзиком дрова,Кто запускает в небо змеев,Кто с тёщей бьётся за права,На грудь, знак Бэтмена наклеив.

Вот и Геннадий был таков.Назло бунтующей утробе,Он из супружеских оков,Бежал к друзьям навстречу хобби.

Напрасно Зиночка, женаВзывала к голосу рассудка.Порой весьма поражена,Его отсутствием на сутки.

А он, отринув суетное,Еду не ставил, ни во чтоИ не закусывал спиртноеНигде, ничем и ни за что!

Гордился Гешей весь подъезд.Аж целый литр, приняв на рыло,Он даже коркой не заест,Не то, что менеджер Кирилла.

Кирилла плавленый сырокСпешил, ущучить втихомолку.Вот чмо. Закусывать — порок.За это пальцы в кофемолку.

И колбасу, и буженинуГендос с ухмылкой отвергал.Пусть заедают буржуины.Кто закусил — тому фингал.

Катилась слава по Калуге,Уже ему смотрели вследВлюблёно «синие» подруги,Мол, Геша — редкий оглоед.

Мол, у Гендоса рот «такус-с-сий»!!!Он водки хоть ушат махнёт,И даже килькой не закусит,И рукавом не занюхнёт.

Один из Гешиных дружковВдруг очутился в коматозе.Да и Геннадий КотешковЗадвинул на фиг свой бульдозер.

Но он не смог уйти от дел.Дитя авралов и аккордов,Гендос на лаврах не балдел,А шёл на новые рекорды…

Под вечер видит Котешков,Как из-под бронзовой чеканкиВылазят пять его дружковС пивком и связкою таранки.

Ожил игрушечный жираф.А чёрт с рогами на забрале,Ковш, у бульдозера украв,Не сознаётся, мол, не брали.

А колченогий табуретСтремится, треснуть по затылку,А вместо зеркала портретБратухи Кащенко с бутылкой.

Такая чудится пурга,Что стынут кожные покровы,А у Геннадия рога,Как у какой-нибудь коровы.

Хлебнуть бы водки из НЗ.Кругом козлы, единорогиИ даже самка шимпанзеЕму попалась по дороге.

Нет, это вроде бы жена,Сопит в дверях, поджамши губки,Напряжена, раздражена,Мачете делая зарубки.

«Пожалуй, это попадос.Скорее полная засада», —Бормочет про себя Гендос,Спеша свалить из зоосада.

Но тут из Гешиных ушейЦветные ёжики попёрли.Их нужно срочно гнать взашей,Пока последнее не спёрли.

Они Гендоса допекли,И он стал дрыгать враскорячку…Тут Гешу в «дурку» упекли.Диагноз: Белая горячка.

А там, конечно же, егоК нормальной жизни возвернули:Освободили от роговИ на три года кодирнули.

Грешно смотреть в чужой ротокИ чьи-то хобби хаять шибко,Но ты заку-у-усывай, браток,Не повторяй его ошибки.

А лучше утром не казнись,Что перебрал вчера малёха,И тоже на год тормознись.Не помешает. Слышишь, Лёха?

И ты, как суслик не дрожи,Что начудил вчерась маненькоИ тоже на год завяжи,Не то посадят. Понял, Женька?

Сердце Кондакова неожиданно зазвенело и задребезжало, как мелочь в горсти. Сразу стало не хватать воздуха. На Толяна девятым валом накатила дурнота. Он обессилено опёрся о капот машины.