Отважная охотница. Вольные стрелки - Томас Майн Рид

Эти короткие минуты показались мне целым часом, потому что в голове моей пронеслась целая вереница мыслей. Воспоминания о доме, о родных и друзьях, которых мне, быть может, не суждено более увидеть, сожаление о том, что мне так недолго пришлось носить недавно заслуженные знаки отличия, сознание близости бесславной и безвестной смерти беспорядочно проносились в моем мозгу. Ближайшее прошлое тоже имело свою долю в моих размышлениях. Златоволосое создание, час назад завладевшее моим сердцем, все еще царило в нем. Неужели я никогда больше не увижу этот лучезарный облик, это божественно прекрасное лицо, не услышу этот мелодичный голос? Никогда! Как горько звучало для меня это слово!

А грифы все не взлетали. Только время от времени они чистили перья своими грязными клювами или расправляли широкие крылья, защищаясь от солнечных лучей.

Был полдень, и солнце в зените наполняло воздух палящим зноем. Птицы замерли в таком равнодушном оцепенении, что даже падаль вряд ли заставила бы их спуститься. Прошло еще пять минут. Я уже не мог более выносить это напряжение, особенно страшное из-за царившей вокруг зловещей тишины. За все это время мы с Холтом не обменялись ни единым словом и в угрюмом молчании поглядывали друг на друга, ожидая сигнала.

Мне хотелось, чтобы скорее уже все кончилось, и противник мой тоже проявлял признаки нетерпения. Он уже не сохранял свою монументальную неподвижность, а покачивался из стороны в сторону, то и дело постукивая по земле тяжелым каблуком. Видя, что взгляд его становится все более гневным, я ждал взрыва, который наконец и последовал.

— Проклятые птицы! — крикнул скваттер, резко взмахнув рукой. — Из-за них мы, того и гляди, простоим здесь до вечера! Нечего больше ждать! А ну, давай…

Фраза осталась недосказанной. Во всяком случае, я не слышал ее конца и до сих пор не знаю, что мне предлагалось. Голос Холта был заглушен ржанием моей лошади, видимо, испуганной каким-то шумом в лесу. Почти в ту же секунду позади меня, как эхо, раздалось ответное ржание. Но мне было не до него, — я заметил, что птицы очнулись от своего оцепенения и некоторые из них пригнулись, словно собираясь взлететь. Роковое мгновение настало!

Уже подняв ружье, я быстро взглянул на скваттера. Он тоже поднял свое, но, к моему удивлению, держал его как-то рассеянно, словно не решаясь прицелиться. Его пристальный взгляд был устремлен не на меня и не на птиц, а на что-то находившееся за моей спиной. Обернувшись, я услышал совсем рядом топот лошади и серебристый женский голос. Затем последовал громкий крик, и через забор перескочила девушка. Я сразу узнал в ней мою лесную незнакомку и не успел очнуться от изумления, как она промелькнула мимо меня, добежала до скваттера и бросилась к нему на шею с криком, полным страстной мольбы:

— Отец! Милый отец! Что он сделал? Пощади его!

Я был потрясен: Хик Холт — ее отец!

— Прочь, Лил! — крикнул он повелительно, отталкивая ее. — Убирайся отсюда!

— Нет, отец, нет! Ты этого не сделаешь! Что случилось? В чем он виноват? За что ты рассердился на него?

— В чем виноват, дочка? Он обозвал меня трусом и хочет выгнать нас с участка… Уходи, я говорю! Иди в дом!

— Пощади его, отец! Не убивай! Он такой смелый, такой красивый… Если бы ты знал…

— Смелый? Красивый? Ты бредишь, Лил! Что ты можешь знать о нем, если никогда раньше его не видела?

— Нет, видела! Всего час назад. Ты не знаешь — ведь он спас меня! Если бы не он… Отец! Ты не можешь… ты его не убьешь!

— Спас тебя? Это еще что значит?…

— Эй! Что здесь происходит?

Услышав это восклицание и последовавший за ним вопрос, я понял, что на сцене появилось новое действующее лицо. Оглянувшись, я увидел всадника, который подъехал к самой изгороди и смотрел поверх нее. Лицо его выражали удивление и некоторую иронию.

ГЛАВА XXVI

Миротворец

Не знаю почему, но появление незнакомца меня обрадовало. Я подумал, что в его присутствии скваттер скорее уступит мольбам дочери и кровопролитие будет предотвращено. Сам я, во всяком случае, твердо решил не стрелять, какими бы последствиями мне это ни грозило. Ружья были опущены. Зловещие птицы покинули дерево и уже почти исчезли в голубой вышине, но ни я, ни мой противник уже не смотрели на них. Взглянув мельком на незнакомца, я тотчас же снова повернулся к более интересной сцене передо мной. Ружья уже не было в руках скваттера — девушка унесла его в хижину. Холт не протестовал. Он, очевидно, сам отдал ей оружие — видимо, наша дуэль была закончена или, по крайней мере, отложена. Меня поразила такая внезапная перемена в настроении моего противника, происшедшая буквально в те несколько секунд, когда мое внимание было занято вновь прибывшим.

Больше всего меня удивило то, что такую перемену произвело именно появление незнакомца. Я уже убедился, что просьбы дочери Холта, которые он так грубо и решительно оборвал, не могли меня спасти и только незнакомцу мы были обязаны этим внезапным перемирием.

Холт стал совсем другим — было заметно, что он уже больше не чувствует себя хозяином положения. Выражение удивления на его лице сменилось быстро растущим беспокойством. Встречая прибывшего и приглашая его подъехать к дому, он выглядел притихшим и испуганным. Это было особенно заметно по тому, как он поспешно вынул жерди, закрывавшие ворота, и взял под уздцы лошадь, а также по долетевшим до меня словам приветствия, которые он произнес.

Я теперь интересовал его не больше, чем любое из сухих деревьев, стоявших вокруг участка. Он прошел мимо, даже не поглядев на меня, все его внимание было поглощено гостем. Я тоже с вполне естественным любопытством смотрел на человека, появление которого произвело такой неожиданный эффект, и мой пристальный взгляд мог показаться даже невежливым. Нельзя сказать, чтобы незнакомец мне понравился. Наоборот: его наружность производила самое неприятное впечатление. Я почувствовал к нему инстинктивное отвращение, хотя для этого, казалось бы, не было никаких видимых причин.

Это был человек лет тридцати, худощавый, ниже среднего роста, с безбородым лицом землистого цвета, острым носом и покатым лбом. Его маленькие глазки сверкали, как у хорька, а длинные и прямые черные волосы падали жидкими прядями на лоб и щеки. Его брюки, жилет и сюртук со стоячим воротником были сшиты из довольно дешевой материи и покроем и цветом напоминали одежду методистского или католического священника. Белый, не первой свежести воротничок и шляпа с загнутыми лодочкой полями усиливали это впечатление.

Я решил, что передо мной — методистский священник из Суомпвилла. Это могло бы объяснить заискивающую услужливость скваттера. Однако в ней было нечто большее, чем почтительное внимание, с которым встречают священнослужителя его скромные прихожане. Судя по тому, что я слышал о Холте и видел сам, такое подобострастие было не в его характере. Поэтому его поведение показалось мне загадочным.