Воспоминания двух юных жен - Оноре Бальзак

Целую тебя тысячу раз.

XXV

От Рене де л'Эсторад к Луизе де Шолье

Несносная девчонка, с какой стати мне писать тебе? Что мне тебе сказать? Пока ты ведешь жизнь, полную празднеств, тревог любви, ее бурь и лавров, — жизнь, которую ты мне описываешь и на которую я смотрю, как на хорошо разыгранное театральное представление, я живу тихо и размеренно, как в монастыре. Ложимся мы всегда в девять, встаем на рассвете. Мы едим всегда в одно и то же время, с удручающей точностью. Никаких неожиданностей. Я привыкла к этому распорядку без большого труда. Наверно, это естественно: чем была бы жизнь без подчинения незыблемым законам и правилам, которые, по мнению астрономов и по словам Луи, правят мирами? Порядок не надоедает. По утрам я совершаю полный туалет — на это уходит у меня все время до завтрака; я непременно стараюсь исполнить свой долг жены и выйти к завтраку очаровательной; это доставляет радость мне самой и — паче того — доброму старику и Луи. После завтрака мы идем гулять. Когда приносят газеты, я исчезаю, чтобы отдать распоряжения по хозяйству, а потом читаю — читаю я очень много — либо пишу тебе. Я снова появляюсь в гостиной за час до обеда; после еды мы играем в карты, принимаем гостей либо сами едем в гости. Так проходят мои дни — в обществе счастливого старика, дожившего до исполнения всех своих желаний, и мужа, для которого все счастье — во мне. Луи блаженствует, и радость его греет мне душу. Видно, нам суждено такое счастье, которое обходится без удовольствий. Иногда по вечерам, когда я не нужна за карточным столом и могу спокойно отдохнуть в кресле, я мысленно переношусь к тебе в Париж; тогда я с головой окунаюсь в твою жизнь, такую полную, разнообразную, кипучую, и спрашиваю себя, куда заведут тебя эти бурные предисловия — не убьют ли они самое книгу? Ты, дорогая душенька, еще можешь предаваться любовным грезам, я же поглощена хозяйством. Да, твои любовные похождения кажутся мне грезой! Поэтому мне трудно понять, зачем тебе весь этот романтизм. Ты хочешь, чтобы у твоего избранника душа преобладала над здравым смыслом, величие и добродетель — над любовью; ты хочешь, чтобы то, о чем мечтают юные девушки на пороге жизни, обрело плоть; ты требуешь жертв, чтобы их вознаградить; ты подвергаешь своего Фелипе испытаниям, чтобы узнать, прочны ли живущие в его душе желание, надежда, любопытство. Но, дитя, за этими фантастическими декорациями тебя ждут алтарь и вечные узы. Сразу после свадьбы ужасная действительность, превращающая девушку в женщину, а возлюбленного в мужа, может разрушить твои воздушные замки, несмотря на все предосторожности. Узнай же наконец, что и двое влюбленных, и двое людей, вступивших в брак, как мы с Луи, познают в супружестве не столько радости, сколько, как говорил Рабле, «великое может быть»[80]!

Я не буду бранить тебя, хотя ты и поступала легкомысленно, за разговоры с доном Фелипе в саду, за твои расспросы, за то, что ты простояла ночь у окна, а он на стене, но ты играешь жизнью, дитя мое, и боюсь, как бы жизнь в ответ не сыграла с тобой злую шутку. Я не смею давать тебе советы, хотя опыт подсказывает мне, что именно потребно для твоего счастья, но позволь мне еще раз повторить тебе премудрость, которой я научилась в моем захолустье: брак зиждется на двух основаниях — смирении и самопожертвовании! Ведь, несмотря на твои испытания, твое кокетство и твою строгость, ты выйдешь замуж совершенно так же, как я. Чем сильнее желание, тем глубже пропасть, только и всего.

Ах! как бы мне хотелось повидать барона де Макюмера и поговорить с ним на досуге, я так желаю тебе счастья!

XXVI

От Луизы де Макюмер к Рене де л'Эсторад

Поскольку Фелипе с сарацинской щедростью yдoвлeтвoрил желание моих родителей и признал за мной приданое, не получив его, герцогиня стала относиться ко мне еще лучше прежнего. Она зовет меня плутовкой, бедовой девчонкой, говорит, что я за словом в карман не полезу. «Но, дорогая матушка, — сказала я ей накануне подписания брачного контракта, — то, что вы принимаете за расчетливость, хитрость и ловкость, — не что иное, как проявления самой настоящей, самой простодушной, самой бескорыстной, самой безоглядной любви! Уверяю вас, вы напрасно изволите считать меня плутовкой». — «Ладно-ладно, Арманда, — сказала она, обняв меня и поцеловав в лоб, — ты не захотела возвращаться в монастырь, не захотела остаться в девушках и, как истинная Шолье, почувствовала, что обязана поправить дела отца. (Если бы ты знала, Рене, сколь лестны были эти слова для отца, присутствовавшего при нашем разговоре!) Целую зиму ты не пропускала ни одного бала, ты верно поняла современных мужчин и угадала, чем живет наше нынешнее общество. И ты увидела, что, только выйдя за испанца, сможешь жить в свое удовольствие и быть хозяйкой в собственном доме. Дорогая девочка, ты обошлась с ним так, как Туллия[81] обходится с твоим братом». — «Хорошее же воспитание дает моя сестра своим монастыркам!» — воскликнул отец. Я бросила на него такой взгляд, что он осекся, затем обернулась к герцогине и сказала ей: «Сударыня, я люблю моего жениха, Фелипе Сориа, всем сердцем. Чувство это зародилось против моей воли, и поначалу я подавляла его; клянусь вам, что я полюбила барона де Макюмера не раньше, чем открыла в нем душу, достойную моей, тонкость, благородство, преданность, нрав и чувства, родственные моим». — «Но, дорогая моя, — прервала она меня, — ведь он страшен, как...» — «Вы совершенно правы, — горячо возразила я, — но я люблю его таким». — «Послушай, Арманда, — сказал отец, — раз ты, любя его, находила в себе силы сдерживать свое чувство, значит ты дорожишь своим счастьем. А счастье во многом зависит от первых дней после свадьбы...» — «Почему не сказать прямо: от первых ночей? — воскликнула матушка и добавила, взглянув, на отца: — Оставьте нас, сударь».

«Через три дня твоя свадьба, милая моя девочка, — шепнула мне матушка, — и я хочу без мещанских ужимок дать тебе несколько важных советов, которые все матери дают своим дочерям. Ты выходишь за человека, которого любишь, поэтому ни мне, ни тебе не на что жаловаться. Я знаю тебя всего год; за это время я успела тебя полюбить, но не успела привязаться настолько, чтобы горючими слезами оплакивать разлуку с тобой. Твой ум превосходит твою красоту; мое материнское самолюбие удовлетворено; вдобавок ты примерная дочь, поэтому я всегда буду тебе хорошей матерью. Ты улыбаешься? Увы! часто бывает так, что дочь, став взрослой женщиной, не уживается с матерью, хотя прежде они прекрасно ладили. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Выслушай же меня. Сейчас твоя любовь — любовь маленькой девочки, любовь, знакомая всем женщинам, ибо все они рождены, чтобы привязаться к мужчине, но, увы, дитя мое, в целом свете только один мужчина создан для нас, и этот единственный — не всегда тот, кого мы избрали в мужья, полагая, что любим его. Какими бы странными ни показались тебе мои слова, обдумай их. Если мы не любим нашего избранника, виноваты в этом и мы, и он, а иногда еще и обстоятельства, не зависящие ни от нас, ни от него; и все же нам случается полюбить мужчину, которого выбрали нам в мужья родители, мужчину, к которому склоняется наше сердце. Стена же, отделяющая нас от наших мужей, часто вырастает оттого, что и нам, и им не хватает настойчивости и терпения. Сделать мужа возлюбленным так же трудно, как сделать возлюбленного мужем, но ведь с этой последней задачей ты блестяще справилась. Повторяю, я хочу, чтобы ты была счастлива. Поэтому прими в соображение: в первые три месяца после замужества ты можешь стать несчастной, если не подчинишься законам брака с покорностью, нежностью и умом, которые ты выказала в девичестве. Ибо, голубушка, доселе ты предавалась невинным радостям потаенной любви. А счастливая любовь может начаться для тебя с разочарований, невзгод и даже страданий; ну что ж! тогда приходи ко мне. Не слишком уповай на брак, быть может, поначалу он принесет тебе больше горя, чем радостей. Счастье надо так же пестовать, как и любовь. Наконец, если тебе случится потерять в муже любовника, взамен ты обретешь отца твоих детей. На этом, дитя мое, и зиждется жизнь общества. Принеси все в жертву человеку, чье имя стало твоим, чьи честь и достоинство не могут быть ущемлены ни малейшим образом без огромного ущерба для тебя. Женщина нашего круга должна жертвовать ради мужа решительно всем не только по обязанности, но и по расчету. Самое прекрасное свойство великих принципов морали — то, что с какой стороны ни погляди, они и верны, и выгодны. Да, вот еще что: ты склонна к ревности; я, милая, тоже ревнива, но мне не хотелось бы, чтобы ты вела себя глупо. Послушай меня: откровенные ревнивцы похожи на политиков, открывающих свои карты. Признавать себя ревнивой, не таить своей ревности — разве это не игра в открытую? Но ведь так мы теряем возможность узнать карты партнера. Что бы ни случилось, мы должны уметь страдать молча. Впрочем, накануне вашей свадьбы я серьезно поговорю с Макюмером».