Нострадамус - Мишель Зевако

Парализованная девочка послушалась незнакомца! Маленькая Юберта встала! Она пошла! Она помогла матери подняться с колен. Она заговорила с ней, она улыбалась всем, и крики неистовой радости, крики безграничного восторга вознеслись к небу. Город Турнон ликовал…

II. Игнатий Лойола

Монах еще побледнел. Он быстро прошептал несколько слов на ухо мэтру Пезенаку. Начальник королевской полиции Турнона сделал знак охране. В момент, когда Рено, вырвавшись из объятий счастливой матери и пробравшись сквозь охваченную энтузиазмом толпу, подошел к трактиру, его схватили сзади за руки и за ноги, ему не дали даже повернуть голову, его подняли над землей и унесли. Вся эта операция была в считанные секунды проделана дюжиной бравых парней, и некоторые из них угрожающе размахивали кинжалами. По толпе прокатился слушок, перешедший в ропот. То из одного конца толпы, то из другого доносилось:

— Кажется, это сам дьявол или, по крайней мере, колдун, продавший ему свою душу!

Рено, которого уволокли с площади подчиненные мэтра Пезенака, десять минут спустя оказался запертым в нижнем помещении дворца монсеньора де Турнона. Ему надели на щиколотки кандалы и приковали его цепями к двум грубым кольцам, вделанным в толстую стену. После этого в темницу вошел монах, и по его знаку, проявляя почтительную торопливость, все, включая мэтра Пезенака, удалились. Монах остановился в двух шагах от узника, перекрестился и сказал:

— Молодой человек, если вы захотите быть искренним и объясните мне, при помощи какого колдовства вы заставили встать и пойти парализованную девочку, я обещаю вам использовать для вашего блага всю свою власть, а она, поверьте, очень велика.

Рено попытался собрать все свои силы, все таинственные ресурсы, которыми располагал, чтобы заставить себя избавиться от бесполезной боли, от черных мыслей. Он принялся рассматривать стоявшего перед ним человека. Главное в его жизни сейчас, самое главное в эту минуту заключалось в одном: выйти из этой тюрьмы — и выйти не завтра, даже не сегодня вечером, а немедленно, потому что и завтра, и сегодня вечером будет поздно…

— Мессир, — сказал он, и любой, кто взглянул бы на него со стороны, легко представил бы себе, как он горд тем, что ценой огромных усилий может думать, говорить, рассуждать в ту минуту, когда все внутри его рухнуло и весь мир вокруг него разваливался на части. — Мессир, не соизволите ли сказать мне, кто вы?

— Не вижу в том никаких затруднений, — ответил монах. — Я Лойола.

Рено вздрогнул.

— Да, просто Лойола, — продолжал монах, — и если бы смог сказать о себе с еще большим смирением, то сделал бы это. Хотя когда-то я был дворянином и меня называли господином Лойолой. Из этого вы можете сделать вывод о том, что я многое пережил и что мне знакомы все человеческие слабости, потому можете говорить смело.

— Я слышал об Игнатии Лойоле, — сказал Рено, — и знаю, какой великий ум помогает ему все понимать. Поэтому я благословляю Небо, мессир, за то, что оно свело меня именно с вами, а не с каким-либо невежественным монахом. А теперь, прошу вас, откройте: каким образом вы сможете обратить свою власть мне во благо?

Он говорил с таким спокойствием, словно читал лекцию в Сорбонне. Его дошедший до полного истощения дух собирал последние силы, чтобы сохранять это ужасающее спокойствие. Лойола между тем размышлял: «Только ад может наградить человека подобной силой, потому что я сам никогда не получал от господа ничего похожего». А вслух он произнес:

— Если вы станете говорить со мной искренне, я смогу заступиться за вас перед королем и таким образом избавить от костра и от пыток. Я добьюсь, чтобы вас просто обезглавили или повесили.

Рено подумал: «Я должен быть свободен через несколько минут, больше ждать нельзя!» И сказал:

— Мессир, я не совершил никакого преступления. Вернуть жизнь несчастному ребенку, сделать счастливой старушку-мать этого ребенка, обрадовать множество людей — разве это грех?

— Нет, если бы Небо даровало вам эту силу. Да, если она — подарок ада. Признайтесь же, молодой человек, скажите мне откровенно, при помощи какого колдовства вы заставили ходить парализованную, то есть сотворили чудо.

Рено протяжно вздохнул.

«Если этот человек не так умен, как я предполагал, мне конец».

— Мессир, там не свершилось никакого чуда: на самом деле девочка никогда не была парализованной. Едва на нее посмотрев, я сразу же увидел, что она чрезвычайно впечатлительна и обладает развитым воображением. А такие люди способны невольно подражать больным, «присвоить» себе чужую болезнь, если вам так больше нравится. Она никогда не была парализованной. Иначе она никогда не смогла бы ходить. Мне понадобилось всего лишь внушить ей доверие к себе и веру в меня. А когда она стала верить мне и поверила в себя, мне достаточно было приказать ей встать и идти: воображаемые, а не реальные путы, сковывавшие ее, разорвались сами собой.

Он казался спокойным, но чудовищная тоска теснила ему грудь. Лойола покачал головой.

— Неужели вы думаете, — спросил он, — что я приму за правду хоть один из вымыслов, которыми полны ваши слова? Значит, вы отказываетесь сказать мне, какой из способов колдовства вы использовали?

Рено опустил голову. Из глаз его покатились слезы. В вопросе, заданном монахом, во всем поведении Лойолы он ясно читал фанатичную веру, ослепляющую этого человека, величайшую и темную веру, которая перекрывала путь разуму. Рено плакал. Это длилось всего минуту, но это было ужасно. Но внезапно в аду, в котором он находился, мелькнул лучик света.

«Взывать к рассудку таких людей бессмысленно, — подумал Рено. — Но, быть может, я найду тропинку к его сердцу?»

Он бросился на колени. Его правая нога зацепилась за железное кольцо, запуталась в цепи, и это причинило ему жгучую боль. Любой другой человек на его месте не смог бы сдержать крика, но он этой боли даже не почувствовал. Он поднял голову и посмотрел в глаза Лойоле. Лицо юноши было так искажено, оно было таким взволнованным, что монах с трудом узнал его. Молодой человек заговорил, и в голосе его прозвучали такое страдание и такая мольба, что Лойола отступил, бормоча:

— Адские силы пытались воздействовать на мой разум, это им не удалось, и теперь они хотят воззвать к моему сердцу!

А Рено между тем говорил:

— Мессир, мой отец — несчастный старик, перенесший за свою долгую жизнь множество невзгод. Кроме меня, у него нет никого на свете. И вот теперь моему отцу угрожает смертельная опасность. У вас есть отец, мессир? Представьте себе, что вам достаточно пошевелить рукой, чтобы спасти своего отца от ужасной смерти. Откажетесь ли вы сделать для своего отца то, что сделали бы для собаки? Мессир, умоляю вас: сжальтесь! Дайте мне свободу всего-навсего на восемь дней, и клянусь Богом, клянусь своей преданной Христу душой, что вернусь сюда, как только спасу моего отца!