Шаговая улица - Василий Логинов

"Зря я вчера не закрыл окно. Наверное, меня просквозило", - с такими мыслями Мотляр встал очень рано, сварил крепкий кофе и перед первым глотком положил в рот таблетку аспирина.

С чашкой в руке он подошел к подрамнику и откинул ткань, укрывавшую холст.

- Ой! - рука портретиста дрогнула, и горячий кофе плеснул на голые ноги.

На холсте, вместо изображения Пирогова, уже почти родного и дорогого Николая Ивановича, всем известного бакенбардистого медика, красовался рыжий карлик с кованым сундучком.

Мотляр поставил чашку, взял шпатель и, сдирая еще не просохшую краску, провел жирную черту над головой карлика.

Карлик вздрогнул, схватился рукой за черту, как за гимнастическую перекладину, размахнулся сундучком, как противовесом, и выпрыгнул из картины на пол студии.

- Похоже на белую горячку. А ведь три года не пил. Неужели кодирование уже закончилось? - Мотляр судорожно сглотнул, наклонился и поскреб облитую кофе ногу.

- Еще не хватало, чтобы этот глюк заговорил.

И тут же рыжий человечек, так споро вылезший из картины, действительно заговорил.

- Что ж ты думаешь, я безгласен? Отнюдь нет. Разреши представиться. Мое имя на твоем языке созвучно следующему словосочетанию: Карлик Юрик Керосинин. - Гость поставил сундучок и принялся растирать поясницу.

- Так и называй меня впредь.

- Да, это, конечно, мне много что говорит! - Было непохоже, что карлик плод фантазии и расстроенного посталкогольного воображения - уж очень естественно он себя вел.

Художник пододвинул ногой трехногую табуретку и присел.

- Погоди, дай мне немного прийти в себя. Путь-то нелегкий был. - Карлик Юрик согнулся, потом быстро разогнулся и сел на свой сундучок.

Мотляр принялся разглядывать гостя.

Ростом Керосинин был около метра, а одет в красное трико с золотой расшивкой и фиолетовую курточку, отороченную беличьим мехом. Большую голову украшала копна кучерявых огненно-рыжих волос. Серые глаза под выступающими надбровными дугами, плавно переходящими в мужественные скулы, казалось, составляли единое целое с широким и плоским, утиным носом, раскладывавшимся шатром носогубной складки надо ртом. Подбородок делился на две части глубокой вертикальной бороздой.

В общем, гость очень походил на рыжеволосого, умудренного опытом и закаленного в боях, но миниатюрного викинга.

Художнику вдруг захотелось сидеть сейчас не в душной и пыльной, утренней мастерской, а где-нибудь на опушке дремучего леса, около в сумерках догорающего костра, рядом с большим деревом и слушать неспешные рассказы о рыцарях, дамах и королях.

- Дело в том, что я, как первосущность, родом из древнего рода нибелунгов, - немного отдохнув, начал рассказывать Карлик Юрик Керосинин, а Мотляр подумал: "Интуиция-то меня не подвела - нибелунги, сражения, мечи и латы, " и стал внимательно слушать.

- Давным-давно наше племя было многочисленно и владело множеством секретов бытия. А основным нашим занятием была добыча золота. Священного золота... И в этот металл мы вкладывали всю нашу мудрость.

- Как это "вкладывали в металл"? Не понимаю. - Мотляр отхлебнул кофе, а карлик покосился на чашку, вздохнул и продолжил.

- Ну, видишь ли, кроме материального мира существует еще мир творческий, где много значит симметрия стихий добра и зла. Они ведь распределены строго в соответствии с симметричной конструкцией сфер. И конструкция такова: Огонь-Вода-Земля-Металл-Дерево. Конечно, названия эти лишь относительно определяют сущность каждой из сфер. Огонь - игристость и искрометность. Вода плавность процесса. Металл - желанная жесткость. Дерево - стройность силовых струй. В каждой из сфер есть своя доля положительного и отрицательного, но в целом они уравновешивают друг друга... Впрочем, ты-то, как художник, это знаешь, или хотя бы интуитивно чувствуешь.

С почти механическим щелканьем карлик поскреб в глубине своей густой шевелюры.

- Понятно. Вода тушит огонь, металл рубит дерево. А Земля?

Мотляр встал и задернул шторы - солнце уже поднялось над шпилем Ристалия, и яркие лучики разметили множество прямых тропок в пыльном воздухе студии. Переливчатая игра образовавшихся световых спиц отвлекала и мешала художнику слушать гостя.

- Земля есть организующее начало, центр симметрии. - Карлик Юрик Керосинин почесал пятерней затылок.

- Ведь Земля... Слушай, а у тебя не будет грамм двести керосина?

4

Пасмурным июньским днем Витя Пляскин бесцельно брел по безлюдному Полуактовому переулку.

Очень мелкие, совсем нечувствительные для кожи лица, капли дождя покрывали также прозрачными пупырышками несмачиваемую ткань темно-синей курточки, пошитой из купола старого солнцезащитного зонтика на уроке труда.

Курточка была мала, и голые Витины запястья сверкали розовыми несъемными браслетами, когда при каждом шаге длинные руки сами собой выписывали в воздухе дрожащие конуса...

"Вместо Седого теперь назначат нового директора...

Соколов был хороший.

Добрый и ласковый.

Теплый и уютный.

Особенно по понедельникам, когда после домашнего воскресного отдыха не пах полынью...

Зачем, ну, зачем, Седой раскладывал в интернате метелки этой противной травы?

Везде.

Везде.

Пыльные пересохшие стебли в углах всех комнат, между оконными рамами и на подоконниках, и даже в спортзале под матами...

Седой говорил, что для здоровья, и от паразитов очень помогает...

Такой ботаник-травник и любитель гербариев лучше бы разбросал разные сушеные цветочки.

А для запаха бы добавил петрушку.

Совсем не горькую...

Симпатичненькую петрушечку...

Но все равно с ним было очень, очень хорошо...

Правда!?..."

Соколов-Седой часто разговаривал с учениками. Немногие из умственно отсталых детей могли членораздельно и связно отвечать ему, беседы скорее напоминали монологи, но все ребята чувствовали, как при звуках голоса пожилого директора какие-то невидимые разноцветные ниточки начинают кружиться вокруг.

По мере продолжения разговора, ниточки переплетались, стягивались, и, в конце концов, тело ученика оказывалось сначала укутано, а потом спеленато теплой, нежной тканью.

Все проблемы и неприятности оказывались за пределами разноцветной, переливчато-радужной оболочки, и подопечные директора Имбецилия, обретя недостающую уверенность в своих силах, шаркая ногами в войлочных тапочках, уходили спокойные и умиротворенные...

"А какой еще будет новый директор?

Присланный страшным Отделочным Отделом...

А Седого уже никогда не будет рядом...

Уберут из вестибюля большие фанерные ящики со сменными тапочками на тесемках...

По праздникам отменят утренники с танцами под баян бородатого Бобика Хайтика...

Бобик Хайтик тоже хороший.

Он как половинка Седого.

Он лучший друг директора.

Или они вместе один друг из двух половинок?

Правда!?...

Утренники тоже хорошие...

На утреннике можно придумывать свой собственный танец.

Витюшин танец всегда был самый лучший.

И название хорошее.

Правда!?...

Танец Седого Кенгуру с Торчащим из Сумки Живота Гнутым Клювом Птицы Киви.

Или Кыви?..."

Витя Пляскин остановился.

Полуактовый переулок вывел ученика на небольшую, мощеную белым камнем площадь.

Сквозь катарактную пелену моросящего дождя Витя разглядел, что справа, темным зевом, обрамленным зарослями кустов, начинался другой переулок.

В левом дальнем углу почти квадратной площади располагалась полукруглая, ракушкообразная постройка, с запертыми железными дверями и матерчатой лентой-лозунгом под самой крышей.

Лозунг был стар и мокр, и, кроме большой белесой буквы, напоминающей одновременно и "К", и "Ч", ничего разобрать не представлялось возможным.

Большая сидящая скульптура из дерева занимала центр площади.

Прямо на Витю, были обращены ее слишком искусственные в отсутствие радужки, черные-пречерные зрачки безрадостных глаз.

Две бездонные точечные ямки на огромных белоснежных белках навыкате.

Левая рука изваяния опиралась на колено, а согнутая в двух локтях правая указательным пальцем касалась щеки...

А в это время глубоко под изваянием, в небольшой круглой комнатке лембой Катастрофный взялся за ручки старого перископа.

Рядом стоял лембой Ишача.

На щеке у Ишачи пламенело фосфоресцирующее оранжевое пятно в форме продолговатого яйца, а на шее висел кожаный мешочек.

В руках он сжимал большой микрофон и точеный деревянный пульт дистанционного управления с единственной красной кнопкой.

Перекрученные пружинки приборных проводов протянулись паутинками в полумраке помещения - их пересекающиеся пучки прятались в подвешенном к потолку полипе перископа.