Зеленый аквариум - Аврахам Суцкевер

Скажем правду: толкование было для меня загадочней сна. Но твоя личность и то, как ты заглянул своим третьим глазом за морщинку на моем лбу, пронзили меня не менее ощутимо, чем игла, проросшая из моего сердца. То был целительный яд, выжегший мою меланхолию.

Перед тем, как уйти от тебя — а спускаться по деревянным ступеням в бездну было еще опаснее, чем тянуться к твоему чердаку, — я оставил на столе, точно врачу, пятнадцатикопеечную монету, потому что больше у меня не было. Но ты ее выбросил на улицу сквозь разбитое стекло:

— Пусть себе катится на счастье…

Бледно-желтое песчаное сияние, струившееся мимо руин, резко свернуло внутрь, точно дождь, изогнутый внезапным порывом ветра. Йонта, или назову его рав Йонтев, как он просил, поднял костяную трость, что покоилась у его ног, и принялся ею писать в пыльном воздухе — строку влево, строку вправо — с гибкой грацией дирижера. Но вместо игры музыкантов я услыхал знакомый, подобный эху голос:

— Твоя монетка катилась сквозь многие годы и по многим улицам и, видать, упала на несчастливую сторону. Дорогой коллега, — положил рав Йонтев обратно свою трость к ногам, — ты рассказал мне о нашей первой встрече, я расскажу тебе о второй…

Это произошло на том самом месте, до которого докатилась твоя монетка и бессильно упала. Несведущие называют это место адом. Пустые слова. Неприкрытая ложь. По сравнению с нашим с тобой земным адом подлинный ад — настоящий рай. Я помню, как люди дрались из-за куска конины, которую горожане придумали называть сусиной;[32] я помню мать, у которой вырвали ребенка, и она кричала так, что деревья поседели от ужаса; я помню, как мальчик советовал товарищу: пей одеколон — станешь туалетным мылом; я помню, как прохожего пригласили к миньяну,[33] а он погрозил себе кулаком: иди молись, когда Гитлер стал компаньоном Бога! Я помню, как на городской бойне гои поместили вывеску: «ГЕТТО»; я помню, как властители Иерусалима-Литовского играли в шахматы фигурами, вырезанными из еврейских костей.

К чему рассказывать тебе все, что я помню? То, о чем я хочу тебе сказать, — нечто иное: человек не должен быть популярным ни в аду, ни в раю. Бык, ведущий стадо, первым идет под нож. Скажи-ка, многие ли в городе знали об иешиботнике с тремя глазами? Несколько десятков человек, не больше. Но как только семь улочек стали семью западнями, я вынужден был скрываться, брат мой, не только от иноземцев, но, к сожалению, и от своих. Меня хватали тысячи рук, чтоб я прочитал, что на них написано. Мне припоминается курьезная личность — аптекарь. За прочтение его судьбы он хотел заплатить мне дозой цианистого калия. «Мне не так важна жизнь, — сказал он, — как переживания». Был там даже безрукий, который раскачивал передо мною пустым рукавом.

На ладонях большинства заточенных я видел желтые могендовиды[34]. Я горько молчал. Обман не моя стихия. У очень немногих, напротив, могендовиды были на ладони голубыми, как васильки. Им я не боялся сказать правду: вы не только будете живы, вы переживете зло.

Дорогой друг, о том, что ты находишься в том самом месте, куда закатилась твоя монетка, я знал. Я издали наблюдал за твоими действиями. Я также знал, что мы встретимся. И произошло это так: ты спустился в подвал на Шауляйской улице номер шесть, чтоб зарыть рукописи, а я там уже лежал, сам себя зарыв. Постой, когда это случилось?

— В канун Рошешоне![35] — воскликнул я, и у меня засосало под ложечкой, зачем я не тихо это сказал.

— Да, в канун Рошешоне. Твоя память точна, как швейцарские часики, но не кричи так, я не глухой, — кашлянул рав Йонтев. — В подвале мы учуяли друг друга. Там мы отмечали нашу вторую встречу. Я помогал тебе рыть тайник для рукописей. Если угодно, вот еще примета: ты читал мне наизусть одно из своих произведений. В нем ты рассказываешь звездам о том, что творят дети человеческие на земле. Я даже помню с десяток строк. Если б в стихах было больше рифм, я бы лучше запомнил. И в то время, как ты читал, мы оба поняли, что там, над нами, галопом промчался так называемый Ангел смерти.

Что птички, бывает, щебечут в мозгу — для меня не новость, — но ты тогда стал лепетать такое, чего мне отроду не приводилось слышать: если один из нас останется в живых, прошептал ты, пусть второй принесет ему привет с того света.

Скажу тебе по секрету: столько слез, сколько вызвали у меня эти слова, я не пролил за всю свою жизнь. В подвал откуда-то пробилась ниточка света. И еще до того, как мы заключили договор и поклялись друг другу, я увидел на твоей ладони голубой могендовид. Мне вполне было ясно, кому из нас придется принести привет с того света.

Правда, я рисковал обоими мирами, подвергал себя сверхчеловеческой опасности, но таков мой нрав, что если обещаю, то делаю с радостью и от всего сердца. А что совесть моя чиста, тому ты сегодня свидетель.

Рав Йонтев внезапно встал и приобрел вид вспугнутого орла. Костяная трость сама подпрыгнула к своему хозяину. Наполовину ступая и наполовину паря, он направился к выходу из руин. Желтое песчаное сияние начало гаснуть на его запыленном лице. В щели и дыры разрушенной постройки заструился рассвет.

— Рав Йонтев! — последовал я за своим знатным земляком. — Это наша третья встреча и, возможно, последняя. От кого передаешь мне привет, от кого же? Ты видел моих отца и мать, мою сестренку? Докажи, что ты прибыл из тех мест.

В нескольких шагах от выхода рав Йонтев остановился, достал из-за пазухи свиток и протянул мне:

— Я знаю, что ты любишь священные книги, старинные фолианты, древние свитки. И я принес из тех мест несколько пергаментов из дневника Мессии. Если сумеешь их прочесть, познаешь многие тайны. Также и тайну балерины, танцевавшей на игле. Не спрашивай, в какой пещере и каким образом я разыскал дневник. Кто знает, смог бы я сдержать слово, если бы не настал час восстания из мертвых. Монетка легла на счастливую сторону.

«Только бы не опоздать, — стучали в висках холодные молоточки, — Такое сокровище не должно оставаться свернутым, скрытым».

Я не мог удержаться и тут же, в руинах, попробовал развернуть дневник Мессии, чтоб постичь тайны смерти и жизни.

Кусочек пергамента обломился. Буквы на нем, насколько я разбираюсь в этом, отличались от букв на свитках Мертвого моря. Разворачивать дальше? Сокровище еще может раскрошиться в пальцах. Прочитать и понять эти буквы тоже непросто. Не иначе — придется обратиться к археологу. Но поверит ли он в историю с клятвой? Поверит ли, откуда, из каких мест доставили мне этот свиток? Каким образом он попал в мое владение и кто его составитель? А больше всего пугал меня вопрос: может ли другой, чужой, читать тайны, доверенные только мне?

Снова понеслась слепяще-белая пыль и, жаждущая, припадала к истертым камням. Наполовину ступая и наполовину паря, рав Йонтев стал удаляться от меня в росяную высь. И снова, как вчера, он совлек свой головной убор, напоминавший скорее гнездо из соломы и перьев, чем шапку или ермолку, и я увидел на его затылке третий глаз, и в открытом кружочке третьего глаза светилась звезда. То была утренняя звезда.

1973

Примечания

1

Здесь и далее: разрядка заменена на болд (прим. верстальщика).

2

Кохены (иврит) — потомки первосвященника Аарона.

3

«Карбан-минха» — название молитвенника для женщин; «Вдова и братья Рам» — известное в свое время виленское издательство религиозных книг.

4

Гаон (иврит) — почетное звание главного раввина; также — гений, великий, эрудит.

5

«Побиение камнями», «сожжение» — перечисление двух из десяти «казней египетских».

6

Блимеле (идиш) — цветочек.

7

Гликеле (идиш) — счастьице.

8

Пурим — предвесенний праздник в память о чудесном избавлении евреев от уничтожения в Персидской империи при царе Артаксерксе (5 в. до н. э.), которому они должны были подвергнуться по наущению Хамана, царского наперсника и ярого ненавистника еврейского народа.

9

Гоменташн (идиш) — треугольные пирожки с маком, традиционное пуримское лакомство; напоминание о судьбе Хамана, поплатившегося жизнью (был повешен) за злокозненные умыслы против евреев.

10

Йом-Кипур — День Всепрощения. В русской традиции Судный День — отмечается в ряду осенних праздников постом и покаянием. Накануне обычно хозяйки дома идут к резнику с петухом или с курицей, символизирующими искупительную жертву за мужчину или женщину.