Даша из морской пехоты - Игорь Срибный

– Их оперировали Мухин и Наум Михайлович, – ответила девушка. – Сказали, что шансы пятьдесят на пятьдесят. А вообще, еще рано говорить об этом и строить прогнозы.

Они долго молчали – каждый о своем.

Наконец, Андрей решился…

– Даша! – Андрей притянул голову девушки к своей. – Я тебе признаться хочу!

– В любви? – прыснула Дарья. – Так ты уже признавался!

– Нет! – сказал Андрей и сбросил одеяло с груди. – Только пообещай, что не будешь ругаться. Смотри!

Он ухватился здоровой рукой за шест, подвешенный на двух веревках к потолку, и сел в койке…

– Сумасшедший! – приглушенно воскликнула Даша. – Ложись немедленно! Л-ложись, я тебе сказала!

Шутливо поборов Андрея, Даша не удержала равновесие и упала рядом… Ее губы нашли губы юноши…

– Подожди! – она вырвалась из объятий Андрея и, встав у койки, стала медленно расстегивать пуговицы на халате.

– Ты что делаешь? – испуганно спросил Андрей – он долго ждал этого момента и… боялся его.

Вместо ответа Дарья дерзко улыбнулась и, глядя ему прямо в глаза, принялась неторопливо снимать с себя одежду. Халат был аккуратно сложен и повешен на спинку кровати. За ним последовал толстый водолазный свитер… У Андрея глаза сделались большими, как блюдца. О подобном он даже и мечтать не смел. А Дарью лишь позабавило выражение его лица… Она позволила ему полюбоваться зрелищем, вгоняя в краску, – ровно столько времени, чтобы оно не успело наскучить… и, обнаженная, нырнула к нему под одеяло.

– Ну, раз ты уже настолько здоров… – прошептала девушка, лаская рукой его живот…

И они провалились в бездну…

Позднее, когда оба почувствовали, что между ними больше не существует никаких барьеров и каждый взгляд и жест выражал слово на языке, понятном только им двоим, молодые люди просто замерли и лежали молча, обнявшись и накрывшись одеялом, глядя сквозь чуть приоткрытую штору светомаскировки на наступающий вечер. И солнце медленно склонялось над морем, и стекла на окнах словно начали плавиться, роняя на пол янтарные и алые капли бликов. Ветер над морем свежел, срывая с волн белые барашки пены, а небо на их глазах окрасилось нежно-багряным цветом с розовыми вкраплениями облаков, которые плыли в вышине степенно, как заблудившиеся ватные овечки…

Глава 26

Потеряв своего напарника Сюткиса, Сауле озлобилась. Она отвергла все предлагаемые ей кандидатуры напарников и выходила на охоту в гордом одиночестве. Ей уже не интересны были награды и нашивки, ее полностью поглотила жажда убийства. Она вела счет убитых русских для себя, и он перевалил уже за сотню.

Однажды ее вызвал к себе капеллан и завел долгую беседу о милосердии, о душе и прочих христианских добродетелях. Он явно выполнял указание гауптмана Хольта, которого беспокоило душевное состояние снайпера Раудене. Сауле, возвращаясь с охоты, не раз замечала на себе его тревожные взгляды.

– Вы должны беречь свою душу, – бубнил капеллан, перебирая на толстом животе четки. – Я вижу у вас преждевременные ростки пессимизма и некоторую долю отчаяния. Вероятно, это вызвано гибелью вашего сослуживца Брюно Сюткиса, но вы должны…

– Да ничего я никому не должна, падре! – перебила его речь Сауле. – И не нужно мне беречься от преждевременного пессимизма и некоторого отчаянья. Это нужно вам, святой отец, а не мне!

– Вот как? – удивился капеллан. – Это по какой же причине?

– По той причине, что вы ханжа, падре! Да-да! Согласитесь, не каждому дано с простодушной миной на лице устремлять свой кроткий взор поверх всего, что здесь происходит, на Пресвятую Троицу, шепча молитвы и не желая при этом замечать, что мы все на войне теряем душу, убивая себе подобных! Но вы это проделываете мастерски! Согласны?! Нет? Не смешите меня, святой отец! Европа, пережив мировую войну и кучу революций, жаждала мира, а вы, что делали вы – отцы Церкви? Люди Европы строили мир, а в Германии все были усердно заняты подготовкой новой войны, хотя только что проиграли предыдущую. А вы, падре, и ваши коллеги во имя Божье и во имя любви к ближнему благословили и освятили ее… Да, я допускаю, что вы делали это не так громогласно, как прежде, и с некоторой долей смущения, но ваше благословение ваши коллеги военные восприняли пылко – громче позвякивая мечами и пылая жаждой победы над Европой во славу великой Германии.

Капеллан внимательно посмотрел на Сауле – он явно не ожидал от нее подобной отповеди.

– Мы здесь выполняем нашу основную миссию – приносим умирающим на поле боя утешение, – сказал он, но руки его, перебирающие четки, стали заметно подрагивать. – Вы, дочь моя, об этом как будто совсем забыли.

– Не надо было допускать побоища, чтобы потом не утешать умирающих на поле боя! – отрезала Сауле. – Почему вы, святые отцы, не объявили голодовку против войны?! Почему не запретили своим прихожанам участвовать в войне? Вот в чем был ваш долг! Опять нет? Да что вы, падре?.. Да-а, видно, времена мучеников миновали! Кто-то из древних мыслителей сказал, что религия нужна тем, кто боится оказаться в аду; а духовность – тем, кто там уже побывал. Вы, падре, конечно, из первой категории… Позволите задать вам честный вопрос, на который я хочу получить честный ответ?

– Задавайте, – неуверенно сказал капеллан. Голос его при этом противно заскрипел…

– Когда я вынуждена была присутствовать на ваших церковных службах в окопах, я постоянно слышала моления о победе нашего оружия в этой войне. Как вы думаете, падре, Иисус Христос стал бы молиться о победе, скажем, филистимлян над галилеянами? Ну или наоборот…

– Это очень сложный вопрос… – заныл капеллан.

– Он очень простой на самом деле! – перебила его Сауле, поднимаясь с табурета. – Очень простой. И ответ на него один: нет! Хотите, я расскажу вам, что я видела, когда возвращалась из своей засады на русских? Вы помните, неделю назад все говорили об Эрике Шварце? Будто он пропал без вести? Думали, его выкрали русские разведчики… Так вот, я нашла его. На полпути между поселком и тракторной бригадой. Он лежал лицом вверх, и я не увидела никаких повреждений на нем. Понимаете? Я перевернула его и почувствовала какую-то тяжесть в ранце. Я открыла ранец и обнаружила… ручную швейную машинку, старательно обернутую плащ-палаткой. Мне стало не по себе. Из-за чего он погиб?! На нем не было ни единой царапины, просто споткнулся и упал. И швейная машинка своей тяжестью сломала ему шею… Не стала я никому в роте рассказывать о своей находке, чтоб не осудили человека… Наверно, зря. Вы поняли, о чем я, святой отец? Хотя вряд ли… Шварца убила швейная машинка, падре!

У вас, падре, не возникает ощущения бессмысленности вашей жизни? – спросила Сауле, уже взявшись за ручку двери. – Хочу вам сказать, что вы, святые отцы, бесполезны здесь, в окопах. Оправдывая свою бесполезность, вы будете всегда стремиться избегать, отрицать или изображать солдат жертвами, агнцами Божьими – малодушными и недовольными собой и окружающими… Больше не приглашайте меня на свои душещипательные беседы, падре! У меня нет на это ни желания, ни времени!

Сауле вышла из комнаты капеллана, превращенную в некое подобие походной часовни, громко хлопнув дверью.

Сауле пришла в свою комнату и рухнула на койку, накрыв голову подушкой. Она боялась себе признаться в этом, но в глубине души понимала, что со смертью Брюно, которого она всячески унижала и третировала, из ее жизни ушло что-то настолько важное, что весь мир превратился для нее в негативный отпечаток с плохой фотопластинки. Она чувствовала себя опустошенной и уставшей, и не с кем было поговорить, чтобы излить всю накопившуюся в душе боль… Когда человеку плохо, он ищет утешения у друзей и близких. Но у нее не было ни друзей, ни близких, а разговаривать с кем попало – да кому интересны чужие сопли!..

Провалявшись на койке до сумерек, Сауле решилась…

Она привела себя в порядок, зашила прорехи на униформе и отправилась к гауптману Хольту.

– Я хочу поговорить с вами по личному вопросу! – сказал она после уставного приветствия командира. – Вы позволите, герр гауптман?

– Садитесь! – Хольт кивнул головой на стул. – Я слушаю вас!

Запинаясь, Сауле поведала командиру о своих переживаниях…

Хольт долго молчал, покуривая сигару…

– Могу сказать вам одно, – сказал он, затушив в пепельнице окурок сигары. – Вы – чувственная натура, фрау Раудене, а чувственным людям всегда больше достается – их ноша значительно тяжелее. Даже в отношениях пары они слишком много берут духовной нагрузки на себя… Но еще тяжелее им приходится, когда они теряют своего партнера… Я не хотел бы говорить о нашем с вами совместном сексуальном опыте, но, видимо, придется. Вы, Сауле, по вашей натуре должны быть лидером во всем, и в койке в том числе. Вы не понимаете, что во всем необходим какой-то баланс. Это как поддержание уровня кислорода в организме! Вы не понимаете, что одни расходуют свои эмоции, а вторые – наполняются, принимают этот бесплатный адреналин. Но поймите, нельзя бесконечно держаться за единоличное качество своей жизни в ущерб другой, той, что рядом. Я уверен, что вы угнетали, унижали Сюткиса в постели, как пытались угнетать и меня. И Сюткис стал искать смерти, ибо, если бы русские не убили его, он бы рано или поздно убил вас. Да-да, поверьте! И ваши собственные переживания после гибели любовника затмили для вас свет. Вы считаете себя более ответственной за смерть Сюткиса, чем за количество жизней, отнятых вами у русских солдат, зачастую без всякой необходимости в их убийствах. Но это – крайне сомнительная компенсация за ваши прошлые неудачи. Вы просто загоняете себя в тупик!