Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер

— Хорошо, — отвечал Харикл, который рад был случаю отложить решительный шаг ещё на некоторое время. — Ступай вперёд, я иду за тобою.

Они пришли к дому Поликла. У отворенной двери стоял раб, чтобы слишком сильный стук в дверь не обеспокоил больного. Харикл вошёл. Роскошь в доме подтвердила рассказы Манто о богатстве её господина; всё здесь доказывало громадное состояние этого человека. Даже в комнате больного, у входа в которую он остановился, ожидая позволения войти, вся утварь отличалась необыкновенным великолепием. Дорогой пёстрый вавилонский ковёр служил занавесью двери.

Постель[106] больного была покрыта милетскими пурпурными покрывалами, а из-под них виднелись ножки кровати, выточенные из слоновой кости. Мягкие пёстрые подушки, поддерживали голову и спину больного; на каменном полу, под кроватью, постлан был, по азиатскому обычаю, мягкий ковёр. У постели стоял круглый стол кленового дерева на трёх бронзовых козьих ножках[107]. В углу комнаты, на великолепном, коринфской или сикионийской работы, треножнике стояла медная жаровня, которая должна была несколько согревать прохладу осеннего воздуха. Вокруг постели стояло несколько стульев[108] чёрного дерева, с изящной золотой инкрустацией; на них лежали подушки. На одном из стульев сидел врач, человек уже пожилой и серьёзный, с скромной, но полной достоинства наружностью. Его тёмные, но с значительною проседью волосы и короткая борода были тщательно причёсаны и вместе с ослепительной белизной одежды доказывали, что это был человек, привыкший являться всегда прилично, хотя отнюдь не роскошно одетым, чтобы не произвести неприятного впечатления. Он положил свой простенький ящик с лекарствами и инструментами на стоявший тут стол и правой рукою держал руку больного, чтобы по ударам пульса судить о состоянии болезни. Возле врача стояли три друга дома; они не спускали с него глаз и старались, по-видимому, прочесть на его лице мысли. На постели, в ногах, скрываясь в полумраке, сидела какая-то женская фигура; она не сводила глаз с больного. Врач слушал долго и молча, наконец опустил руку больного, не выразив ни малейшего опасения, но и не подавая также и надежды. В эту минуту вошёл раб, который привёл Харикла, и, подойдя к доктору, доложил ему о приходе молодого человека и затем, получив разрешение, доложил о том и самому больному. Больной протянул руку вошедшему Хариклу.

— Да будет радость с тобою[109], сын друга моего, — сказал он слабым голосом, — благодарю тебя, что ты исполнил мою просьбу, я был на празднике, когда тебе давали имя, а тебе приходится стоять у моего смертного одра!

— Да будет радость и счастье с тобою, несмотря на твои жестокие страдания. Пусть боги превратят в ясный день мрак ночи, окружающий теперь тебя!

— Нет, — сказал Поликл, — я не хочу обманывать себя. Я не из тех людей, которые в минуту несчастья или страданий призывают философов, чтобы те их утешали. Скажи мне лучше что-нибудь о твоей семье.

Молодой человек передал всё пережитое его семьёю со дня бегства. Больной несколько раз казался взволнованным, так что наконец врач сделал знак Хариклу, чтобы тот окончил свой рассказ.

— Готово питьё, которое я велел сделать? — спросил врач вошедшего раба.

— Манто сейчас принесёт его, — ответил тот.

— Зачем Манто? — спросил Поликл, — а где Клеобула?

— Она вышла, когда доложили о приходе чужого, — возразил раб.

— Ведь это друг дома, ей не зачем уходить: мне приятнее принимать лекарство из её рук.

Раб пошёл передать своей госпоже волю Поликла. Врач взял снова руку больного, и все присутствующие отошли в сторону. Один из них взял Харикла за руку и отвёл его в угол комнаты. Софил, так звали его, был человек лет пятидесяти-шестидесяти; судя по наружности, он принадлежал к числу людей не только богатых, но и чрезвычайно образованных. Года отложили свою печать на его челе; побелили его волосы, но его осанка и быстрота всех его движений доказывали силу и крепость, а разговоры — юношескую свежесть ума. Лицо его выражало удивительно много кротости, ума и приветливости, и всё его существо имело что-то особенно привлекательное, внушающее доверие. Он слушал с большим вниманием рассказ Харикла о несчастья его семьи и теперь смотрел, по-видимому, с особенным участием на молодого человека, расспрашивая его о некоторых обстоятельствах его жизни.

В то время как они тихо разговаривали между собою, занавеска перед дверью распахнулась, и в комнату вошла Клеобула в сопровождении рабыни. Робко, как девочка, почти с смущением, смотрела она на стеклянную чашу, которую держала в правой руке, и, подойдя к постели, подала больному супругу и дяде приготовленное ею питьё, в которое врач подмешал ещё какое-то лекарство из своего ящика. Затем она поправила подушки и наклонилась над больным, как бы желая спросить, не чувствует ли он облегчения своим страданиям. Все присутствующие любовались этой картиной детской кротости и простоты; но более всех был очарован Харикл. Разговаривая с Софилом, он стоял спиною к двери в ту минуту, когда вошла Клеобула, а она была до того занята больным, что ни разу не повернула лица к стоявшей за нею группе; но её прелестная, дышащая молодостью фигура разбудила в сердце его едва уснувшие чувства. Она напомнила ему красавицу у ручья. Те же нежные юношеские формы, хотя теперь их охватывала широкая, вся в складках одежда; те же роскошные белокурые кудри, скрытые теперь под золотой сеткой, та же прелесть всех движений, хотя настоящие обстоятельства и придавали им совершенно иное выражение. Врач нашёл нужным предписать больному ванну. Поликл устроил у себя в доме купальню[110], со всеми её принадлежностями. Это была в миниатюре настоящая общественная купальня. Здесь была и парная, а в ней стояла ванна для тёплого купания. Эту-то комнату и нужно было теперь согреть и снести туда больного. Клеобула поспешила сделать все необходимые распоряжения и повернулась, чтобы выйти из комнаты; взор её упал на стоявшего у двери Харикла. Она вздрогнула, словно увидела перед собою голову Горгоны[111] или какую-нибудь вышедшую из Гадеса тень. Стеклянная чаша готова была упасть из её рук, но доктор успел вовремя схватить её. Сильно покраснев и опустив глаза, поспешно прошла она мимо молодого человека, который был поражён и смущён не менее её и не расслышал вопроса, с которым только что обратился к нему Софил. Он был рад, что нужно было оставить больного; подойдя к постели, он пожелал ему выздоровления и ушёл, унося в сердце смятение.