Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер

тут оказалось, что солнце печёт слишком сильно, и поэтому пришлось перенести ложе в тень, бросаемую парусом; наконец он пристроился по возможности удобно и приступил к завтраку.

Весёлые разговоры помешали путешественникам заметить, что плавание становится постепенно медленнее.

Свежий ветер, надувавший до сих пор парус, стих; был полдень, и наступил полнейший штиль. Парус повис на мачте, и только могучие удары вёсел подвигали немного корабль вперёд. Бледная полоса на юго-западе небосклона, становившаяся всё шире и шире, показалась подозрительной опытному штурману.

— Будет буря, — сказал он подошедшему к нему хозяину корабля, — войдём в Празию и переждём непогоду в безопасности гавани.

Но Гераклеот был другого мнения.

— Будет только дождь — и больше ничего, да и прежде, чем он начнётся, мы уже успеем, по всей вероятности, достигнуть Эвбеи. Направь корабль живее вперёд, да будь готов, в случае надобности, свернуть в Каристос. Впрочем, по-моему, бояться нечего.

Штурман покачал сомнительно головою, и в самом деле, вскоре оказалось, что он был совершенно прав. Буря налетела с неимоверной быстротою; недавно ещё совершенно ясное небо было теперь бледно-серого цвета, а отдельные порывы ветра, нарушавшие время от времени штиль, возвещали приближение бури. Штурман повернул корабль прямо на Эвбею; но было уже слишком поздно. Со страшной силой разразилась буря, вызывая на бой морские волны, которые, поднимались высоко над поверхностью и давали яростный отпор грозному нападению. Мрачные, чёрные, как ночь, тучи покрыли всё небо и превратили ясный день в сумерки, озаряемые время от времени ярким блеском сверкавшей на небе молнии. Напрасно старались рабы собрать паруса; им удалось сделать это лишь с одной стороны; но это только увеличило опасность. Буря устремилась теперь со всей своей яростью на одну часть судна, которое, потеряв вследствие этого равновесие, погрузилось одним краем в море, подняв свой другой край высоко над поверхностью. Море бушевало всё более и более яростно; горой вздымались волны; «Фетиду» бросало из стороны в сторону она то быстро погружалась в бездну, то взлетала в облака. Треск мачт, шум ударяющихся друг о друга снастей, крик гребцов и вопли находившихся на корабле женщин увеличивали ужас этой сцены. Дождь лил как из ведра, так что не было видно ни зги; никто не знал, в каком направлении идёт корабль; всякий ожидал, что вот-вот он наскочит на какую-нибудь подводную скалу и разобьётся вдребезги. Страшный порыв ветра налетел на мачту; она затрещала и сломалась.

— Течь, — закричало несколько голосов, — бросайте груз за борт.

— Откройте кружки с маслом, чтобы умилостивить море, — крикнул кто-то.

Множество рук тотчас же принялось за дело; глиняные кружки и ящики летели в море. Уступая необходимости, хозяин корабля отдавал волнам и своё добро вместе с пожитками пассажиров. Но когда, несмотря на это, корабль продолжал погружаться всё глубже и глубже, он подал знак штурману, чтобы тот готовил лодку, и затем первый вскочил в неё; за ним последовал штурман и кто смог из пассажиров. Попавшие в лодку приготовились рубить канат.

Тогда произошла ужасная борьба между ними и теми, кто остался на корабле. Видя всё своё спасение в лодке, эти последние всеми силами старались помешать отрезать канат, толкали и били вёслами и палками пытавшихся сделать это. Эти же, в свою очередь, опасаясь, что лодка затонет, если в неё сядет слишком много народа, оборонялись не менее упорно. В эту минуту Ктезифон сильной рукой схватил канат, на котором держалась лодка, и притянул её плотно к борту «Фетиды».

— Живее, Харикл, — крикнул он и прыгнул вслед за другом, увлекая с собою и дрожавшего Навзикрата.

Несколько человек попытались последовать за ними, но это удалось лишь немногим, остальные попадали в море. Канат, перерубленный во многих местах топором, оборвался, и лодка отделилась от корабля среди громких проклятий оставшихся. Этим проклятиям суждено было скоро исполниться. В ту минуту, когда «Фетида» погрузилась в свою сырую могилу и замолк последний крик отчаяния погибавших, на лодку налетела исполинская волна и опрокинула её, поглотив всех, кому не выпало на долю сомнительное счастье ухватиться за какой-нибудь обломок погибшего корабля.

На следующий день взошло солнце и бледными лучами своими тускло осветило картину вчерашнего опустошения, о котором достаточно свидетельствовали плавающие обломки корабля и тела утопленников. Буря миновала, но море всё ещё было неспокойно, и волны, пенясь, разбивались о пустынные скалистые берега Эвбеи. В маленькой бухте, защищённой со всех сторон от бурного напора волн выступающими утёсами, лежало на берегу, немного в стороне, безжизненное, по-видимому, тело молодого человека. На коленях перед ним стоял раб, всеми силами старающийся оживить его совершенно окоченевшие члены. Он вглядывался в бледное, прекрасное лицо юноши и утирал пену и солёную воду с его прекрасных белокурых волос. В то время как он был так занят, вверху на скале показалась какая-то фигура. Судя по одежде и по находившимся при нём сети и корзине, это должен был быть раб, посланный своим господином, чтобы наловить к завтраку рыбы; он высматривал, не принесла ли ему вчерашняя буря ещё какой-нибудь другой добычи. Заметив внизу людей, он с любопытством спустился вниз.

— Что ты делаешь? — спросил он раба, который был так погружен в своё дело, что не заметил его приближения.

— О, — вскричал тот, вскакивая, — сами боги посылают тебя. Вчера во время бури погиб наш корабль, и нас выбросило на землю на одном из его обломков. От усталости и слишком долгого пребывания в воде господин мой потерял сознание. Помоги мне привести его в чувство.

— Глупец, — сказал рыбак, — и ты не воспользуешься случаем, чтобы сделаться свободным. Оставь его, он спит превосходно; ступай себе куда хочешь. Сегодня ты спасёшь ему жизнь, а завтра, быть может, он наденет на тебя цепь или ошейник. Ступай, говорю тебе; такого случая вновь не представится[94].

— Ты думаешь подобно многим, — возразил раб, — но сохрани меня Зевс, чтобы я покинул моего господина, с которым играл, будучи мальчиком, и жил столько лет на чужбине. Лучше иметь хорошего господина, чем быть свободным только по имени, а на деле влачить самое жалкое существование. Но оставим это; вероятно, господин твой живёт недалеко.

— Да, отсюда не будет и стадия, — сказал рыбак, — дом его лежит вот за этим пригорком.

— Беги же скорее, скажи ему, что один благородный афинянин потерпел здесь крушение, и попроси прислать вина и тёплую одежду, поторопись только; ты щедро будешь вознаграждён за