Будденброки - Томас Манн

Кукушка высунулась из резных часов на стене и закуковала высоким, звонким голоском. «Семь, восемь, девять, — отсчитала Тони, — пора вставать!» Она соскочила с кровати и распахнула ставни. Небо было не безоблачно, но солнце светило. За селеньем и башней маяка открывался широкий вид на слегка взволнованное море, справа ограниченное Мекленбургской косой; на всей его необозримой поверхности чередовались зеленые и синие полосы, сливавшиеся вдали с туманным горизонтом.

«Позднее пойду купаться, — решила Тони, — но сначала надо хорошенько позавтракать, чтобы обмен веществ не вовсе изнурил меня…» Она улыбнулась и быстрыми, энергическими движениями стала умываться и совершать свой туалет.

Когда пробило половина десятого. Тони была уже совсем готова. Двери соседней комнаты, в которой ночевал Том, были открыты настежь, — он чуть свет уехал обратно в город. Даже здесь, в верхнем этаже, где помещались только спальни, стоял аромат кофе. Казалось, весь маленький домик был насквозь пропитан им; этот запах еще усилился, когда Тони спустилась по лестнице со сплошными деревянными перилами и пошла по светлому коридору мимо гостиной, столовой и рабочей комнаты старшего лоцмана. Свежая и сияющая, в белом пикейном платье, Тони вышла на веранду.

Госпожа Шварцкопф вдвоем с сыном сидели за столом, с которого уже была убрана почти вся посуда. На этот раз поверх коричневого платья она надела синий клетчатый фартук; около ее прибора стояла корзиночка с ключами.

— Вы уж не обессудьте, мадемуазель Будденброк, что мы вас не подождали, — сказала г-жа Шварцкопф. — Мы люди простые, поднимаемся рано. С утра хлопот не оберешься… Шварцкопф в конторе. Ну, да ведь мадемуазель не сердится? Правда?

Тони в свою очередь извинилась:

— Ради бога, не думайте, что я всегда так долго сплю. Мне очень совестно, но вчерашний крюшон…

Тут хозяйский сын рассмеялся. Он стоял у стола, держа в руке свою деревянную трубку. Перед ним лежала газета.

— Да, это вы во всем виноваты, — сказала Тони. — С добрым утром!.. Вы то и дело чокались со мной. И теперь я не заслуживаю ничего, кроме простывшего кофе. Мне уже давно следовало позавтракать и искупаться…

— Ну, для вас это было бы слишком рано; в семь часов вода еще холодная, всего одиннадцать градусов… После теплой постели она просто обжигает тело…

— А с чего вы взяли, monsieur, что я люблю купаться в теплой воде? — Тони села за стол. — О, вы даже позаботились, чтоб мой кофе не остыл, сударыня! Ну, налью-то уж я сама… Большое спасибо!

Госпожа Шварцкопф хозяйским глазом следила, чтобы гостья хорошенько ела.

— Ну, как спалось мадемуазель на новом месте? Ведь матрац-то у нас набит одной морской травой, мы люди простые!.. А теперь уж позвольте пожелать вам приятного аппетита и хорошего гулянья. Мадемуазель, наверно, встретит на взморье немало знакомых… Если угодно, мой сын вас проводит, мадемуазель. Прошу прощенья, мне больше никак нельзя задерживаться, надобно присмотреть на кухне. У нас сегодня жареная колбаса, вот я и хочу приготовить ее повкуснее…

— Итак, я принимаюсь за сотовый мед, — сказала Тони, когда они остались вдвоем, — «тут по крайней мере известно, что вводишь в организм!»

Молодой Шварцкопф встал и положил свою трубочку на перила веранды.

— Курите, пожалуйста! Мне это нисколько не мешает. Дома, когда я сажусь завтракать, комната уже полна дыма от папиной сигары… Скажите-ка, — внезапно спросила она, — правда, что одно яйцо по питательности равно четверти фунта мяса?

Он жарко покраснел.

— Вам угодно потешаться надо мной, фрейлейн Будденброк? — спросил он, не зная, смеяться ему или сердиться. — Мне и так отец вчера вечером задал головомойку за умничанье и важничанье, как он выразился.

— Да ведь я спросила без всякой задней мысли! — Тони от смущенья на миг даже перестала есть. — Важничанье? Бог с вами! Я так хочу что-то узнать… Ведь я же круглая невежда, честное слово! У Зеземи Вейхбродт я считалась отъявленной лентяйкой. А вы, по-моему, так много знаете… — И подумала про себя: «Важничанье? Человек, попав в незнакомое общество, старается показать себя с наилучшей стороны: выбирает слова, желая понравиться, вполне понятно…»

— Ну да, в известной мере они равноценны, — сказал он, явно польщенный, — поскольку речь идет об определенных питательных веществах.

И они стали болтать — Тони, уписывая завтрак, а молодой Шварцкопф, продолжая курить свою трубочку, — о Зеземи Вейхбродт, о житье-бытье в ее пансионе, о подругах Тони — Герде Арнольдсен, которая теперь вернулась в Амстердам, и об Армгард фон Шиллинг, чей белый дом был виден со здешнего берега, — в ясную погоду, конечно.

Кончив есть и вытерев рот салфеткой, Тони спросила, указывая на газету:

— Есть что-нибудь новенькое?

Молодой Шварцкопф рассмеялся и покачал головой насмешливо и с сожалением.

— Да нет… Что здесь может быть нового? Ведь эти «Городские ведомости» — жалкий листок!

— Да неужели? А папа и мама всегда их выписывают.

— Ну, разумеется, — пробормотал он и залился краской. — Я ведь их тоже читаю, как видите, раз ничего другого нет под рукой. Но, по правде говоря, сообщения вроде того, что оптовый торговец и консул имярек собирается справлять серебряную свадьбу, не так-то уж захватывающе интересны! Да-да! Вы смеетесь?.. А вам следовало бы почитать и другие газеты, например «Гартунгские известия»[59], выходящие в Кенигсберге, или «Рейнскую газету»[60]. В них найдется кое-что и поинтереснее! Что бы там ни говорил король прусский…

— А что он говорит?

— Да нет… К сожалению, при даме я этого повторить не могу. — Он снова покраснел. — Одним словом, он весьма немилостиво отозвался об этих газетах, — продолжал он с несколько деланной иронией, на мгновенье неприятно поразившей Тони. — Они, видите ли, недостаточно почтительно пишут о правительстве, о дворянстве, о попах и о юнкерстве… и вдобавок умеют водить за нос цензуру.

— А вы? Вы тоже непочтительно отзываетесь о дворянстве?

— Я? — переспросил он и смешался.

Тони встала.

— Ну, об этом мы поговорим в другой раз. Что, если мне сейчас отправиться на взморье? Смотрите, как прояснилось. Сегодня уж дождя не будет. Ох, как хочется снова окунуться в море! Вы меня проводите?

7

Она надела свою большую соломенную шляпу и раскрыла зонтик, так как, несмотря на легкий морской ветерок, жара стояла немилосердная. Молодой Шварцкопф, в фетровой шляпе, с книгой под мышкой, шагал рядом и время от времени искоса на нее поглядывал. Пройдя Первую линию, они вошли в пустынный парк; в этот час солнце заливало все его розарии и усыпанные гравием дорожки. Напротив кургауза, кондитерской и двух швейцарских домиков, соединенных между собою каким-то длинным строением, безмолвствовала полускрытая в ельнике раковина для оркестра. Время близилось к полудню, и все еще были на взморье.

Они пересекли детскую площадку со скамейками и большими качелями, обогнули ванное заведение и медленно пошли по направлению к маяку. Солнце так накалило землю, что от нее подымался жгучий, пряный аромат клевера и других трав, и в этом пахучем воздухе с жужжаньем вилась мошкара. Море шумело глухо и однообразно. Где-то вдали на нем вдруг появлялись и опять исчезали белые барашки.

— Что это у вас за книга? — полюбопытствовала Тони.

Молодой человек тотчас же, не глядя, перелистал ее.

— Ах, вам это будет неинтересно, фрейлейн Будденброк! Здесь все про кишки, кровь и болезни. Вот видите, на этой странице рассказывается об отеке легких. При этом заболевании легочные пузырьки наполняются такой водянистой жидкостью… Это очень опасное следствие воспаления легких. Если болезнь принимает дурной оборот, человеку становится невозможно дышать, и он умирает. И обо всем этом здесь говорится совершенно хладнокровно…

— Фу!.. Но, конечно, если хочешь быть доктором… Я похлопочу, чтобы со временем, когда доктор Грабов уйдет на покой, вы сделались у нас домашним врачом. Вот увидите!

— Весьма признателен!.. А можно поинтересоваться, что вы читаете, фрейлейн Будденброк?

— Вы знаете Гофмана? — спросила Тони.

— Этого с капельмейстером и золотым горшком? Что ж, очень мило. Но это — как бы вам сказать? — это все же дамское чтение. Мужчины в наши дни должны читать другое.

— Теперь я хочу задать вам один вопрос, — решилась, наконец, Тони, пройдя еще несколько шагов. — Как, собственно, ваше имя? Мне ни разу не удалось его разобрать, и это даже начало меня сердить. Я все гадаю и гадаю…

— Гадаете, как меня зовут?

— Ну да! Ах, пожалуйста, не смущайте меня! Конечно, это не полагается спрашивать, но меня вдруг разобрало любопытство. Я знаю, что мне в жизни не понадобится ваше имя, но…