Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

Москва. 8 октября 1812 года

Взятие города, как кажется, произошло безо всякого сопротивления, без криков и разрушений. «Мы бы и не заметили, что оказались под властью французов, – продолжал свой рассказ шевалье д’Изарн, – если бы ружейная стрельба и два пушечных выстрела, сделанные подле Кремля, не сообщили нам о недолгом сопротивлении». Действительно, несколько десятков вооруженных горожан засели в Кремле и открыли огонь, демонстрируя, что отказываются подчиниться французской оккупации. Но эта стрельба имела скорее символическое значение, ибо они не могли оказать никакого серьезного сопротивления наполеоновской армии. К тому же выстрелы очень быстро прекратились. В полдень, или, по другим свидетельствам, в 17 часов, в притихший город вошел авангард армии Наполенона112. Очень быстро солдаты овладели Кремлем. Командовал ими знаменитый и славный маршал Мюрат, соратник Наполеона и командующий кавалерией Великой армии. Один француз, г-н Лористон, проявив любопытство, вышел на улицу, и тотчас же генерал Себастиани велел ему послужить проводником оккупационной армии. Это вынужденное сотрудничество одного из членов французской колонии имело определенные последствия в будущем. «Сей анекдот, – рассказывал шевалье д’Изарн, – и тысячи других в том же роде решили участь многих иностранцев, оставшихся в Москве; их сочли скомпрометированными отношениями, избежать которых они не могли, и по этой причине обвинили их в соучастии»113. Виртуальный ярлык «коллаборационистов» совершенно не успокаивал членов французской колонии. Некоторые из них уже заранее опасались репрессий в близком или не очень будущем. А пока что многие из них пребывали в эйфории от освобождения и наполеоновской победы. Жена одного из сорока высланных свидетельствовала: «Был полдень. Внезапно тяжелый и медленный шаг русской армии сменился легким и быстрым цокотом копыт кавалерийских лошадей. Скоро звуки эти стали четче, нам казалось, что мы различаем доносящиеся издали звуки военных фанфар, мелодии которых напомнили нам о любимой родине!.. Или это была иллюзия? Мы затаили дыхание… наши чувства не обманули нас; это был неудержимый Мюрат…»114 Король Неаполитанский, несомненно, был очень горд, не менее чем остальные офицеры наполеоновской армии, встречаемые французской колонией в Москве как освободители. «Должна признаться, – говорила та же француженка, охваченная радостью и возбуждением, – что мое воображение женщины волновали вид и громкая слава этих необыкновенных людей. Я гордилась тем, что принадлежу стране, рождающей таких воинов»115.

Однако этот приход победителей успокаивал не всех. «Пока французский авангард занимал город, – рассказывал шевалье д’Изарн, – несколько иностранцев, в малом числе, появились на улицах и в окнах; все остальное население забаррикадировалось в домах и никому не отпирало двери. Опустевшая Москва представляла собой западню, тем более опасную, что в большинстве домов, как полагали, прятались ее жители». Как мы видим, в оккупированном городе ощущалась тяжелая атмосфера, насыщенная неуверенностью и страхом. Проживавшие в Москве иностранцы умерили свои душевные порывы, раздираемые между патриотической радостью и тревогой. Оккупанты, со своей стороны, были спокойны не более. Куртизанка Ида Сент-Эльм, сопровождавшая Великую армию, подчеркивала: «Когда мы входили в Москву, наконец-то оккупированную нашими войсками, этот огромный город показался нам гигантской могилой; пустынные улицы, пустые дома, эта торжественность разрушения заставляла сжиматься сердце. Несмотря на победную помпу, я чувствовала, что при виде ее мною овладевает какая-то незнакомая меланхолия; знамена казались мне унылыми и чуть ли не обвитыми траурными лентами и мрачными предчувствиями»116.

Пока передовые части входили в почти мертвый город, император Наполеон ждал на окраине, возле Смоленской заставы, расположенной на юго-западе Москвы. С предыдущего дня, не зная, что город практически опустел (в нем осталось около пятой части населения, то есть двадцать – двадцать пять тысяч человек), он ждал, что ему навстречу выйдут городские власти. Польский эмиссар еще 1/13 сентября был послан поторопить или инициировать отправку депутации. Он повстречал французского учителя, г-на де Вилье, который отвел его в город, где теоретически должны были находиться власти. Но там никого не оказалось. Никто не вышел навстречу Наполеону, и тому была причина. Управляющие городом чиновники уехали. Губернатор Ростопчин отправился во Владимир, взяв с собой мебель, во всяком случае, самую ценную, чтобы она не досталась оккупантам. Когда император Наполеон осознал возникшую ситуацию, он пришел в ярость и решил отложить свой въезд в город. «Он рассчитывал на то, что до следующего дня жители организуют депутацию, – пояснял шевалье д’Изарн, – или на то, что французы, итальянцы, немцы – его подданные явятся от своего имени. Но ничего такого не произошло. Бонапарт заночевал у заставы, в доме трактирщика, а во вторник, 2 сентября, в два часа дня117 отправился в Кремль, без барабанного боя и сигналов труб, возмущенный тем, что офицеры его свиты назвали наглостью и беспрецедентным афронтом». Став хозяином города, он назначил маршала Мортье118 генерал-губернатором Москвы на место уехавшего Ростопчина.

Маршал Мортье

Тем не менее по приезде Наполеона в Москву все-таки образовалась небольшая делегация от живущих в городе иностранцев, которая попросила допустить ее к императору, чтобы рассказать ему о своих радостях и страхах. Наполеон принял эту делегацию, целиком состоящую из иностранцев, «в большинстве своем самых богатых купцов, обосновавшихся в Москве; во главе их фигурировали г-да Рисс и Сосе, компаньоны-руководители крупнейшей французской книготорговой фирмы в империи»119. Их цель была весьма почтенна: движимые чувством гуманности и общественной безопасности, они явились отдать свое имущество под покровительство завоевателя, которому они рассказали о высылке Ростопчиным сорока иностранцев. Император потребовал подробностей, но сквозь его доброжелательные манеры проскальзывали некоторые нетерпение и неудовольствие; он сократил аудиенцию, озабоченный, очевидно, отсутствием той депутации бояр, которая обманула его ожидания. «Несмотря на эту внешне холодную первую встречу, Наполеон не бросил своих соотечественников и дал ход их просьбе». На следующий день (3/15 сентября) он принял меры в этом направлении. «Забота, проявленная императором к судьбе сорока изгнанников, скоро выразилась в конкретных действиях. Список их имен был вручен маршалу герцогу Тревизскому, назначенному московским губернатором. Наполеон, которому передали список, заглянув в него и увидев имена одних лишь артистов, литераторов или негоциантов, приказал позвать Бертье. «Напишите от моего имени графу Ростопчину, – сказал он, – что войны ведутся солдатами против солдат, а не против артистов, учителей или торговцев. Скажите ему, что если хоть с одним из французских изгнанников что-нибудь случится, русские офицеры, находящиеся в плену, ответят за это головой». Он простер свою заботу еще дальше: приказал, чтобы по нашим следам была отправлена погоня. Руководить ею был назначен адъютант короля Неаполитанского, юный граф Луи де Нуайе. Во главе кавалерийского отряда этот офицер проскакал вдоль берега Москвы-реки двадцать пять верст вниз по течению, но все усилия были напрасны. Барка уже много дней как плыла по водам Оки»120. Пришлось ждать еще долгие месяцы, чтобы не сказать «долгие годы», прежде чем эти гражданские лица, жертвы войны между Францией и Россией, вернулись домой.