Почтовая служба Доктора Дулитла - Хью Лофтинг

— Я хочу, чтобы ты прилег вот здесь, у корыта, Джип, — сказал он. — Тебе ничего не надо делать, только лежи смирно. Можешь поспать, если хочешь. Но, главное, постарайся не двигаться минут десять. Можешь это сделать?

Он подвел меня к корыту, где я улегся и застыл совершенно неподвижно, пока он вписывал меня в свою картину. Эта картина теперь висит в Национальной Галерее. Она называется «Вечер на ферме». Сотни людей видят ее каждый год. Но никто из них не знает, что та симпатичная собачка, которая спит около корыта, не кто иной, как Джип собственной персоной — никто, кроме Доктора, которому я однажды показал ее, когда мы ездили в Лондон за покупками.

Но во всем этом у меня была своя корысть. Я надеялся, что Джордж Морланд сможет, в свою очередь, оказать мне одну услугу. Правда, он не понимал собачьего языка, и мне было довольно трудно с ним объясниться. И вот, пока он укладывал свои краски и холсты, я на секунду скрылся из виду, как будто собирался уйти. Потом я со всех ног прибежал обратно, взволнованно лая и пытаясь дать ему понять, что он должен пойти со мной.

— Что случилось, Джип? — спросил он. — Надеюсь, не пожар или еще что-нибудь в этом роде?

Я снова залаял и, оглядываясь на него, пробежал немного в направлении города, чтобы он понял, куда нужно идти.

— Что делается с этой собакой? — недоумевал он. — Реки здесь рядом нет, тонуть, вроде бы, негде… Ну, хорошо, Джип, я сейчас пойду с тобой. Подожди только, пока я отмою свои кисти.

И мы пошли в город. По пути Джордж время от времени бормотал себе под нос:

— В чем же там может быть дело? Но что-то случилось, это ясно, иначе собака так бы себя не вела.

Я провел его по центральной улице города к тому месту, где нищий обычно сидел со своей собакой и выставлял картинки. Как только Джордж их увидел, ему пришло в голову, что он знает, в чем дело.

— Силы небесные! — воскликнул он. — Что за отвратительная выставка! Неудивительно, что собака чуть не взбесилась!

Как раз в это время одноногий нищий работал над своим новым произведением. Он сидел на тротуаре, и рисовал мелком кошку, лакающую молоко. Это вполне соответствовало моему плану. Я рассчитывал, что великий Морланд, который был очень добросердечным человеком, что бы там про него ни говорили, увидев эту ужасную мазню, нарисует для нищего несколько по-настоящему хороших картин. И мой план сработал.

— Только посмотрите, — закричал Джордж, указывая на рисунок нищего, — разве у кошки спина может так выгибаться? Дайте-ка мне мелок, я вам сейчас покажу, как надо.

Стерев каракули нищего, Джордж Морланд нарисовал все заново. Кошка получилась как живая, казалось, было даже слышно, как она лакает молоко.

— Вот это да! — восхищенно проговорил нищий. — Хотел бы я уметь так рисовать. И рисуете-то вы так быстро, как будто это вам ничего не стоит.

— Ну, мне это действительно не так трудно, — сказал Джордж. — Впрочем, быстрота еще не признак мастерства. Но скажите, много ли вы зарабатываете вашим ремеслом?

— Очень мало, — грустно ответил нищий. — Сегодня за весь день я выручил только два пенса. Вся беда в том, что я не умею так хорошо рисовать, как вы.

Я наблюдал за лицом Морланда во время всего разговора, и выражение его лица сказало мне, что я не зря привел сюда этого великого человека.

— Послушайте, — сказал он нищему. — Вы не будете возражать, если я сейчас перерисую заново все ваши картины? Конечно, то, что нарисовано на тротуаре, нельзя продать, но у меня с собой есть несколько лишних холстов, и вы сможете за них что-нибудь выручить. Я продал много своих картин в Лондоне, но еще никогда не пробовал ремесло уличного художника. Забавно посмотреть, что из этого получится!

И вот Джордж Морланд с энтузиазмом и энергией школьника взялся перерисовывать картины нищего. Он так этим увлекся, что не заметил, как вокруг него собралась целая толпа зевак. Его рисунки были так хороши, что люди не могли оторвать глаз от кошек, собак, коров и лошадей, которых он рисовал. Все начали шепотом спрашивать друг у друга, кто же этот незнакомец, рисующий картины для уличного попрошайки.

Людей становилось все больше и больше. Наконец, среди них нашелся человек, видевший работы Морланда раньше, и в толпе пронесся шепот: «Это Морланд — сам великий Морланд!» Кто-то сбегал за торговцем картинами, который держал магазин на Хайстрит, и рассказал, что Джордж Морланд в городе и рисует картины прямо на улице возле рынка.

Торговец картинами, конечно, поспешил туда. Там собрался уже весь город во главе с мэром. Нашлось очень много желающих сейчас же купить картины великого художника, и люди стали спрашивать у нищего, почем он хочет их продать. Бестолковый старик сдуру хотел было запросить за них по шесть пенсов за штуку, но Морланд успел шепнуть ему на ухо:

— Двадцать гиней! Двадцать гиней — и не пенса меньше! Они заплатят!

Конечно же, торговец картинами и другие богатые горожане с радостью скупили все картины по двадцать гиней за штуку. И когда в этот вечер, я шел домой, я чувствовал, что мои дневные труды не пропали даром. Хозяин моего друга, несчастный одноногий нищий, теперь имел достаточно денег, чтобы безбедно жить до конца своих дней.

ГЛАВА 7

ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ РАССКАЗАЛ ГУ-ГУ

ВСЕ звери уже рассказали свои истории — остались только филин Гу-Гу и Тяни-Толкай. И на следующий вечер, в пятницу, было решено бросить монетку (то самое пенни Доктора, в котором была дырка) и определить, кто же из них будет рассказывать сегодня. Если выпадет «решка», то — Тяни-Толкай, а если «орел», то — Гу-Гу. Доктор подбросил пенни и выпал «орел».

— Что ж, — сказал Гу-Гу. — Значит, сегодня моя очередь. Я расскажу вам о том случае — единственном случае в моей жизни, — когда меня приняли за добрую фею. Только представьте себе меня в роли феи! — захихикал маленький кругленький филин. — И вот как это произошло: в один октябрьский день, ближе к вечеру, я летал по лесу. В воздухе уже чувствовалось приближение зимы, и все пушные зверьки были заняты тем, что копошились в сухой, шуршащей листве, запасая на зиму орехи и семена. А я тем временем спокойно охотился за землеройками. Мне очень нравился их вкус, и пока они занимались поисками еды, их было нетрудно поймать.

И вдруг, летя над лесом, я услышал детские голоса и лай собаки. Теперь, услыхав такие звуки, я бы улетел подальше в чащу, но в молодые годы я был очень любопытной птицей и из-за своего любопытства часто попадал в различные истории. И вот, вместо того, чтобы спрятаться подальше, я полетел прямо на эти голоса, осторожно пробираясь от дерева к дереву. Я хотел все увидеть, но сам при этом остаться незамеченным.

Вскоре я увидел небольшую полянку, где дети устроились на пикник — несколько мальчиков и девочек уплетали ужин посреди дубовой рощи. Один мальчик, который был постарше остальных, дразнил собаку. А двое других — маленькие мальчик и девочка — жалели собаку и просили его перестать. Но сорванец и ухом не вел. Тогда эти маленькие мальчик и девочка накинулись на него с кулаками и, к его удивленью, весьма прилично его отделали. Собака тем временем убежала домой, а мальчик и девочка — позже я узнал, что это были брат и сестра, — отделились от всей компании и пошли собирать грибы.

Мне очень пришлась по душе их храбрость — ведь они не побоялись вступить в драку с мальчишкой, который был гораздо старше и сильнее их. И когда они ушли в лес одни, я (опять-таки из любопытства) отправился за ними. Дети забрели довольно далеко. Между тем, солнце село, и в лесу стало темнеть.

Дети решили возвратиться к своим друзьям и повернули назад, но они плохо ориентировались в лесу и пошли совсем в другую сторону. С каждой минутой становилось темнее, а мальчик и девочка все шли и шли, спотыкаясь в темноте о корни деревьев, пока совершенно не выбились из сил.

Все это время я незаметно и бесшумно кружил у них над головами. Наконец дети сели на землю, и девочка сказала:

— Вилли, мы заблудились! Что же нам теперь делать? Наступает ночь, а я так боюсь темноты.

— Я тоже, — ответил мальчик. — С тех пор, как тетя Эмилия рассказала нам ту жуткую историю про привидение в комоде, я до смерти боюсь темноты.

Я был просто потрясен. До этого случая мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то боялся темноты. Ведь я всю жизнь предпочитал грубому и слепящему дневному свету прохладу и покой ночи и просто не мог поверить, что кто-то может так испугаться только из-за того, что солнце на несколько часов перестало светить.

Некоторые люди считают, что летучие мыши и совы могут видеть в темноте, потому что у них по-особому устроены глаза. Это не так. У нас по-особому устроены уши, а совсем не глаза. А в темноте мы хорошо видим, потому что регулярно упражняемся в этом. Здесь все зависит от тренировки — так же как в игре на фортепьяно или в чем-нибудь другом в этом роде. Мы встаем, когда все остальные ложатся спать, мы ложимся, когда все остальные встают. Вы не поверите, насколько такой распорядок приятнее, если к нему привыкнешь. Конечно, нам, филинам, немного легче, потому что в детстве наши родители специально учат нас ориентироваться в темноте. Но до определенной степени любой может добиться того же самого — дело, повторяю, только в тренировке.