Самец - Камиль Лемонье

– Как хорошо жить.

Тропинка расширялась в конце. Широкая волна света обдала их, озарив их смуглые лица. В конце тропинки была лужайка.

Они вступили на нее, держа друг друга за руки. Березы и буки росли там, отбрасывая на зеленую траву слабую колебавшуюся тень. Они сели под одним из них. Ищи-Свищи растянулся возле нее, опираясь головой на руки, и смотрел ей в глаза. Она погрузила руку в его волосы.

– У тебя волосы, словно шелк.

– У меня и тело такое же, – ответил он. Обнажив руку, он заставил Жермену провести пальцами по его гладкой коже. Он заворотил рукав еще выше и, показывая ей свои мышцы, заставлял перекатываться их, как ядра. И сам, увлеченный этим, принялся рассказывать о своей силе.

Около них валялся выкорчеванный пень с приставшей к корням землей. Он сдвинул его сильным толчком спины. Он рассказывал также и о своей ловкости и, хвастая, быстро, как белка, влез на дерево. Он изображал борьбу, объяснял, как он делал, чтобы растолкать сразу десять человек, нанося удары ногами, руками и головой, и, все еще похваляясь, он с самодовольством выставил свою богатырскую грудь. Лучи солнца озаряли величественным блеском его могучие движения. Она, как очарованная, любовалась им. Чувство его силы вновь покорило ее. И она подумала, что именно он-то и был тем мужчиной, которой ей был нужен.

И вот деревья вдруг стали свидетелями дикой сцены. Он приближался к ней, страшный, с распростертыми руками. Его глаза обезумели, расширенные ноздри и искривившиеся губы придавали лицу как бы выражение исступленного восторга. Она скорее почувствовала, чем увидела, что он подходил к ней, и вскрикнула, стараясь привстать. Но он уже обнимал ее, сжимал в широких жадных объятиях. Лес овевал их глубоким и нежно баюкавшим шумом.

Глава 17

Следующий день принес Жермене много страданий.

Миновало огромное наслаждение, и она смотрела на себя отрезвевшими глазами в немом оцепенении, как будто в опьянении она совершила темное деяние. И она спрашивала самое себя, она ли, гордая Жермена, отдалась там, среди леса?

Она вспомнила себя, когда не знала еще мужчины, была безупречна, вспомнила о прежнем. И одно мгновение сразу изгладило все прошлое.

Теперь она, как все погибшие девушки. У нее любовник, и она до пресыщения повторяла себе это слово. У нее, Жермены, есть любовник! И думая об этом, она чувствовала невыразимую нежную покорность, которая очаровывала.

Ведь, наконец, у многих были любовники, и они, однако, не умирали от этого.

Была среда, и этот день каждую неделю был посвящен, согласно обычаю, починке белья.

Одна из комнат на ферме была исключительно предназначена для этого. В ней помещались два бельевых шкафа, а все остальное белье лежало в куче на полках, приделанных к стенам. Целая груда требовавшего починки белья заполняла стол. На стуле стоял утюг, игольник и мотки ниток.

Она сидела там, ничего не делая, мечтая о любви и счастье, о безмолвии кустарников. Порой ее обдавало жаром. Она вставала, словно задыхаясь, брала в руки работу и бессильно роняла ее. Одно время она думала убежать с фермы. Они тогда пойдут, куда глядят глаза, и ничто им не будет препятствовать жить, как муж и жена. Но это было лишь одной из множества теснившихся в ней мыслей. Мало-помалу голова ее отяжелела, она опустила ее на грудь и заснула.

Окликнувший голос сразу пробудил ее от сна. Снаружи у окна напротив стоял фермер Гюлотт. Он толкнул плохо притворенное окно и посмотрел на Жермену с добродушной насмешкой.

– Словно у тебя, Жермена, праздник все еще с рук не сходит, – сказал он.

Ее охватил испуг; она вся побледнела. С приподнятыми бровями и застывшим, как пред надвигавшимся несчастьем лицом, она сидела неподвижно, не зная, что сказать. Что он сказал? Она расслышала только одно слово: праздник.

– Ну, ну, – промолвил Гюлотт, – я ведь это только так, ради смеха. И то сказать, нельзя же все о работе да о работе думать.

Она сделала над собой усилие, ответила ему что-то неопределенное. И он отошел от окна, чтобы догнать жеребенка, который объедался соломой под навесом сарая. Она следила за ним глазами, понемногу приходя в себя. Он посмеялся только и ничего не знал! И находила себя тем более бесчестной, что обманула его отеческое доверие.

Дело не спорилось у Жермены в этот день. Сквозь деревья виднелось серое небо, окрашивавшее им зеленую листву в тусклые, нежно-грустные оттенки. Моросил мелкий дождь. Золотистые кучи навоза подернулись блеклой туманной мглой. Медленно затихал шум среди тяжелого безмолвия.

Сердце ее переполнилось, и ей хотелось плакать. Дождь теперь стекал по желобам с однообразным дребезжанием. Куры прижались друг к дружке под тележками в сарае. Она видела, как коровы стояли в коровнике, и медленно и вяло поворачивали головами. По временам через двор быстро перебегала кошка с опущенными ушами. Лил проливной дождь, оставляя на опустелом дворе тонкие струйки воды. Жермена открыла окно и медленно вдыхала прохладный воздух.

Как хорошо, как легко! И она закрывала глаза, погружаясь в спокойствие. Но запах подымался от навозной кучи и раздражал негой сладострастья ее ноздри.

Гнев охватил ее. Она захлопнула окно. Она больше не встретится с ним. Нет! Этот человек промелькнул в ее жизни, вот и все. Разве не случаются ежедневно истории с девушками, которые потакают своим капризам. Ей хотелось изведать любовь, и теперь, когда раз изведала ее, она снова станет прежней Жерменой. Глупо так убиваться горем.

Потом ей пришли на память слова Куньоли, и мало-помалу эти воспоминания овладели ею и взволновали ее кровь.

Им будет легко встречаться. Старуха им была предана. Она будет вознаграждена за свое молчание. Мысли о нескончаемом счастье еще раз захватили ее. Вечер наступал, скользя по крышам и спускаясь на двор. Дождь перестал. Края лиловых облаков таяли в бледном небе. На ясном небосклоне возвышались черные громады спящих лесов. Суровая мгла спускалась над деревней.

Каменная скамья у стены находилась за забором возле кустов жимолости. Отсюда виднелись холмистые поля через изгибы равнины. Жермена села на скамью. Ее одела тень, навевая тишину и дремоту. Она хотела бы уснуть там рядом с ним под открытым небом.

В это мгновение поднялся стон над сонным хлевом. Раздался сильнее. И, несколько времени спустя, снова повторился, бесконечно скорбный, полный почти человеческой грусти. Это прервало ее сон. Не зная сама почему, Жермена вздрогнула.

Стонала корова, разрешавшаяся от бремени. Боль заставляла ее мычать. Она то поднималась, то опускалась, и все остальные коровы беспокойно смотрели на нее своими округлыми глазами и выпячивали свои морды. Коровница была около нее и помогала ей, надавливая с обеих сторон руками на живот, и с силой тянула теленка книзу.