Милорадович - Александр Бондаренко

На другой день «…скрепя сердце, поехал великий князь к Суворову, тот с низкими поклонами и другими знаками почтения встретил его в передней, пригласил в кабинет и запер за собою дверь на замок. Через полчаса великий князь вышел с расстроенным лицом и в слезах; Суворов провожал его с низкими поклонами и, войдя в приемную, где ожидала свита его высочества, сердито обратился к адъютантам:

— Ах вы мальчишки! Вы будете мне отвечать за его высочество. Если вы пустите его делать то, что он теперь делал, то я отправлю вас к государю»[324].

«Фельдмаршал хотел было отдать приказ по армии и отнести всю неудачу сражения 1 мая к неопытности и лишней запальчивости юности, но тогда бы все узнали, что сие относится до великого князя»[325].

Суворов был опытным царедворцем, так что из его приказа от 3 мая вообще нельзя понять, что русские при Бассиньяно потерпели поражение. Зато была отмечена самоотверженность войск, названы герои: «Мужественный генерал-майор Милорадович, отличившийся уже при Лекко, видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил на штыках, поразил и поколол против стоящую неприятельскую пехоту и конницу, и, рубя сам, сломил саблю; две лошади под ним ранено. Ему многие последовали…»[326] Ну а потом «…ночь разделила сражающихся. Неприятель, потерявши вдвое, отступил к Александрии, россияне переправились обратно через реку По»[327].

Может быть, именно тогда, а может, в какой-то другой раз или это вообще легенда, произошел следующий случай: «Милорадович переправлялся через реку в виду французов. Неприятель целил в Милорадовича, окруженного своими адъютантами. Милорадович вынул из кармана Анненскую ленту и, надев ее на себя, сказал: "Посмотрим, умеют ли они стрелять"»[328]. Было так или не было — однако известно, что играть со смертью он любил. Зато можно точно сказать, что, непосредственно участвуя в бою при Бассиньяно, Михаил выказал недюжинную личную отвагу — качество, в полной мере ему присущее, что будет доказано во всех последующих кампаниях. Подобное поведение было характерным для русских офицеров и генералов, которые в сражениях обыкновенно находились в первых рядах. К сожалению, эта ситуация имела и свою оборотную сторону:

«Я видел русских офицеров во всех опасных случаях, в которых сам находился вместе с ними, подающими пример храбрости и неустрашимости своим солдатам… Потеря офицерами была пропорционально на одну треть больше потери солдатами»[329].

О подвиге Милорадовича фельдмаршал даже написал князю Багратиону: «Между прочим, ваш приятель Милорадович колол штыками конницу, и иные последовали примеру»[330].

Сложно сказать, были ли эти молодые генералы приятелями хотя бы поначалу, но то, что Суворов поддерживал между ними «соревновательный дух», сомнения не вызывает. Достаточно прочитать его рапорт Павлу I:

«Генерала Багратиона, яко во многих случаях наиотличнейшего генерала и достойного высших степеней, наиболее долг имею повергнуть в высочайшее вашего императорского величества благоволение. Под ним генерал-майора Милорадовича, подающего о его достоинствах великую надежду…»[331]

Милорадович, как мы сказали, был старше, так что вряд ли он мог быть польщен подобными оценками. Нет сомнения, что это понимал и фельдмаршал.

Вот не совсем внятные солдатские воспоминания, тоже кое о чем свидетельствующие:

«Между всеми начальниками князя Багратиона Суворов отличал более прочих и говаривал об нем, что он "по мне будет!" — "Молодец! Молодец, Багратион!" — он везде его выхвалял и ставил первым.

А Милорадовичу однажды сказал: "Господин Милорадович! Я бы вам не советовал после бала ходить к разводу!" — "Виноват, ваше сиятельство, опоздал[332]. Так отвечал Милорадович"».

Бассиньяно было единственным несчастливым для нас сражением на Итальянской земле. Однако оно упрочило боевую славу Милорадовича, а Константин Павлович уже долго не пытался изображать полководца.

13/24 мая. «Сегодня пришло известие, что неприятель оставил город Казал[333], для занятия коего и командирован был г. м. [генерал-майор] Милорадович с полком своего имени и полком Барановского, а инженерному полковнику Гартингу поручено освидетельствовать того города крепостное строение и привести оное в оборонительное состояние»[334].

«Суворов пошел на Турин — столицу Пьемонта и главный узел сообщений северной Италии. Моро стал отступать на Геную, опасаясь вторичной встречи с Суворовым. 15/26 мая русские войска вступили в Турин и Александрию… Вся северная Италия была в течение одного месяца очищена от французов, сохранивших за собой лишь Геную и Ривьеру»[335].

«"Все войны между собою различны. В Польше нужна была масса; в Италии нужно было, чтоб гром гремел повсюду", — писал граф А.В. Суворов»[336].

Гром гремел, и его раскаты разносились по Европе. Начальник военного департамента граф Ф.В. Ростопчин[337] писал послу в Лондоне графу С.Р. Воронцову[338]: «Дела в Италии идут изумительно хорошо. Главный залог успеха, это презрение нашего солдата к французу. "Да они хуже поляков, а с турками и равнять не можно, давай их сюда!" Ожесточение ужасно, и после дела при Леки, где французский батальон сначала положил оружие, а потом стал стрелять в наших, французам не дают пощады»[339].

Если с противником все казалось ясно, то с союзниками возникали сплошные недоразумения.

«Одним из главных поводов к неудовольствиям и взаимным укоризнам было требование Венского двора, чтобы Суворов ничего не предпринимал важного, не испросив предварительно разрешения из Вены. Гофкригсрат[340] привык уже к тому, что генералы австрийские не отваживались сделать ни единого шага без положительного предписания из Вены; но полководец наш не мог подчиниться такому порядку»[341].

И опять, граф Ростопчин — графу Воронцову: «В Италии барон Тугут недоволен тем, что граф Суворов не берет приступом Мантуи, Тортоны, Александрии и пр. Он знает, что наши солдаты идут на приступ как на катанье с гор во время масленицы; но зачем же губить их тысячами? Война ведется с блестящим успехом в этой стране, и вы увидите из прилагаемой реляции графа Суворова, что французы дерутся плохо»[342].

«Прямая переписка австрийских генералов с венским кабинетом давала обширное поле интригам всякого рода. Зная это, Суворов не мог иметь никакого доверия к окружавшим его лицам; на каждого из австрийских генералов смотрел он с подозрением; в каждом видел врага своего и лазутчика»[343].