Окно выходит в белые деревья... - Евгений Евтушенко

КАЗАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

ОТРЫВКИ

ЛОБАЧЕВСКИЙ

Худое поведение студента Николая Лобачевского, мечтательное о себе самомнение, упорство, неповиновение, грубости, нарушения порядка и отчасти возмутительные поступки; оказывая их, в значительной степени явил признаки безбожия.

К холере можно привыкать и в ней обдерживаться.

Как одно из темных преступлений,для тупиц недоказуем гений.

Что за юнец с локтями драными,буян с дырявыми карманами,главарь в студенческой орде,так заговорщицки подмигиваети вдруг с разбега перепрыгиваетпрофессора, как в чехарде?

Что за старик над фолиантамии с перстнем царским бриллиантовым,руке мешающим писать?Соизволенья не испрашивая,через эпоху ошарашеннуюон тайно прыгает опять.

Да, он таким остался редкостнымполустудентом-полуректором.Адью, мальчишества пушок!Достойней, чем прыжок для зрителей,прыжок невидимый, презрительный —угрюмой зрелости прыжок.

Легко в студентах прогрессивничать, свободомыслием красивничать,но глядь-поглядь — утих левак,и пусть еще он ерепенится, —уже висят пеленки первенца,как белый выкинутый флаг.

Кто титулярные советники?Раскаявшиеся студентики.Кто повзрослел — тот «поправел».Но зрелость гения не кается,а с юностью пересекается,как с параллелью параллель.

«Либо подлость —                                    либо честность.Получестности в мире нет», —аксиома твоя,                               Лобачевский,не вошедшая, правда, в предмет.

Греч на тебя своих борзых науськал.У всех невежд — палаческая спесь,и если декабристы есть в науке,то Муравьевы-вешатели есть.

Твой гений осмеяли,                                    оболгали.А между тем,                          пока под финь-шампаньжрал вальдшнепов с брусничкою Булгарин,ты от холеры защищал Казань.

«Окстись, бабуся, —                                        охренела?Куда ты прешься —                                     входу нет!»«Солдатик, боязно —                                           холера…Спастись бы в университет».

Не спит уже неделю ректор.Как совести гражданской рекрут,он вдоль костров бредет сквозь дым,вконец бессонницей подкошен,нахохлясь мрачно, словно коршун,под капюшоном дехтяным.

И чтобы не сойти с умаи принимать еще решенья,«Холера лучше, чем чума» —единственное утешенье.

Пылают трупы в штабелях,и на виду у всей Казанигорят дворянки в соболяхи крепостные бабы в рвани.

О, гений,                   сам себя спроси:«Неужто,                     право,                                     непреложнолишь при холере на Руситы,           демократия,                                      возможна?»

Но власть в руках у лицемера,бациллами начинена,как ненасытная холера —гораздо хуже, чем чума.

Ты открой глаза —                                 черно в них.Погляди —                    по всей Россиина чиновнике чиновник,как бацилла на бацилле.Клюкой стучится в окна страх.Ратуйте, люди,                          крест целуйте!Что плач по мертвым!                                          В штабелях,крича,           горят живые люди.

В холеру эту и чуму,дыша удушьем, как озоном,уж лучше вспыхнуть самому,чем в общей груде быть сожженным!

И ректор видит отблеск тот,когда в отчаявшемся бунтенародоволец подожжетсебя, как факел,                               в Шлиссельбурге.

Как разгорится тот огоньи вспыхнут, стать бессмертны вправе,буддист у входа в Пентагон,студент Ян Палах в пленной Праге.

Но все же мало                               только вспыхнуть.Что после?                  Пепел и зола.Самосожжение — не выход.Горенью вечному хвала!

Кто в мире факел,                              кто окурок,и скажет                  синеглазый турок,носить привыкший робу в тюрьмах,а не в гостиных                              вицмундир:«Ведь если он гореть не будет,ведь если ты гореть не будешь,ведь если я гореть не буду,то кто тогда согреет мир?!»

Шаркуны,                  шишковисты,                                             насильники,вам гасить —                      не гореть суждено.На светильники и гасильникичеловечество разделено.

И светильники не примиряютсяс темнотой                      в наитемные дни,а гасильники притворяются,что светильники —                                это они.

Но победу,                     гений,                                 можешь праздновать,даже если ты совсем один,если у тебя,                    светильник разума,гривенника нет на керосин.Свет — в отставке.                                     Ректорствует темь.Словно некто,                            вроде постороннего,Лобачевский выброшен из стенуниверситета,                         им построенного.Лобачевский слепнет.                                      Бродит призраком,кутаясь                  в засаленный халат.Горек мед быть за границей признанным,ежели на родине хулят.«Варя, свет зажги!..                                    Дай мне-я сам…»А жена,               иссохшая от горя,поднося свечу                              к его глазам,шепчет:«Ты совсем не видишь, Коля…»«Вижу! — он кричит,                                     но не жене,а слепцам,                    глумящимся бесстыженадо всеми зрячими в стране. —Вижу —                  понимаете вы —                                                     вижу!»Слепота в России, слепота.Вся —           от головы и до хвоста —ты гниешь,                  империя чиновничья,как слепое,                     жалкое                                     чудовище.

«Умираю…                  Варя, постели…Мы еще душою крепостные,но потомки наши —                              пусть не мы! —это демократия России.И Россия путь отыщет свой,полыхая                  болевым                                    болидомпо не предугаданной Эвклидомпьяной,                но направленной кривой»,Еще зеркало не занавесили,но лежит,               барельефно суров,тот старик,                     что мальчишкой на лестницеперепрыгивал профессоров.Есть у всех умирающих прихоти,и он шепчет,попа отстраня:«Перепрыгивайте,                                  перепрыгивайте,перепрыгивайте меня».

ТОЛСТОЙ

Я только что прочел новую драму Л. Толстого и не могу прийти в себя от ужаса… Неужели наш народ таков, каким изображает его Л. Толстой?.. Стоит подумать еще и о том, как отзовется такое публичное представление русского сельского быта у иностранцев и за границей, где вся печать, дышащая злобою против России, хватается жадно за всякое у нас явление и раздувает иногда ничтожные или вымышленные факты в целую картину русского безобразия. Вот, скажут, как сами русские изображают быт своего народа!