Мемуары - Лени Рифеншталь

Фанк предложил этот материал киностудии УФА. Но его отклонили. Никаких военных фильмов в то время снимать не хотели. У других кинокомпаний был тот же довод. Сценарий прошел через множество рук, все были в восторге, но никто не отваживался снимать фильм на военную тему. Затем рукопись попала в руки Зокаля, и он стал единственным, кто предвидел успех фильма. Поскольку производство картины предполагалось дорогим, Гарри не хотел брать все расходы на себя, стал искать партнера и нашел его в лице «Хом-фильма».[139] Договор был заключен, и началась подготовка к съемкам. Я была счастлива, что, наконец, смогу сыграть роль, которая мне по душе.

Тут вдруг разорвалась бомба. Мне позвонил Фанк: «Наши съемки в опасности, должно быть, мой сценарий прочел и скопировал Тренкер. Он опередил нас, так как уже объявил в „Фильм курире“ о своем фильме, которому дал название „Горы в огне“». Фанк узнал и о том, через кого вероятней всего Тренкер получил сценарий. От Альберта Беница,[140] который до этого работал у Фанка вторым оператором и теперь надеялся стать у Тренкера — первым. Кроме того, Бениц ненавидел Фанка, ибо тот, шутя, флиртовал с его женой. Он ужасно ревновал к Фанку. Зокаль рассвирепел и обвинил Тренкера в плагиате. Выиграв процесс в суде первой инстанции, он проиграл во второй.

Действительно, оба сценария были очень похожи: война в горах и главная драматическая тема — пережитый Хансом Шнеебергером вместе с товарищами взрыв их позиции. От «Черной Кошки», правда, в фильме Тренкера не осталось и следа. В пользу Тренкера говорило то, что Альберт Бениц дал в суде показание под присягой, что рукопись, написанную Фанком, он Тренкеру не передавал. В поддержку Тренкера высказалась и актриса, которой тот обещал роль в своем фильме (и не выполнил обещания, как она сама рассказала об этом после войны). Во всяком случае ни Зокалю, ни Фанку не удалось доказать в суде факт плагиата. Так ничем проект «Черная Кошка» и закончился.

Я же снова оказалась перед грудой развалин. С карьерой танцовщицы по собственной воле распрощалась, проекты хороших фильмов лопнули, деньги у меня заканчивались — и никакой надежды на лучшее. А ведь мне было всего двадцать шесть лет.

Практически нечем было платить за квартиру, но родителям я бы никогда не созналась. При таком отчаянном положении разлука со Снежной Блохой становилась для меня все невыносимей.

Однажды ночью я вся в поту проснулась от страшного сна. Мне привиделось, как Снежную Блоху обнимает и целует некая элегантная, но уже немолодая дама. Рядом с ней стоит юноша, и женщина говорит Снежной Блохе: «Это мой сын». О том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи. Я решила ехать к Снежной Блохе в Венгрию, и послала ему телеграмму — сообщение о своем приезде. После тягостного молчания пришел ответ: «Не торопись. Дождись моего письма».

Снова мучительное ожидание: меня изводила какая-то неопределенная ревность. Через три томительных дня пришло письмо. Я смотрела на конверт, словно по нему могла понять, что там внутри. Страх мешал вскрыть его. Предчувствие беды охватило меня. В разрушившем нашу счастливую совместную жизнь письме, которое я так никогда и не смогла забыть, говорилось:

Мне очень неприятно писать тебе об этом, но я познакомился с женщиной, которую люблю и с которой живу. Не приезжай, пожалуйста. От этого ничего не изменится, и мне бы не хотелось новой встречи.

Мне было очень плохо. Я ничего не могла понять: все эти годы мы были счастливы. Никогда не ссорились, не портили друг другу настроение. Стоило нам разлучиться, как мы жаждали увидеться вновь. Но письмо? Его, должно быть, околдовали. Боль пронзала все клетки моего тела, я пыталась освободиться от нее душераздирающим криком. Плача, крича, кусая себе руки, я, пошатываясь, бродила из одной комнаты в другую. Потом взяла нож для бумаги и стала наносить себе раны — на руках, ногах, бедрах. Боли я не ощущала, меня, как огонь в аду, жгли муки душевные.

Не знаю, как мне удалось пережить эти ужасные недели и месяцы. Вспоминаю об этом времени как о самом скверном в моей жизни. Хотелось выброситься из каждого окна, броситься под каждый поезд — почему я этого не сделала? Надеялась, что, поговорив со Снежной Блохой, смогу вернуть его. Но все было тщетно. Он не дал мне шанса — сделал все, чтобы предотвратить встречу. Я умоляла Удета помочь, но Снежная Блоха отказал и ему.

Больше пяти месяцев жила я с этой болью, медленно, постепенно убивая свою любовь. Никогда, никогда в жизни больше не стану так любить мужчину.

Йозеф фон Штернберг

Единственное, что в это время могло отвлечь меня, — это фильмы. Среди них попадались очень хорошие, с такими звездами, как Чарли Чаплин, Гарольд Ллойд,[141] Бастер Китон.[142] Это был закат великой эпохи немого кино.

Однажды я посмотрела картину, которая меня особенно зацепила. Раньше я была убеждена, что такой фильм, как «Гора судьбы» Фанка, мог быть создан только необычайно одаренным режиссером. Взволновала меня не тема, захватило искусство режиссера и его кинокамеры. Словами это трудно объяснить. Истинно творческая работа излучает флюиды. Я вспоминаю тут о чувствах, какие навевали на меня картины Ван Гога, Марка и Пауля Клее.

Речь идет о фильме «Доки Нью-Йорка» режиссера Йозефа фон Штернберга.[143] В газете «Берлинер цайтунг» я прочла коротенькую заметку о том, что Штернберг приедет в Германию для съемок фильма совместно с киностудией УФА. Мне захотелось, как в свое время с Фанком, познакомиться с этим режиссером. Он покинул Голливуд, о нем ничего не было известно. Когда несколько позже пресса сообщила, что режиссер уже прибыл в Берлин и ведет переговоры с киностудией УФА, я решила отыскать его.

Я оделась как можно элегантней. Платье и пальто из шерстяной ткани зеленого цвета, отделанные на русский манер мехом рыжей лисицы, ну и подходящая зеленая фетровая шляпа. После просмотра фильма Штернберга я уже знала, что он ценит хорошо одетых женщин.

На студии мне пришлось долго расспрашивать, где найти режиссера. Выяснилось, что сейчас нельзя ему мешать — он занят с Эрихом Поммером и писателями Генрихом Манном[144] и Карлом Цукмайером.[145] Всё имена, внушающие почтение. С учащенным сердцебиением, не зная, что делать, стояла я перед дверью конференц-зала, откуда доносились громкие голоса. Решила постучать. Дверь открылась, в лицо мне ударил густой сигарный дым. Прозвучал вопрос:

— Что вам угодно?

Собрав все свое неизвестно откуда взявшееся мужество, я смогла лишь выдавить нечто подобное писку:

— Хотелось бы поговорить с господином фон Штернбергом.

— Он занят.

Дверь резко захлопнулась у меня перед носом. Я стояла удрученная. Тут дверь вдруг снова приоткрылась — и в щель высунулась голова не известного мне мужчины с большими поразительно красивыми светло-серыми глазами.

— Что вам угодно от меня? — спросил он приятным голосом, но с саркастической интонацией.

— Мне хотелось бы поговорить. Я видела ваши фильмы, а «Доки Нью-Йорка» — просто гениальная картина.

Штернберг окинул меня взглядом с головы до ног, затем приоткрыл дверь несколько шире, так что я смогла увидеть всю его фигуру. Потом с легкой иронией произнес:

— Так-так, фильм вам понравился.

Какое-то мгновение казалось, будто он не знает, что делать дальше, затем, посмотрев на часы, сказал:

— Если вы сможете прийти в два часа в гостиницу «Бристоль», мы пообедаем вместе.

За час до назначенного времени я уже была в ресторане «Унтер ден Линден» при гостинице «Бристоль» и стала терпеливо ждать. Я не была уверена, что Штернберг действительно придет, но он пришел. Еще и сегодня мне помнится наше меню: нежная говядина с савойской капустой и хреном — фирменное блюдо заведения.

Наконец-то можно было представиться, но мое имя танцовщицы и киноактрисы ему ничего не говорило. Да это его и не интересовало. Ему только хотелось знать, чем мне так понравился фильм, что я решилась прервать столь важные переговоры. Было не просто объяснить мои чувства.

— Я считаю, что все в фильме отмечено сугубо личным почерком, — проговорила я робко, — и мне бросилось в глаза, что вы не даете доиграть сцены до конца, так что зритель может сам домыслить увиденное, подключив собственную фантазию.

Реакции Штернберга не последовало. Несколько неуверенно я продолжила:

— Мне понравилось, что вы никогда не показываете героев целующимися, а даете только начало любовной сцены, намечаете какие-то моменты, что усиливает их действие, по крайней мере, я так понимаю. И вот что еще: ваша изобразительная техника создает особую атмосферу, в каждом помещении чувствуется воздух.