Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

Молодые исчезли со сцены. Гости активно ели, расхватывая еду с крутящегося центра стола.

Бутылку я допил быстро, под рыбу. Один из парней спросил меня, откуда я.

— Фром грэйт мазер Раша! — пародируя акцент, ответил я. — Зе бест кантри ин зе ворлд.

Ли Мэй улыбалась и кивала, вспомнила, наверное, наше первое свидание. Подмигнул ей.

Как русскому, мне предложили попробовать водки. Китайской, разумеется.

Налили в узкую рюмку, больше похожую на колпачок от авторучки.

— Ганьбэй! — чокнулся с парнями.

Едва не задохнулся, пытаясь проглотить. Запил соком из стакана Ли Мэй. Несколько минут сдерживал отрыжку. Жевал какую-то закусь. От огорчения выпил все красное вино, что оставалось на столе. И пиво.

Потом водку я наливал уже сам, на три пальца, в обычный стакан. Пил, не закусывая и не запивая.

«Они подумают, что я алкоголик...»

Общался с соседями по столику по-китайски, хлопал снова вышедшим на сцену молодым — невеста успела переодеться в синее платье. О чем-то говорил не то по-русски, не то по-английски, не то с отцом невесты, не то с отцом жениха — я не разобрал.

На сцене прибавилось народу — толкал речь лаобань, директор компании жениха, пояснила мне Ли Мэй.

Народ в зале усиленно питался, особо не прислушиваясь. После начальника выступал седенький старичок, пел неприятным тенором что-то национальное.

Невеста была уже в красном платье. Традиция, по словам Ли Мэй. Смена нескольких платьев за церемонию.

Вдруг стоявшие на сцене молодые принялись кланяться, а гости снова начали им хлопать.

— Пора собираться, — сказала Ли Мэй.

— Это — все? — поразился я.

— Да, папа с мамой уехали уже, так что поедем сами. Ты в порядке?

— Подожди, я не понял... Полтора часа — и вся свадьба? Без танцев, конкурсов, тостов гостей? Покушали-похлопали — и по домам?

— Ну, было много вкусной еды... Хотя ты почти не ел ничего.

— Зато напился какой-то настойки на вениках.

— Ты — как мой папа. Он тоже может много выпить. Маме пришлось его увезти на такси.

Я не знал, как отнестись к такому сравнению с папой. Наверное, ничего плохого она в виду не имела. Может, даже сделала комплимент.

— Увези меня тоже — на такси, как мама папу, — попросил я. — И уложи спать.

Она вздрогнула, быстро огляделась по сторонам.

— Тише!.. Могут услышать...

В такси она положила голову мне на колени. Я гладил ее волосы, разглядывая сквозь темные пряди свои пальцы. Мы мчались по эстакаде, над вечерним Шанхаем. Мелькал за окном однообразный пейзаж — фонари, щиты звукоизоляции, крыши домов, черные массивы офисных высоток.

Выпитая байцзю придала смелости. Я впервые за все время наших встреч положил руку на бедро Ли Мэй. Скользнул ладонью по расшитому шелку. Ли Мэй замерла. Словно невзначай зацепив край ее платья, я подушечками пальцев дотронулся до нежной, намного нежнее шелка кожи. Вернул ладонь на место, почувствовав едва уловимое ответное движение.

У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.

Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.

Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.

— Как у Ван Гога, — показал я.

— Только нет солнца...

По голосу чувствовалось — она волновалась.

Остановился и долго целовал ее.

— Я все же пойду к себе... Поздно уже... — нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. — Я не могу. Я... никогда... никогда не...

— Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…

Я подхватил ее на руки.

— И назад пути нет.

— Увидят, увидят!

Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.

— Поцелуй меня.

Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык...

Раздалось треньканье велосипедного звонка — кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке...

Уединиться на улице — из области невозможного. Это ведь Китай...

...Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном — скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.

Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.

Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами — треугольник ее трусиков.

— Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие... Теперь знаю — это правда.

— Было ужасно больно... — тихо сказала она. — Думала, умру... Стыдно...

— Почему?

— Ты был во мне... А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.

— У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.

— Что теперь с этим делать? — она шевельнулась, взглянула на простыню. — Надо было сразу замыть... Теперь поздно.

Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.

Скулы ее пылали.

Я невольно улыбнулся.

— Только представь: ты становишься женщиной... и первое, что ты делаешь как женщина — бежишь в ванную стирать простынь... Забудь об этом.

— Что мне теперь делать? — рассеянно спросила она.

— Я же говорю — забудь.

— Я о другом... Теперь все догадаются, что я... Что я больше не девушка.

Я изумился.

— Как?! Вас что — проверяют?! И сообщают всем?..

— Нет, конечно. Как это может быть? Но ведь моя фигура теперь поменяется...

— Что ты... Ты ведь не беременная...

— Я знаю. Но бедра и грудь — они же станут другими, я слышала от старшекурсниц.

— А-а-а... — протянул я. — Тогда конечно... Ты послушай еще. Из дома престарелых, например — они тоже тебе много интересного расскажут. И о фигуре, и что с грудью будет, и вообще...

— Правда, будет незаметно? — жалобно и с надеждой спросила она. — Никто не узнает?

— Быть женщиной — это не то, чего надо стыдиться. Кстати, пока твоя фигура совершенно не изменилась...

Склонился к ней, поцеловал в плечо. Уложил на спину. Принялся целовать грудь, живот, шепча между поцелуями все, что знал на английском ласкового. Она лежала напряженно, цепко удерживая меня за плечи, почти отталкивая, но чем дольше я целовал ее, тем глубже она дышала, начиная постанывать. Гладила мой затылок, боязливо напрягала и сжимала бедра, чтобы, наконец, развести их, все так же робко, но податливо...

...Ночь, проведенная вместе.

Радость обладания.

Сумасшествие ласк.

Короткий сон.

Ее теплое бедро рядом...

Безумная надежда — так будет всегда...

无所适从

Замешательство

...Всегда важно помнить — пить на жаре надо с умом. Водка не подвела. Сивушным осьминогом улеглась в желудке. Ласковыми щупальцами прошлась по всему телу. Погладила занывшие было виски и затылок.

Ощутил ясность ума. Живость тела. Воспрянул духом. Захотел поесть.

Ухватившись за край лавки, поднялся.

Главное, не нажраться сегодня. Мистер У в понедельник сгрызет меня живьем за тесты. Так-то он мужик неплохой, у нас даже есть что-то общее. Разница невелика: он торчит до позднего вечера на работе, а я шляюсь до глубокой ночи по городу; ему пятьдесят, я помоложе; он китаец, я русский…

Это вообще несущественно.

В поисках ресторана выхожу через несколько кривых и безликих улиц на Сычуаньлу — Сычуаньскую улицу.

Чем примечателен Шанхай? Идешь-бредешь зачуханными переулками, уворачиваешься от велосипедов, перешагиваешь через потеки мыльной воды и какой-то жижи. И вдруг попадаешь на широкую улицу, сплошь в чистых витринах, надписях латиницей и непременным «Макдональдсом» где-то неподалеку.

Прямо на углу, возле витрины с безголовыми манекенами в спортивной одежде, стоит лысый дядька лет сорока. Писает на стену здания. Мимо ленивой развалочкой идут люди. Никто не обращает внимания — это вам не лаовай на набережной. Дядька заканчивает свои дела, подходит к женщине, что возле входа в магазин. Оживленно переговариваясь, парочка заходит внутрь.

— Хуаньин гуанлин! — кричит им менеджер, на глазах которого только что обоссали его магазин. — Добро пожаловать!

Все-таки шанхайцы — люди незлобивые.

Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки. Разглядываю товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа. Обожаю водить его в такие места.

Продавцы в магазине — не татуированные скинхеды или раскачанные бородатые байкеры, а две обычные пожилые тетки в мешковатых платьях. На меня внимания не обращают, что-то живо обсуждают меж собой и уплетают заварную лапшу.