Сытый бунт. «Грязное белье» оппозиции - Алексей Челноков

…В палатке всем разлили вино из трехлитровой банки по граненому стакану: «Ну, первый, не чокаясь, за геройских ребят, которых уже нет». Потом – в темпе – второй, третий… Появилась другая банка.

Говорил только отец Киприан. Говорил страстно, хорошо поставленным голосом. О святой мести и вечной солдатской дружбе, о бездарности ельцинских военачальников и светлых грядущих временах. Офицеры, завороженные, слушали открыв рты. Разомлевший от вина и собственного красноречия, батюшка вдруг притянул майора за шею и поцеловал в майорскую плешь. «А теперь я покажу журналисту наше подразделение».

Мы заходили в палатки, забирались в какие-то бункеры, подходили к постам – всюду знали отца Киприана и с видимым удовольствием слушали его и благословлялись. Последними нас принимали в штабе – полковники и даже какой-то генерал. Реакция на священника в камуфляже – близкая к обожанию. Как выяснилось, он был кем-то вроде армейского духовника: крестил и исповедовал солдат, благословлял их на ратный труд и отпевал. Словом, пользовался непререкаемым авторитетом.

– Знаешь, как меня здесь называют, – окопный батюшка.

Затем Киприан вызвался показать мне прочие уголки Грозного. На выбор. Я выбрал городское кладбище. «Окопный батюшка» тут же мановением руки поставил перед собой двух молоденьких солдатиков:

– Так, ты, – ткнул он пальцем в одного, – заводи машину. А ты – мухой в оружейку: возьмешь себе два автомата, а мне гранату.

Через пять минут армейский «уазик» выезжал за ворота части. Нарукавный карман отца Киприана оттопыривала «Ф-1», в руках он держал – стволом в окно – «Калашников» водителя. Вскоре мы выехали в центр и полетели по главной улице, утрамбованной танками. Боже, что это была за поездка! Мы чудом увертывались от несущейся навстречу бронетехники (как чуть позже выяснилось, солдатики перед поездкой крепко взяли на грудь), проносились мимо обалдевших омоновцев на блокпостах. Дорого бы дал, чтобы посмотреть на это со стороны. Представляю: «пьяный «уазик» на бешеной скорости, странный человек впереди, с развевающимися на ветру патлами, автоматом, осеняющий крестом развалины, где еще месяц назад кричали «Аллах акбар».

– И все же, батюшка, – воспользовался я молчанием погруженного в молитвенный восторг, – вы так и не ответили, зачем вам нож, а сейчас и граната.

– Чечен-снайпер может сидеть в каждом окне. Я, конечно, не имею права убивать, но сам видишь – ребятки необстрелянные, как цыплята…

– Приходилось-таки убивать?

– Приходилось, в Афганистане, ведь я бывший спецназовец.

С каждым километром водитель терял координацию: он уже с трудом вписывался в повороты. Я взмолился: «Батюшка, может, другой солдат поведет машину». Мольбы были услышаны, последовал приказ остановиться и пересесть на заднее сиденье.

Тогда случилось невероятное. Солдатик горько разрыдался. Глотая слезы, он сполз с сиденья, с трудом удерживая равновесие, вытащил из-под сиденья автомат и, покачиваясь, побрел прочь. Куда – к чеченцам в плен?

Его однополчанин бросился вслед, потащил за гимнастерку к машине. Не тут-то было: оскорбленный водитель принялся лупить из «Калашникова» в нашу сторону. Мы с батюшкой залегли в кювете.

На выстрелы приехали чеченцы. Заняли круговую оборону. Через минуту стрельба прекратилась: то ли рожок иссяк, то ли затвор заело. Чеченцы (к счастью, это были милиционеры из оппозиции) сказали: «Вот такие и мародерствуют», – и повели беднягу расстреливать.

– Брате мои, – вступился отец Киприан, – зачем вам кровь этого молокососа? Будет с него и красных соплей.

Пара зуботычин действительно сломила боевой дух солдатика, и мы отправились дальше…

Обратный путь был не менее драматичен. Уже смеркалось, мы очень спешили: близился комендантский час, после которого омоновцы стреляли на поражение, особенно не выясняя, кто свои, кто чужие. Но, как на беду, заблудились. Петляли по окраинным переулкам, с опаской глядя на черные проемы сгоревших зданий: не покажется ли где ствол вражеского гранатомета.

Впереди показалась лужа размером с хороший пруд. «Гони напрямую», – приказал батюшка. Автомобиль, взметнув фонтан грязных брызг, стал погружаться все глубже и глубже. Сантиметр за сантиметром вода прибывала внутрь, мы подняли ноги, и двигатель заглох. Наступила оглушающая тишина. Все, приехали. «Доживем ли до утра, батюшка?» Отец Киприан крякнул, приказал ждать и, форсировав лужу, исчез в сгущающихся сумерках. Прошло двадцать минут, час, полтора. Ждать помощи больше неоткуда.

Примерно через три часа кромешную тьму разрезал свет фар.

Только бы не боевики, каждый молил про себя. К счастью, это был грузовик ярославских омоновцев, и через пять минут мы уже были в их казарме. Из угла, за нарами, доносились звуки веселого застолья. Я подошел: душой общества, как вы догадываетесь, был отец Киприан…

Наутро батюшку я не застал. «Спозаранку, – сказали, – поехал в штаб». Жаль, так и не успел расспросить о его странном житье-бытье. Но судьба вновь неожиданно свела меня с ним.

Через несколько дней возвращался в Москву. В аэропорту «Северный» ждали, пока разгрузят эмчээсовский «борт», прилетевший из столицы. На краю полосы уже несколько часов томились десятки офицеров и солдат, только вышедших из боев; тут же в ряд стояли носилки с тяжелоранеными.

Наконец, поступил приказ «к построению». В этот момент из здания аэропорта вышла группа военных. Впереди, опираясь на посох, степенно шествовал… отец Киприан, чуть поодаль – старшие офицеры и два-три генерала. Они поднялись по трапу, за ними понесли раненых, а уж потом потянулись все остальные.

В тесной утробе «Ила», как ни старался, не смог отыскать батюшку. (Потом оказалось, что он летел в кабине пилотов.) Уже в Москве, разорвав кольцо вокруг что-то громогласно вещающего отца Киприана, записал телефон, договорившись о встрече.

Через неделю я стоял перед панельной 9-этажкой в Шмитовском проезде. У порога меня встретил сам «героический окопный батюшка», преображенный до неузнаваемости, – благообразный старец в черной рясе.

Небольшая двухкомнатная квартирка, в большой комнате – продавленный диван, на котором свернулись клубком две остромордые собаки. «Русские борзые, ценнейшей породы», – заметил отец Киприан. В маленькой – бросился в глаза гроб, стоящий на табуретках. «А это мое ложе, ведь я принял схиму», – последовал комментарий. Здесь же в углу, перед небольшим иконостасом, теплилась лампадка.

…Мы уже долго пьем чай на кухне, а я все никак не могу подобраться к главному. Он не умолкая говорит о том, что дьявол слишком глубоко погрузился в наши души, что официальная церковь продажна и корыстолюбива, что нет пророка в своем отечестве, и потому отвергает он любую власть над собой, в том числе церковную.