Мир неземной - Яа Гьяси

За копию мыслей Нана, от рождения до смерти, в книжном переплете, я бы отдала абсолютно все. Все. Но поскольку в голову его никогда не удастся залезть, мне остаются лишь размышления, предположения, ощущения – виды логики, с которыми я никогда не чувствовала себя уверенно. Вероятно, не только тело Нана не могло усидеть на месте. Его мозг тоже постоянно работал. Брат был любопытным, настойчивым, часто тихим, и, когда задавал вопрос, за ним пряталась еще сотня. Это постоянное стремление к точности, правильному положению ног, верно подобранной фразе сделало Нана тем, кто мог часами бросать штрафные, но также мешало ему переключаться с отрицательного на положительное. Когда брат сказал: «Мне плевать, что он думает», стало совершенно ясно, что именно этот вопрос его больше всего и заботит. Нана сильно переживал, много думал и, наверное, вспомнил бы все эти негативные мысли, если бы посмотрел видео, как играет в баскетбол или просто живет своей жизнью. Зацикленность не вредила его игре, но повредила ему в других отношениях.

Может, стало бы легче, будь мы той семьей, которая делится своими переживаниями, которая время от времени говорит друг другу aburofo nkwaseasԑm, «я люблю тебя». Увы, я никогда не признавалась Нана, как горжусь им, как мне нравится видеть его на баскетбольной площадке. В дни соревнований, пока мама пропадала на работе, я ходила в старшую школу брата посмотреть, как он играет, а затем ждала, пока брат закончит разговаривать с другими игроками и выйдет из раздевалки, чтобы мы могли вместе пойти домой. «Отлично потрудился, Нана», – сказала я, когда он наконец появился передо мной в облачке дезодоранта. Тренер всегда уходил сразу после финального свистка, поэтому единственным взрослым, который все еще оставался поблизости, был ночной уборщик, но его мы с Нана избегали, потому что такая работа всегда заставляла нас думать о нашем отце.

– Странные вы какие-то родичи, – заметил уборщик однажды. – Отлично потрудился? Он чего, твой наемный рабочий или студент? Ты должна была его обнять.

– Брось, мужик, – отмахнулся Нана.

– Серьезно, вы будто едва знакомы. Ну давай, обними сестренку, – подначивал тот.

– Не-а, не надо, – ответил брат и направился к двери. – Идем, Гифти, – позвал он, но я застыла на месте, глядя на уборщика, а тот лишь головой покачал. – Гифти! – крикнул Нана, не оборачиваясь, и я устремилась за ним вдогонку.

Перед игрой еще было светло, но, когда мы двое вышли на улицу, уже стояла жаркая и влажная ночь. Вокруг нас приветливо мигали светлячки. Длинные шаги брата означали, что мне приходилось спешить, чтобы не отставать от него, переходить на полубег, который я довела до совершенства за все эти годы.

– Это правда странно, что мы не обнимаемся? – спросила я.

Нана проигнорировал меня и ускорил шаг. В те дни он отгораживался ото всех, а мы с мамой лишь сочувственно переглядывались. Брату она говорила: «Ты думаешь, что самый умный? А ну убери с лица это выражение». Мне она говорила: «Это тоже пройдет».

Мы жили примерно в полутора милях от школы, совсем недалеко, по меркам нашей матери, но нам этот путь давался с трудом. Тротуары в Хантсвилле были в основном декоративными. Местные даже в продуктовые магазины в двух кварталах от себя ездили на внедорожниках, врубив кондиционеры на полную мощность. Единственными, кто ходил пешком, были такие же люди, как мы, люди, которым приходилось идти на своих двоих. Потому что у них была одна машина, один родитель, который работал в две смены даже в дни игр. Потому что прогулки обходились бесплатно, а общественный транспорт либо отсутствовал, либо был ненадежным. Я ненавидела гудки, оскорбления, которые нам кричали в опущенные окна. Однажды, когда я шла одна, рядом со мной медленно проехал человек в пикапе, глядя так жадно, что я испугалась, нырнула в библиотеку и пряталась среди книг, пока не убедилась, что он не пошел за мной. Но мне нравилось гулять с братом в те весенние ночи, когда жара только начинала превращаться из приятной в гнетущую, когда песни цикад уступали место стрекоту кузнечиков. Я любила Алабаму по вечерам, когда все было тихо, лениво и красиво, когда небо казалось полным светлячков.

Мы свернули на нашу улицу. Один из фонарей не работал, и надо было минуту идти в почти полной темноте. Нана остановился и спросил:

– Хочешь, обнимемся?

Мои глаза все еще привыкали к темноте. Я не видела лицо брата, не понимала, серьезно он или просто шутит, поэтому подошла к ответу с осторожностью.

– Вообще-то нет.

Нана принялся смеяться. Последние два квартала он шел не спеша, в моем темпе, и я смогла идти рядом.

Глава 23

Я боялась возвращаться в свою квартиру и обнаруживать, что ничего не изменилось, и поэтому стала проводить все больше и больше времени в лаборатории. Вроде как приглядывала за мышами, но ничего интересного не происходило, и дни тянулись впустую. Для большинства моих экспериментов мне требовалось лишь раз в день проверять, что не произошло никаких серьезных сбоев, поэтому в основном я просто сидела в холодном офисе, глядя на пустой файл и пытаясь найти мотивацию для написания статьи. Мне было скучно, но я предпочитала это знакомое однообразие тому, что ждало меня дома. Там однообразие сочеталось с надеждой на избавление от него и потому имело более угрожающий оттенок.

По крайней мере, в лаборатории у меня был Хан. Он использовал инструменты для картирования мозга, чтобы наблюдать за поведением мышей, и был единственным человеком, кто проводил в лаборатории больше времени, чем я.

– Ты что, теперь спишь здесь? – спросила я Хана однажды, когда он вошел в помещение с футлярчиком для зубной щетки. – Не боишься, что однажды умрешь и твое тело найдут только несколько дней спустя?

Хан пожал плечами и поправил очки.

– Нобелевская премия сама себя не получит, Гифти, – сказал он. – Кроме того, ты бы меня нашла.

– Нам надо чаще выбираться наружу, – заметила я и чихнула.

Из-за того, что я проводила так много времени в лаборатории с мышами, у меня развилась на них аллергия. Частый случай в моей сфере. Годы контакта с их перхотью, мочой и слюной делают иммунную систему измученной и ослабленной. Но если большинство людей счастливо отделывается чешущимися глазами и насморком, мне повезло получать зудящие высыпания всякий раз, когда я касалась своей кожи, не вымыв рук. Однажды у меня даже на веке появилась сыпь.

– Перестань чесаться, – говорил Реймонд всякий раз, когда я рассеянно тянулась к пятнам на верхней части спины или под грудью.

Мы жили вместе пару месяцев,