Восхождение на Фудзи (Репортажи из Японии) - Всеволод Овчинников

В конторе профсоюза члены комитета подкреплялись после бессонной ночи.

- Чтобы уяснить суть дела, вам надо прежде всего понять, что за человек этот Ода, - сказал председатель профкома Фукудзава. - Взгляните-ка для начала на дом, где он живет, да на могилу, что он себе приготовил.

Один из шоферов-пикетчиков повез меня в поселок, где Ода обосновался как самодержавный хозяин компании "Фукусима коцу". Мы обошли вокруг дома, не увидев, однако, даже гребня его крыши. Весь выходящий на главную улицу квартал был обнесен глухой железобетонной стеной.

- На два метра выше, чем у здешней тюрьмы, да и ворота куда крепче: двойные, кованые, - пояснял шофер, стараясь перекричать истошный лай сторожевых собак.

Рано осиротев, Ода начал свою коммерческую карьеру мальчишкой-лоточником. Ему трижды повезло. До войны он удачно спекулировал шелковичными коконами, во время войны - исчезнувшим из продажи сахаром.

Сделавшись самым богатым человеком на всем северо-востоке Японии, Ода прибрал к рукам три четверти акций компании "Фукусима коцу", разорил ее конкурентов и стал монопольным владельцем общественного транспорта в префектуре.

Обладатель самого крупного капитала еще больше, чем богатством, прославился у земляков своей скупостью. Когда у него умерла жена, буддийские бонзы со всего северо-востока предвкушали грандиозные похороны. Ода, однако, сам отвез покойницу на ручной тележке и сказал, что обойдется без отпевания.

Ода всегда кичился этой скаредностью да еше своей тяжелой рукой. Не только домашняя прислуга, вся семья жила в постоянном страхе перед выходками этого деспота. Единственной отрадой, единственной гордостью Ода был его старший сын, которого он послал в Токийский университет и ничего не жалел для его образования.

Однажды Ода занемог, вызвал сына из столицы и сделал его вместо себя президентом "Фукусима коцу", объявив, что уходит на покой.

Покоя, однако, не получилось. Не успел старый Ода толком прогреть свои кости в серных источниках горы Бандай, как туда дошли вести, которые привели его в бешенство. Сын впервые подписал с профсоюзом трудовое соглашение и начал коллективные переговоры по вопросу о зарплате.

Надо было с корнем вырвать эту сорную тра-зу, а не садиться со смутьянами за один стол! - бесновался Ода. - Разве изведали эти люди хоть десятую долю тех невзгод, что я испытал на своем веку? Кормятся с моего капитала да еще требуют какой-то прибавки!

Ода с шумом изгнал наследника, но и этого показалось ему мало. На могильном памятнике, который он при жизни поставил себе на родовом кладбище, высечена надпись: "Непутевого, лишенного почтительности к родителям сына хоронить здесь запрещаю". Однако даже отречься от собственного сына оказалось проще, чем игнорировать существование профсоюза. Служащие компании "Фукусима коду" провели недельную стачку, которая закончилась полной победой. Ода же тогда вздумал было рассчитать весь коллектив, но впервые в жизни отступил.

- Я чувствую себя, как побежденный самурай, которому остается лишь поджечь свою крепость и сделать себе харакири...

Ода был настолько подавлен поражением, что надолго слег. А когда снова появился в конторе "Фукусима коду", рассчитал тридцать семь активистов.

Профком через суд потребовал восстановить их на работе. Вот тут-то Ода и объявил, что увольняет три тысячи девятьсот служащих и вообще прекращает деятельность компании.

В бурных дебатах, которыми встретил эту весть коллектив, ярко проявилось присущее простым труженикам чувство общественного долга. Водители и кондукторы, которые в зной и метель ежедневно перевозят двести восемьдесят тысяч человек по горным дорогам Фукусима, знают, что такое оставить целую префектуру без средств сообщения.

- Мы готовы служить населению и без Ода. Будем брать из выручки положенную зарплату, рассчитываться за горючее, а остальное пока класть в банк. По крайней мере пассажиры не будут страдать. Они-то в чем виноваты?

Такие голоса то и дело звучали в автопарках.

Ода знал о подобных настроениях. И тем не менее не попытался лишить водителей доступа к ключам от машин. Это была провокация, которую, однако, вовремя разгадали. Если бы служащие, пусть даже заботясь о населении, по собственному почину возобновили движение автобусов и поездов, полиция имела бы повод обвинить их в уголовном преступлении - в покушении на чужую собственность. Поэтому, когда Ода издал приказ остановить транспорт, профсоюз принял решение подчиниться. Экипажи разошлись по своим рабочим местам в полной форме, с пачками специально заготовленных листовок, громкоговорители туристских автобусов были вынесены наружу, и переполненная людьми автостанция стала выглядеть как площадь во время митинга.

- Уважаемые пассажиры! Задумайтесь над тем, что вы видите сегодня, ораторствовал в микрофон водитель. - Вот вам налицо главный порок капитализма: общественный характер труда и частная собственность на средства производства...

Фотографии первого богача северо-восточной Японии, его огороженного стеной дома, его родовой могилы замелькали на страницах японских газет и журналов. Расписывая "стачку наоборот" в жанре скандальной хроники, печать старалась изобразить Ода как некий пережиток прошлого, чудом уцелевший в провинциальной глуши.

Но далеко ли ушли от него так называемые "просвященные капиталисты"? Всех их роднит ненависть к профсоюзам, страх перед силой пролетарского единства, так же как одинаково присущ их предприятиям порок, о котором говорил шофер автобуса: общественный характер труда и частная форма присвоения.

Девичьи руки

Темные от времени столбы уходили вверх и терялись в величественном полумраке.

- Взгляните на эти опоры и стропила! - говорил гид. - Храм Хонгандзи самое большое деревянное сооружение в Киото, одно из крупнейших в мире. Случись пожар - в Японии уже не найти таких могучих стволов. Да и прежде отобрать их было нелегко. А когда свезли, строителям оказалось не под силу поднять такую тяжесть. Как же удалось сделать это? Благодаря женщинам. Сорок тысяч японок остригли волосы и сплели из них канат не виданной дотоле прочности. С его помощью восемьдесят опорных столбов были установлены, балки подняты и закреплены. Вот он, этот канат. Обратите внимание на длину волос. Женщины укладывали их тогда в высокие сложные прически, какие теперь носят только гейши...

Гида слушали рассеянно, но стоило ему упомянуть слово "гейша", как хлынул водопад вопросов. Юноша едва успевал отвечать.

Заведение, что содержит гейш, называется окия. В Киото их полторы сотни. Почему это стоит так дорого? Дело в том что гейшу надо воспитывать семь лет. Ее надо учить, кормить, шить ей по четыре кимоно на каждое из четырех времен года. Поэтому владельцы окия спешат окупить расходы. Тем более теперь работать до пятнадцати лет запрещено законом.

- А может девушка бросить окия, скажем, выйти замуж? - спрашивает дама с голубыми волосами.

- Да, если выплатит долги хозяйке или если кто-то внесет такой выкуп за нее.

- Прямо-таки сюжет "Дамы с камелиями"! - восклицают женские голоса.

Они кочуют по Японии - туристы из-за океана, табуны великовозрастных бодрячков и горластых пестрых старух, спеша лицезреть оплаченную сполна порцию "восточной экзотики", непременным элементом которой является женщина в кимоно.

В Нагасаки их ведут к "домику Чио-Чио-Сан". В Киото им показывают гейш. В Фукуока они запасаются большими разряженными куклами - чем не наглядное пособие для рассказов о японках!

- Подумать только - эти куколки! - удивляется седая американка, услышав притчу о строительстве Хангандзи.

Изумляясь тем, что косы сорока тысяч японок помогли когда-то построить самый большой в Киото храм, искатель "восточной экзотики" не подумает о сорока миллионах женских рук, что составляют нынче две пятых рабочей силы Японии.

Он не вспомнит о них, когда, насытившись экскурсиями, отправляется в магазин, где собрано все, чем может нынче привлечь Япония богатого иностранца: жемчужные ожерелья, шелка, цветные телевизоры, первоклассные фотоаппараты.

- Купите эти шелка на память о красавицах древнего Киото! - говорят иностранцам, насмотревшимся на кимоно гейш.

А ведь кроме чайных домов, кроме памятников старины, куда возят туристов, не меньшей достопримечательностью Киото может считаться целый городской район.

Это Нисидзйн, где на сонных с виду улочках от зари до зари слышится стук кустарных ткацких станков. Механический привод здесь пока такое же неведомое понятие, как и профсоюз. Однако места в музее достойны не только домодельные станки, но и то, что создают ими руки сорока тысяч ткачих.

- Скажите, что труднее всего дается в вашем ремесле? - спросил я одну из них.

- Труднее всего ткать туман, - подумав, ответила девушка. - Утреннюю дымку над водой. И еще бамбук под ветром, когда каждый листочек в движении.