Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов - Уильям Куликан

Тесная взаимосвязь между скульптором и литейщиком по бронзе, демонстрируемая этими предметами, убеждает нас задуматься о недостаточном интересе Ахеменидов к внутренней красоте и особенностям материалов. Дело не в том, как полагают некоторые, что ремесло скульптора было порождением кузнечного дела. Как такое могло быть, если вырезанный мягкий камень, глиняные или восковые модели непременно требовались для отливки металлических статуй? Ответить, скорее всего, можно так: все материалы обрабатывались одинаково, как и при гравировке по бронзе, а раннее развитие и совершенствование обработки металла в Мидии оказали подавляющее влияние на искусство Ахеменидов.

На всем этом обширном и разнообразном ассортименте вспомогательных искусств стоит объединяющий штамп ахеменидского единообразия и равновесия: люди, животные, цветки лотоса – все сводится к одному образцу, как если бы сама природа тем самым становилась более понятной и податливой. Натурализм здесь полностью неуместен, и даже интерес к жизни животных и лиственным орнаментам, проявленный ассирийскими создателями рельефов, был отброшен. Живым сценам сражений и охоты ассирийского искусства Ахемениды предпочитали статику и процессии, символику и геральдику, и поскольку круг – наиболее совершенная и экономическая форма, то наиболее часто замыслом становится круглая композиция без фона и заднего плана. Ахеменидское искусство (искусство виртуозности), посвященное изображению изолированных объектов, не питаясь свежими источниками и воздействиями, было обречено на завершение скучным однообразием.

Трудно себе представить, как это единообразие достигалось, трудно узнать или определить, в какой степени эстетическое видение было хорошо обдуманной частью культа империи. Но из недавних открытий, однако, стало ясно, что ахеменидский вкус, вероятно, унаследовал врожденную склонность к симметрии и геральдике от искусства мидян. Даже в кладе Зивие поражает контраст между энергичными сценами ассирийских изделий из слоновой кости и статичными темами процессий «мидийских» изделий. Кажется, что чем дальше ахеменидское искусство отдалялось от своих мидийских истоков, тем больше его эстетическая восприимчивость сосредоточивалась на совершенствовании ремесла и так до тех пор, пока «диспропорции в гармонии», составляющие сущность каждого истинного искусства, не исчезли совсем.

Было бы недобросовестно в завершение этой главы не упомянуть о влиянии ахеменидского или более раннего искусства на античный мир. Прямое воздействие Ирана на мир Эгейского моря началось лишь в период ориентализации (приблизительно 650–600 гг. до н. э.). Несмотря на то что в этот период разрисовывание гончарных изделий на Кипре, Крите и в материковой Греции, по-видимому, черпало вдохновение в сиро-финикийском искусстве, Родос с его вереницами гусей, пасущимися оленями и многочисленными заполняющими орнаментами, кажется, вдохновлялся луристанскими идеями: даже нарисованные лучи вокруг оснований ваз – универсальная манера в коринфской керамике – ранее всего обнаружены в персидской вазовой живописи, а не где-либо еще. Природа этих узоров подсказывает, что на запад они перевозились в текстильных изделиях, и, вероятно, торговые контакты, независимые от некоторого иранского влияния, передававшегося вдоль установившихся путей греко-урартской торговли, связали Родос с Южным Ираном и Эламом.

О взаимосвязях между греческой и ахеменидской скульптурой и практической преемственностью ахеменидского и восточногреческого ювелирного дела мы уже упоминали, но следует подчеркнуть, что персидские трофеи в Афинах, захваченные у Мардония, хранившиеся в Парфеноне и выставлявшиеся напоказ на общеафинских праздниках, должны были оказывать формирующее воздействие на вкус греков. Захваченные персидские риты и другие сосуды непосредственно влияли на греческую керамику и металлообработку, но это влияние было кратким, и, вероятно, именно мастерство создания и великолепие добычи вызывали восхищение, а вовсе не ее стиль. И очень вероятно, что так же обстояло дело с персидскими коврами и текстильными изделиями, попадавшими на запад (рис. 46). Разноцветная керамическая процессия «бессмертных» со стен дворца в Сузах дает нам другое ясное представление о текстильном ремесле, поскольку ткань одежды каждого гвардейца несет на себе сплошной узор из вытканных башен. Эта мелкая деталь не лишена интереса; не только на многочисленных табличках из Суз обсуждается ткачество цветных, расшитых тканей и платьев, но существует классическая история о молодом щеголе из Сибариса, вульгарно-богатом, который носил гиматий, длиной в 15 элей, полностью покрытый мифологическими фигурами, его собственными портретами и изображениями Персеполя и Суз.

Глава 7

Из сатрапий

Наших знаний повседневной материальной культуры Ахеменидов недостаточно. Деревня в Сузах у царского дворца – единственное место, откуда мы можем черпать детальные сведения о стилях зданий, свойственных данной местности. Метод строительства домов блоком на семью сначала появляется на родине арийцев в Хорезмии, и именно к этой территории относится часть гончарных изделий самой ранней стадии существования деревни. Ахеменидские гончарные изделия, однако, почти одинаково неинтересны, и в лучшем случае они повторяют металлические формы ассирийской керамики. Приход персов не изменил местные стили керамики, использовавшиеся по всему Ближнему Востоку, поскольку Ахемениды не были колонизаторами. Но гончарные изделия, которые можно отнести к ахеменидскому производству, обнаружились в нескольких местах за пределами Ирана: в Уре, Ниппуре, Телль-Дейме, в иракском Курдистане и в Гордии во Фригии.

Таким образом, больше всего информации об Ахеменидах за границами их страны мы получаем из гарнизонов-фортов, спрятанных кладов, захоронений чиновников и в немногочисленных экспортированных товарах. Дворцы в персидском стиле обнаружены в финикийском Сидоне и в азербайджанском Cap-Тепе, а прочные официальные «резиденции», спланированные по принципу ассирийского дворца с открытым двором, найдены в Телль-Дейме, Лахише и Телль-Квасиле в Палестине, но, безусловно, существовали и многие другие. Жизнь Ахеменидов в Малой Азии, наиболее важной сатрапии, подчинялась задаче преодоления ионийского, лидийского и фригийского влияния. Недавно раскопанное строение в Даскилее (современный Эргили) в Северо-Западной Анатолии было, по всей вероятности, резиденцией сатрапа Геллеспонтийской Фригии (Тиайи драяхъя), но, несмотря на значительное число ахеменидских глиняных булл,[10] это здание настолько же чисто ионическое, как и здания в Сардах. Даже на широко застроенном и укрепленном персидском слое в Гордии, на царской дороге из Эфеса в Сузы сделано лишь несколько уступок персидским сооружениям. Но кое-где рельефные скульптуры конца V в. несут на себе персидские мотивы и трактовки. Два отдельных рельефа, один из Бюньяна возле Кайсери и другой из Даскилея, являются чисто персидскими; на них показаны мидийские маги в наброшенных на плечи меховых плащах в момент жертвоприношения (рис. 52). На фризе также из района Даскилея, выполненном в смешанном греко-персидском стиле, изображена всадница. Другие скульптурные рельефы, особенно ценный цикл памятника Нереид с реки Ксанф в Ликии, показывают персидское влияние, но уже не так явно. Не говоря уже о типично ахеменидских ювелирных изделиях, например об экземплярах из Сард или о серебряном блюде из Синопа, продукция ионийских ювелиров указывает на то же самое персидское влияние, которое обнаруживается у греков из колоний в Южной России.

Естественно, больше всего ахеменидские изделия нравились скифам. Обеденные сервизы, роскошные ложа и троны, предназначенные для пиршеств в шатрах персидских чиновников, пребывающих в действующей армии, соответствовали вкусам алчных и надменных вождей кочевников-скифов. Скифские гробницы были досконально меблированы, и в любом случае скифы не только имели тесные отношения с мидянами и персами, но и поставляли со своих уральских территорий много золота, в котором Персия нуждалась. Многочисленные отдельные ахеменидские предметы получены из скифских могильников как типично ахеменидские, например ритон из Куль-Оба, так и испытавшие определенное классическое влияние, например длинные изогнутые рога для питья V в. (один из них с необычной головой собаки на конце) из кургана «Семь братьев» (Кобан).

Рис. 38. Покрытый серебром железный боевой топор, скифский курган Келермес. Приблизительно 600 г. до н. э. Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Скифские связи с мидийским искусством замечены в некоторых предметах из клада Зивие, в котором звери в чисто скифском стиле объединены с ассиро-урартскими животными. Чуть позже этого скифского влияния на Иран воздействие мидийских и урартских источников вернулось обратно в Южную Россию и обнаружилось в серебряных предметах из могильных курганов Келермес (Кобан), Чертомлык (район Приднепровья) и Литой (Киев). Теперь эти изделия, как и пластины с решетчатыми узорами, упомянутые ранее (глава 2), следует считать принадлежащими к северной ветви индийского искусства, способного синтезировать урартские, каспийские и скифские мотивы. Некоторые стороны этого синтеза можно найти в Зивие, развивающем стиль материала, обнаруженного в этих самых ранних скифских захоронениях, особенно в Келермесе и кургане Литой.