Русский самородок. Повесть о Сытине - Константин Коничев

– Две дюжины бутылок «Трехгорного»…

– И предостаточно! – согласился Петров и смешливо повторил: – И предостаточно!..

Иван Дмитриевич говорил без тени хвастовства, запросто:

– Вот что, ребята, извините меня, я из народа, институтов, университетов не кончал. Правда, детей своих обучаю и выучу! Я вот что: кончите свои заведения – добро пожаловать в мое товарищество, работы у нас невпроворот. Растет и растет издательство. По любой специальности дело есть: по педагогике, по истории, по литературоведению, по сельскому хозяйству, промышленный отдел есть, детская книга, народная литература, классика!.. Приходите работать. Нам образованные люди нужны. Ценой-жалованием не обидим. А главное, сами цените: наше дело направлено на просвещение народа. Кто тут из вас каких специальностей?..

– Большей частью филологи…

– Есть юристы, историки…

– Ну вот, видите, нашему козырю в масть… Приходите. И напомните мне о сегодняшней встрече. Конечно, с аттестатами. Но если, помилуй бог, кого и без свидетельства нечаянно выпрут, да человек с головой, беру! Мне никто не указчик!..

– Благодарствуем, Иван Дмитриевич. Знаем, что не обманете.

– И знаем, что у вас дело интересное.

Принялись с жадностью за пиво и закуску. Григорий Спиридонович без умолку поучал молодежь. Никто и ни в чем ему не возражал, а слушали все с интересом.

– Сытина бог дал России во благовремении… Он многое сделал и сделает в десятки раз больше и лучше, с помощью вас – будущих ученых… Не зря он вас призывает к себе. Вы и не подозреваете того, сколько людей обнаружат и разовьют свои таланты в касательстве с этим человеком, с его обширной деятельностью…

– Охотно верим…

– Может, и из нас Горькие Максимы выйдут?

– Горькие? Что ж, дай бог… – ответил Петров и тут же добавил: – Алексея Максимовича надо рассматривать, как и всё, в развитии и совершенствовании. Над этим стоит подумать. Имейте в виду, друзья, люди пишущие – это мученики!.. В каждом писателе есть своя душевная драма. В каждом… Но одно скажу: путь писателя благородный, благодарный и тяжкий. Проследите судьбу многих великих русских: Пушкин, Лермонтов, Полежаев, Герцен, Достоевский, Чернышевский, Писарев… да вам ли об этом напоминать. Но водятся и «преуспевающие», у тех нет своей судьбы, а есть чековая книжка, а «труды» их недостойны даже шапочного знакомства с читающей публикой…

– Позвольте спросить вас, Григорий Спиридонович, а что же нужно, чтобы стать писателем, пусть с жестокой судьбой, но писателем, любимым народом? – обратился один из внимательных слушателей, забыв о пиве и еде.

– Ответить на такой вопрос я мог бы циклом лекций. Не торопитесь стать писателями; сначала спросите себя, а есть ли что вам рассказать? Что вы знаете, что видели, каких событий участниками были?.. Нельзя заниматься литературным трудом ощупью, не увидев ничего вокруг себя. Народным может быть только гений, подобный Толстому и Пушкину… Литература – дело святое, нельзя к этому делу подходить легкомысленно. Вот что учесть надо тем, кто хочет стать литератором: прежде всего соблюдать осторожность в выборе темы и сюжета. Конечно, не трудно подноровить грубым и пошлым инстинктам некоторых неразборчивых читателей, но это недостойно чести писателя.

– Григорий Спиридонович, – спросил другой студент, смутившись и подбирая слова, – скажите, а как же понять… вот вы пишете, извините, о святых, и даже об Иване Кронштадтском, и в то же время есть у вас отличные статьи, умные, на темы социальные, любо читать которые. Откуда эта раздвоенность? И как она уживается в одной и той же голове?

– Видите ли, молодой друг, – уклончиво ответил Петров, – это, так сказать, из области диалектической философии: бытие и сознание, да – нет, и нет есть да. Психические свойства души… направление мысли от влияния соответствующих факторов. Человек не камень. Не зря сказано мудрецом: все течет, все меняется…

Сытин молча слушал эти разговоры и, внимательно присматриваясь к студентам, думал о своих взрослых, старших сыновьях: «Николай – химик, из этого специалист по бумажной промышленности, можно сказать, уже готовый… Володя по коммерческой части – тоже не подведет отца… Но вот Васька – тот может фортеля выкинуть. Этот вырос на особицу. И книжками политическими увлекается. И молодежь около него университетская увивается, и социалисты похаживают. Какой-то Володя Мазурин, говорят, настоящий революционер… Придется на Валовой, внизу, эту студенческую ночлежку и домашний клуб ихний использовать для другой цели. А ребят всех расселить на Тверской в купленном доме, как только выберется из дома эта барыня, бывшая владелица Лукотина…»

Иван Дмитриевич, увлеченный работой товарищества, не знал того, что происходит у него на Валовой: устраиваются репетиции, готовятся к постановке на фабрике и в Берсеневке спектакли. Руководит самодеятельностью артистка Озаровская. Сын Василий был причастен к изготовлению прокламаций и фальшивых паспортов.

Иван Дмитриевич мысленно отвлекся, думая о своих семейных делах, о которых он обычно меньше всего думал и беспокоился.

А Петров между тем продолжал:

– Кто из вас будет писателем, знайте: неисчерпаемая тема – история нашего русского хлеба. Великолепная тема! Кто хлеб добывает, кто поедает и кто голодает!.. Или вот вам готовое название о забитой русской деревне: «Обузданные страхом». Однако нельзя брать лишь одну сторону жизни – положительную или отрицательную, это было бы уклонением от правды… В деревне, правда, почти невозможно найти положительного, а отрицательного материала горы. Там и смех грустный, и грусть смешная. И неизвестно, когда же повеселеет на Руси?.. Иноземцы радуются, а мы, русские, только терпим…

– По вам это незаметно, – не вытерпев, сказал один из сидящих за соседним столом.

Пропустив мимо ушей эту реплику, Петров взглянул на Задумавшегося Сытина.

– Вы что так размечтались, Иван Дмитриевич? – отвлекшись от разговоров со студентами, спросил он, вытирая рот смятой салфеткой. – Не пора ли нам заканчивать трапезу?..

Все вышли из-за стола. Студенты поблагодарили Сытина за угощение, за то, что он обещал работу в издательстве. Петрову сказали спасибо за добрую беседу и расстались.

Поздно ночью Петров уехал в Петербург. Там у него были свои дела. Он успевал печатать фельетоны и брошюры в Москве и Петербурге, читать лекции там и тут.

Ценитель способных работников, Иван Дмитриевич придерживал около издательства деятельного Петрова, остроумного, резкого, хотя и не без демагогии, журналиста-публициста.

В 1904 году Петров поехал на Дальний Восток. С дороги он писал Сытину:

Ну и путешествие! Сначала пять дней болота, потом пять дней лес, наконец десять дней по сторонам две стены холмов. Ни людей, ни строений. И какого черта несет на край света? Тут у себя сто Японии и Корей пустует. Сибирские города – именно, сибирские. Мостовых не знают. В Иркутске одна улица мощеная, да и по той иркутяне не любят ездить. Всюду грязь или пыль. Грязь непроходимая. Море грязи.

В Чите песок. Весь город закрыт вуалью из пыли. Домишки деревянные. Разбросаны. Ничего нет. Едва нашел банку чернил. Подвозу из России нет. Все втридорога.

Частные телеграммы берут с трудом. Первого сентября моей жене перешлите 1500 рублей.

Всей Вашей семье и Вам привет. Уехал ли Благов отдохнуть? Распорядитесь с 1 сентября один экземпляр „Русского слова“ откладывать для меня в Москве.

Сердечный привет.

Чита.

Дорошевича в письме Петров не замечает, игнорирует. Дружба между двумя фельетонистами не получается. Но один другому не мешает. В «Русском слове» и в книжном издательстве у Сытина всем места хватает. У Дорошевича – в один год двенадцатитомное сочинение, и отдельные издания, и дорого, десятками тысяч рублей, оплачивается его должность в редакции. В Москве суетливая, трудоемкая, но все же блестящая жизнь. Известность. Слава… В Петербурге – столице империи – на Каменноостровском у Дорошевича своя роскошная дача по соседству с министерскими и княжескими особняками…

И Петрову не хочется отставать от своего литературного соперника. Нажимает на издателя, убеждает его, что он как писатель выше Данченко и Серафимовича (о Дорошевиче помалкивает), что его надо печатать, печатать, платить и платить. И Сытин безотказен: книжка за книжкой, тридцать – сорок тощих, простонародных, дешевых книжек в год. И книга за книгой – три толстых, рублевых со статьями для интеллигентной публики: «Под чужим окном», «У пустого колодца» и «Наши пролежни».

Славой и средствами не обижен Петров. Вернулся с востока, поехал на запад. И вот он уже в Италии. Из Италии перекочевывает в Швейцарию и оттуда не дает покоя благосклонному издателю, осаждает его письмами, просьбами: