Как любовь формирует мозг ребенка? - Сью Герхард

К сожалению, если оставлять ребенка плакать или самостоятельно справляться с какими-то состояниями больше чем на очень короткий период времени, то эффект, который достигается при этом, обратен желаемому; такое обращение подрывает уверенность ребенка в родителях и в мире в целом, делая его более зависимым. В отсутствие человека, который помогал бы ему в регуляции, ребенок может очень немного регулировать сам, он может только плакать еще громче либо замкнуться в себе. Но боль от сильной зависимости и от собственной беспомощности запускает примитивные психологические механизмы защиты, вызывающие поведение, описанное выше.

Большинство способов реагирования во взрослом возрасте, которые я опишу, являются более усовершенствованными версиями этих примитивных реакций. Двойственная природа наших защитных реакций запрограммирована генетически: дерись или беги. Плачь громче либо уходи в себя. Преувеличивай чувства либо минимизируй, отключай их. Переходи к перевозбуждению или подавляй его в себе. Эти две базовые стратегии поведения также лежат в основе двух типов ненадежной привязанности — избегающей и тревожной. И не важно, какой из двух вариантов будет выбран ребенком (сознательно или неосознанно), индивид так и не сможет освоить базовые процессы саморегуляции. При этом он либо будет склонен к необоснованной требовательности по отношению к другим, либо будет недостаточно настойчив в защите собственных интересов.

ПОПЫТКА НЕ ЧУВСТВОВАТЬ

Стратегия избегания имеет тенденцию захватывать все новые территории. Она может быть доведена до той степени, когда индивид не только выращивает «броню» в ответ на призывы и страдания других, но также страшится вызвать их симпатию и может, например, скрывать свою болезнь из опасения сцен и суеты.

Ян Сьютти, «Источники Любви и Ненависти», 1935

В западной культуре замыкание в себе, состояние недооценки важности своих чувств достаточно распространено. Англичане известны своими «поджатыми губами». Но и жители Северной Америки слишком поглощены идеей «независимости» в как можно более раннем возрасте, хотя и в более экстравертной и дружественной форме самодостаточности. Этот «избегающий» или недооценивающий собственные потребности стиль поведения успешно прячет младенческие потребности от родителя, который и не стремится встретиться с ними. Если бы такие младенцы могли говорить, они сказали бы что-то вроде этого: «Не беспокойся, я тебя не потревожу». Они чувствуют, что их зависимость и потребность в эмоциональной поддержке не приветствуются, так что они учатся прятать свои чувства. По сути, они могут вырасти с внутренней уверенностью, что они вообще не должны испытывать чувств либо испытывать только «милые» чувства, которые встречали позитивный отклик. Тоскуя по всегда готовой к отклику матери, которая принимала бы весь спектр младенческих переживаний, они учатся подавлять многие из них. Это может привести к трудностям в распознавании многих чувств. В конце концов, если мать не была ими заинтересована, почему они должны вызывать интерес у ребенка? Если родитель не распознавал и не называл чувства ребенка, как сам ребенок может назвать их и обсуждать их? Они так и останутся размытыми физическими ощущениями — приятными или неприятными, — недифференцированными, не отраженными в высших отделах головного мозга.

Людей, выросших в таких условиях, часто называют «алекситимиками», имея в виду, что они не научились облекать собственные чувства в слова. Они часто не осознают, что именно они чувствуют. Несмотря на то что они испытывают чувства, как и другие люди, они игнорируют их примерно так же, как делали их родители и воспитатели. Чувства не находят отражения в сознании и с ними не обращаются как с важными сигналами о состоянии организма. В социальном смысле индивид живет вполсилы, стараясь обойтись базовыми и нетонкими реакциями на других людей.

Некоторые из таких людей могут стать своего рода прагматиками, сфокусированными на внешнем мире, они стараются не погружаться во внутренние состояния — ни свои, ни других людей. Часто они неплохо устраиваются в жизни и вполне преуспевают на выбранном поле деятельности. Они могут быть преданными родителями, которые многое делают для своих детей и поощряют их в различного рода достижениях, не останавливая своего внимания на их внутренних переживаниях. При беглом взгляде они кажутся очень нормальными и вполне уравновешенными. Тем не менее они часто крайне зависимы от присутствия партнера: иногда им важно, чтобы просто кто-то был рядом. Они не ожидают, что в близких отношениях будут подробно исследовать особенности и внутренний мир друг друга, но крайне зависимы от присутствия кого- то, кто олицетворяет для них безопасность, для базовой регуляции. Когда этот объект подвергается угрозе, например если партнер их покидает или умирает, они сталкиваются с эмоциональным потрясением, с которым не знают как справиться.

Было обнаружено, что люди, которые живут такой жизнью, склонны к болезням с психосоматической компонентой, особенно при потере человека, который помогает им в регуляции, так как их собственные способности в саморегуляции развиты слабо. Они испытывают сложности в подборе слов для описания своих чувств. Они не могут словесно описать свое несчастье, так что проблемы у них выражаются в до- символическом виде, через тело. Слова, которые помогли бы им взаимодействовать с другими людьми для обретения утешения и управления собственным возбуждением, им не даются. Когда они переживают расставание, и особенно смерть партнера, их телесные системы, включая иммунную, могут давать сбои.

Впервые я обратила внимание на то, как эмоциональная жизнь вовлечена в физические болезни, когда моя мама заболела раком в возрасте 49 лет. В то время она была женщиной в расцвете лет, сильной, харизматичной личностью, чье очарование в стиле Грейс Келли, только без ее холодности, созревало к концу четвертого десятка жизни и становилось красотой более спокойной и зрелой. Я хотела понять, как кто-то, кажущийся настолько «сильным», может так вдруг поддаться болезни, и я стала читать о типаже «ракового больного». Описания весьма подходили моей маме. «Раковый типаж» всем представляется очень милым человеком. Они готовы со всеми сотрудничать, всегда думают и заботятся о других, никогда не впадают в гнев и не высказываются ни о ком негативно. Моя мать всегда была безнадежно жизнерадостной и всегда искала во всем позитивные моменты. Она всегда была благодарна другим за заботу и переживания во время своей болезни. Ее все называли «отважной».

В то время я читала Лоуренса Ле Шона, писателя, который обнаружил общие моменты в описании больных раком. Он обнаружил, что у большинства из тех, кого он изучал (72 %), были сложные отношения по крайней мере с одним из родителей, который заставлял их чувствовать себя эмоционально изолированными. Он заметил также, что многие из его пациентов эмоционально вкладывались в кого-то в ранней молодости — и когда они лишались этого кого-то, они заболевали. Такая схема поведения при этом была обнаружена лишь у 10 % людей из контрольной группы (ЛеШон, 1977). Это также было похоже на мою маму. Она покинула родительский дом в 16 лет, чтобы прекратить сложные взаимоотношения со своей матерью, рано вышла замуж, и через 30 лет брака мой отец оставил ее. Пару лет спустя у нее обнаружили рак. «Но как чувства могут убить тебя?»-думала я в то время. Я могла наблюдать эффект от регулярных занятии и диет, которые были необходимы для поддержания здоровья в теле, но моя мать была спортивной женщиной, которая играла в теннис, пела и внимательно относилась к своей диете и ее влиянию на организм. Она не выглядела так, будто скоро заболеет. Хотя смертельная болезнь может нанести свой удар и по физически сильному. Что же подтачивало иммунную систему?

Исследователи в то время начали подозревать, что иммунитет и эмоции связаны. Люди, которые не выражали свой гнев и отрицательные эмоции, были особенно уязвимы. Лидия Темошок, например, обнаружила, что чем лучше больной раком умел выразить свой гнев и негативные реакции, тем больше лейкоцитов было рядом с опухолью, чтобы бороться с ней (Темошок, 1992). Одно из объяснений этому явлению состоит в том, что при выражении гнева активируется парасимпатическая нервная система, которая поддерживает производство лимфоцитов. В то же время, когда гнев и негативные эмоции не находят своего выражения или с ними пытаются разобраться каким-то косвенным способом, гормоны стресса, которые вырабатываются при этом, в частности кортизол, остаются в системе. Как мы знаем, при хронически высоком уровне кортизола могут нарушаться иммунные реакции.