Былинки от Инки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проспалась баба гулящая,
окинула взглядом бодрящим
нашего недотёпу
и говорит очень строго:
– Раз от смерти меня избавил,
я тебе буду в подарок,
как супружница али невеста.
Свадьбе быть, приготовьте тесто!
Свадьба прошла замечательно!
Пироги удались, что совсем примечательно,
и дитятко народилось хорошее:
малость со скошенной рожею.
Народ судачил: «Плохое наследство.»
Ну, что есть, от того не деться!
Мужики и Черномор
Мы ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
– Море синее расступитися,
волны черные растворитися!
Море синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены морской
выходил наш друг Черномор.
Говорил Черномор: «Негоже
с такою холопской рожей
море синее беспокоить,
самого Черномора неволить!»
Кланялись Черномору мы низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются,
прыгнуть на нас собираются!
Помоги, Черномор, чем сможешь,
ведь ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.
На народушку глянь, в кручине он.»
Хмурился Черномор и злился,
пеной морской белился,
отвечал: «Эх, жизнь ваша,
как трёх-крупяная каша
овсянка, перловка и гречка:
после юности к пьянкам да к печке.
Так зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят всё!» —
и полез в своё море синее.
Мы кричали ему, да сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это лучше, —
обрадовались мужики, чуть не плача. —
Потонет враг, не иначе!»
И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул,
спать отправился дальше.
А мы с берега ему машем
руками, платками! Однако,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.
Так и жили: с рождения к печке.
– Пойдём, сколотим скворечник,
домища побелим, покрасим.
Ну вот, жизнь уже не напрасна!
Сказка о дураках, попе и попадье
На ярмарку много дорог.
– Почём нынче горох?
– Десять пощёчин!
– Дорого очень!
А бобы?
– Мимо ходи!
Но мимо ходить мы не хотели,
гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
да прочий необходимый товар.
Но нас почему-то гнали,
говорили: «Вы денег не дали!»
Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной.
– Держи векселя надёжные:
долги наши прошлые!
Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивы!
– А ну валите отсюда,
и без вас тут народу запруда!
Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд тощий ему завидует.
Подползает поп до прилавка,
смотрит (пущай, не жалко!)
и говорит устало:
– Мне вон тех дураков не хватало! —
и на нас пальцем тычет.
Васятка малой уже хнычет.
Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни есть, обеду.
Наелись, поп танцевать нас заставил,
еле-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
снова сплясали, повеселели!
Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда мы песни уж еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся.
Или дюже к себе придираемся?
Но попадья говорила:
– Зачем дураков раскормила?
А сама тощей коромысла!
И вот, всё это осмыслив,
решила она нас прогнать.
Да Васятка успел сказать
попу веское слово:
– Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!
Поп побил жену немножко
и та сразу умолкла.
Так жили мы долго.
А как умерли, так попадью простили.
Но на ярмарку более не ходили,
потому что денег мы отродясь не видали,
и от ангелов крылатых не слыхали,
где сытую жизнь раздавали!
Как мужики Ивана-дурака проучили
Как бы не был пригож Иван-дурак,
да всё у него было не так:
не оттуда росли ноги и руки,
хата кривела от скуки,
отсырела поленница, дрова не наколоты,
на голове колтуном стоят волосы —
мыться он в бане не любит.
Кто ж такого полюбит?
Но мнения о себе он глубокого:
бровь дугой и роста высокого,
волосы кучерявые, русые,
губы алые, пухлые
и поступь мужская тяжёлая,
прям богатырь, не менее и не более!
Молодой молодец,
а где твой отец,
и чего ж он тебя не высек?
– На выселках
мой батяня,
против царя буянил.
В кандалах, а может, скончался.
С мамкой более никто не венчался.
Понятно, баловень материнский,
вот откуда норов былинский,
а дел на копейку,
не Иван ты – Емелька!
Бери лопату, бегом на кладбище:
копай, мужичок, себе днище
да ложись в глубоку могилку,
закопаем навечно детинку.
Погнали Ваньку на сопку:
вскопал он ямку и лёг кверху попкой.
Земелькой его засыпали
и: «По домам, не выплывет!»
Ванька кричит: «Ой простите,
работать пойду, не губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печкой поправлю,
в сарай скотину поставлю.»
Пожалели мужики Ваню:
– Вылезай да не будь болваном!
Иван вылез, домой побёг.
И обещания выполнить смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.
Хату всё село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.
Второй, третий годок пошёл…
Родились, подрастали дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку да кобыле.
Иван-дурак так и не бил их,
деток своих, ни разу:
его не лупили, и он не зараза!
А как в могиле лежал, не помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли больно.
Чудо лесенка для бабки
Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!
Я по лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу на порог
и узнаю жизни срок.
Скажи, скажи мне, боженька,
только осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках тужить?
Только, только, боженька,
не скажи мне ложненько!
Бог поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
– Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!
Ой бяда, бяда, бяда!
Зачем залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне больше ни невеститься!
Год идёт, другой проходит.
Уж какой жених уходит
с распечальной головой.
В девках я помру, к другой
поскорее уходи,
не стой у бога на пути!
Так я жила десятки лет,
соблюдая свой обет.
Постучался дед седой:
– Двери, старая, открой!
Подала я деду обед,
рассказала свой навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.
Потом
