Шлюха. Любимая - София Блейк

Кто начинал и где, думать мне уже не хотелось, я чувствовала себя на правильном пути, и хотела в дальнейшем действовать так, чтобы не доверять и не подставляться никому на этом свете. А науке выстраивать структуру и руководить ею я еще обучусь, думала я, стоя перед зеркалом и собираясь на встречу с моим будущим директором. Кстати, в нотариально оформленном назначении Бориса Аркадьевича было отдельно указано, что директор «Терамитема» не имеет права продавать и предоставлять в качестве залога арендуемую фирмой недвижимость. Эта оговорка была воспринята Борисом Аркадьевичем вполне дружелюбно и без обид: всякого насмотрелся он за свои семьдесят лет. Я, впрочем, настаивала бы на этом параграфе, даже если бы Борис Аркадьевич обиделся. Вплоть до отмены всего нашего соглашения. Если ты уже решила что–то для себя, понимала я, следуй выбранной линии без колебаний. Иначе «золотой код» никогда не раскроется тебе.

В этот день я решила лечь спать пораньше, поскольку предыдущая ночь и последовавший за ней хлопотный день вызвали сильную головную боль под вечер. Почистив зубы и приняв таблетку аспирина, я раздумывала, проверять или нет электронную почту, когда в дверь моей спальни постучались, и я услышала Машин голос:

— Можно к тебе?

— Если я скажу, что нельзя, ты уберешься? — процедила я.

— Ты хочешь, чтобы я вообще убралась из твоей квартиры? — Маша уже стояла в комнате. Она только что вернулась и еще не успела переодеться, видимо, спешила поговорить со мной.

— Ты решила испытать мое великодушие? — похоже, мы изъяснялись только вопросительными фразами.

— Я была дурой, — сказала Маша, — я виновата перед тобой. Прости, если можешь.

— Считай, ты получила индульгенцию, — сказала я. — Теперь выметайся и закрой за собой дверь.

— Хорошо, — кивнула Маша, — только вещи соберу.

— Могу одолжить чемодан, — сказала я и вдруг поняла, что совершаю ошибку. Все–таки именно Машка четыре года назад, не задумываясь, взяла на себя уголовную статью, которая грозила мне. Тогда она не могла просчитать, что можно будет потом отвертеться, просто сказала, что наркотик в моей сумочке принадлежит ей.

— Спасибо, — сказала Маша, — я верну чемодан, как только устроюсь.

— Сядь в кресло, — сказала я, кивнув ей на вращающееся кресло перед письменным столом. — У меня голова раскалывается, хочу разговаривать лежа.

С этими словами я откинула одеяло и устроилась на своей кровати, положив две подушки под голову. Вообще–то я сплю всегда на одной, а под вторую засовываю руку. Маша уселась в кресло и развернулась ко мне лицом. Ее круглые коленки были сомкнуты, как у пай-девочки.

Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга.

— Я больше никогда не встречусь с ним, — начала Маша.

— Конечно, — подтвердила я, — зачем это тебе? Несколько лет назад у тебя не вышло, но теперь галочка поставлена, план выполнен. Ты снова номер один, ты на свете всех милее, всех румяней и белее. Поздравляю!

— Сонька, прости, я дрянь, я никакая не гетера, а просто блядь, которая, когда выпьет, забывает обо всем. Этого бы не было, если бы он, демон ассирийский, нам обеим не подливал. Но ты же столько лет его знаешь…

— Доверять мужикам, — ухмыльнулась я, — с нашим–то опытом?

— Нет, — махнула рукой Маша, — я вину ни на кого не перекладываю. Я сука, конечно, и нечем тут гордиться совершенно. Но если ты думаешь, что я все это говорю только для того, чтобы дальше жить у тебя на халяву, то лучше мне сейчас же переехать. Я хочу сказать, что, если я останусь здесь, то ты ведь на сто процентов и не поверишь мне. Поэтому я все–таки соберу вещички и мы попрощаемся. А потом ты мне позвони, если захочешь увидеть. Я торжественно клянусь, что приеду, куда скажешь по первому требованию, и тогда помиримся окончательно.

— Вот, блин, выдумала, — удивилась я. — Точно, кровь священнослужителей, которые в твоем роду, глаголет.

— Может быть, и так, — сказала Маша Попова. — Только я решила твердо у тебя после случившегося не оставаться. Никакая это не епитимья, просто правильный поступок. Вспомни, ведь ты эту квартиру для себя покупала, а живем в ней мы с твоей матерью. Но НН тебя–то хоть вырастила, а я и так незаслуженно пользуюсь твоей добротой.

Я попыталась открыть рот и сказать что–то, но, пока подыскивала нужные слова, Маша опередила меня, окончательно выбивая почву из–под ног:

— Ты вернулась в Москву не такая, как уезжала, Сонька. Вроде бы все то же самое, но я знаю, что ты высохла, обозленная стала, теперь в тебе что–то от железной леди появилось, даже не знаю, как сказать. Я ведь не просто так тебя ждала: у меня куча новых идей, мыслей по бизнесу, я хотела бы обсудить их с тобой, но ты отказалась разговаривать. Сказала, что займешься изучением рынка, да только с этих пор три месяца миновало, а ты каждый день бегаешь куда–то, звонки тебе сыпятся десятками в день, а мне ни словечка. В общем, я, наверное, и от злости на тебя с Тимуром это сотворила.

— Ты не поняла меня, Машка, ничего–то ты так и не поняла.

— Ну, раз так, куда уж нам, сиволапым, — она встала с кресла и расправила юбку.

— Сядь, я не закончила!

— Хватит языком трепать, — сказала Маша, — чемодан даешь, или нет?

— Я снова улетаю из России, — сказала я, закрывая глаза.

— Это твои проблемы, — сказала Маша. — Мягкой посадки. Так что же чемодан?

— Он мне понадобится скоро.

— Привезу, не переживай, — успокоила меня Маша. — За базар отвечу.

— Ты успокаиваешь свою совесть, — сказала я, закрывая глаза и откидываясь на подушках, — а делаешь больно мне. Подумай на досуге, как это получается. Чемодан в шкафу, в передней.

Маша постояла в комнате еще минуту или две, возможно, она хотела что–то добавить, да так и не решилась, может быть, просто смотрела на меня и раздумывала над моими словами. Но потом она все–таки выключила свет на письменном столе и вышла, аккуратно затворив за собою дверь.

Борис Аркадьевич подготовил смету ремонтных работ, и мы вместе с утра до вечера вели переговоры со строительными бригадами и фирмами, искали качественные стройматериалы подешевле, заверяли соседей по зданию, что не причиним неудобств и побелим потолки в подъездах в качестве бонуса за лояльность. Как ни странно, именно жильцы этого запущенного здания, почти все относились к нам с неприязнью и подозрительностью. Здесь жили в основном бюджетники и пенсионеры, то есть, вроде бы самые обычные среднестатистические москвичи, но складывалось ощущение, что, будь их воля, нас непременно следовало разорить, а полуподвал на веки вечные заколотить досками, а еще лучше — передать жильцам дома, как будто они имеют на него историческое право.

— Там будет склад текстильной продукции, — уверяли мы поочередно каждого из них. — Никакой незаконной деятельности, ничего токсичного, никакого шума.

— А тараканы?

— Мы же не общепит, — широко улыбались мы.

— Это вы сейчас говорите, — злобно смотрели на нас пожилые тетки, из–за спины которых воняло жареной рыбой так, что впору было натягивать респиратор. — А потом смените вывеску, и управы на вас не сыщешь.

— Мы же по-хорошему, сами к вам пришли, хотим выстроить уважительные отношения с соседями, показаться вам лично.

Засвидетельствовать почтение, пообещать небольшую взятку, лизнуть ваш дряблый зад, чтобы вы почувствовали себя властью, как вахтер или консьержка, дать вам снова немножечко моего унижения. Того, чем я разбрасывалась всю свою взрослую жизнь. Но сегодня — только самую малость…

— Старикан и молодая девка, что за хрень! — этот соседушка был пьян и откровенен. На нем была одета давно не стиранная тельняшка и спортивные брючата с пузырящимися коленями.

— В документах все указано, — сказал Борис Аркадьевич, расстегивая подаренную мной кожаную папку, в которой он носил копии документов, подтверждающих наши права. — Хотите ознакомиться?

— Че ты мне паришь, старый? — мужик выглядел лет на сорок, но особой крепости в нем не ощущалось. Он вытолкал нас на лестничную клетку, прикрыл за собой дверь и закурил вонючую сигарету. — Ясно, что настоящие хозяева не вы. Кто–то за вами стоит, поосновательнее, а? Леху Кутузова не проведешь!

С этими словами он подмигнул мне и перешел на заговорщический полушепот:

— Кому опять продались? Чуркам или жидам? Леха все видит, все знает, красавица.

— Ты что, дружище? — улыбнулась я ему в ответ. — Горя захотел? Зачем тебе кто–то, кроме нас, нужен? Мы–то между собой, как русские люди, всегда договоримся, а вот если б ты глуп оказался, и кто другой к тебе заглянул, а то и в подъезде твоем темном встретил? Чур тебя, Леха Кутузов от этих бед, понял меня, ты же не дурак, Леха? А может, ты пидор, Леха, и тебя большие мусчины интересуют? — я уже почти впивалась губами в его мясистое ухо. Благо, высокий каблук почти выравнивал наш рост. — Так будут тебе мусчины, настоящие, сильные…

— Я не пидор, — Леха отодвинулся от меня и вжался в свою дверь, общение с нами сразу потеряло для него привлекательность.