Царь Павел - Теодор Мундт

— Я очень признателен вашему величеству за лестное доверие, — ответил принц Генрих, внутренне переводя дух, — но, простите, вы со слов стоустой молвы несколько преувеличиваете мою мнимую ненависть к женщинам: как же могу я ненавидеть женщин вообще, раз передо мною сейчас поразительнейший образец человеческого совершенства!

— О, вы всегда были рыцарем, принц! Но могу ли я считать эти слова за согласие помочь мне в выборе? А у вашего Высочества уже имеется что-либо на примете?

— Да, ваше величество, мне только что пришла в голову одна мысль. Я очень люблю великого князя, мне дорого его счастье, и это заставляет меня быть вдвойне осторожным. Но особа, которую я имею в виду, способна была бы примирить с женщинами даже такого женоненавистника, каким ошибочно считают меня. В ней соединяется все, что только можно пожелать: красота, доброта, высшая лояльность, ум, образование, твердость характера!

— Боже мой, но назовите же мне скорее имя этого феникса, принц!

— Это — моя внучатая племянница, принцесса София Доротея Вюртембергская!

— Об этой принцессе я и сама слышала массу лестного! Не правда ли, это — дочь брата ныне правящего герцога вюртембергского, а ее мать — урожденная принцесса Фредерика Доротея Бранденбург-Шведт, дочь сестры его величества прусского короля?

— Совершенно верно, ваше величество, — удивленно ответил принц. — Но до чего вашему величеству в точности известна вся генеалогия европейских дворов!

— Да, этим я могу похвастаться, милый принц!.. Так вот, эта невеста была бы мне тем более желательна, что я получаю ее для сына из рук моего верного и ненарушимого союзника, чем в особенности дорожу. Но мне кажется, что принцесса София Доротея, во-первых, очень молода — ведь ей нет еще полных семнадцати лет?

— Это просто поразительно! — воскликнул Генрих. — И в этой области ваше величество пребывает несравнимой! Да, принцесса очень молода, ей еще нет полных семнадцати лет. Но разве счет лет может быть мерой возраста? Его высочество великий князь совершеннолетен и находится в том возрасте, когда другие монархи, например, французский король Людовик XIV, самостоятельно и с блеском выносили на своих собственных плечах управление большой страной, а между тем вы, ваше величество, не считаете великого князя способным даже для частичного вмешательства в государственные дела. Наоборот, Софии Доротее, несмотря на ее семнадцать лет, по уму, образованию и твердости характера можно дать все тридцать, и, таким образом, принцесса соединяет в себе все выгоды и прелести юного и зрелого возрастов!

— Однако, принц, я вижу, что вас действительно несправедливо обвиняют в женоненавистничестве! Прекрасная принцесса находит в вас красноречивейшего адвоката. Но вы, вероятно, забываете еще одно препятствие, пожалуй самое значительное: ведь принцесса уже помолвлена с наследным принцем гессен-дармштадтским, причем этот брак заключается по взаимному влечению, а не только из-за политических целей!

— А, вашему величеству известно также и это? Но неужели вы серьезно можете считать это каким-нибудь препятствием? Ну, что за партия какой-нибудь гессен-дармштадтский принц? Если под рукой нет иного жениха, то можно выдать дочь замуж и за него, но раз на сцену выдвигается настоящий кандидат, то чем скорее принц отойдет в тень, тем лучше и для него, и для его невесты.

Важно только знать, имеет ли Россия серьезные намерения на принцессу вюртембергскую, а остальное все несущественно. Если ваше величество согласны с моим мнением, что лучшей жены великому князю не сыскать, то разрешите мне сегодня же послать курьера к его величеству с извещением о состоявшемся у нас предварительном соглашении.

Екатерина задумалась, затем, сделав рукой решительный жест, сказала:

— Ну, что же, пусть так и будет! Уполномочиваю вас, милый принц, быть сватом моего сына! Я считаю двойной честью, что невеста и сват — ближайшие родственники дружественного нам двора. Так с Богом, принц! Принимайтесь за это дело, и да благословит Господь ваши начинания!

Царственные собеседники расстались очень довольные исходом переговоров. Только выйдя из кабинета императрицы, принц Генрих на мгновение нахмурился, вспомнив, что о смерти несчастной Вильгельмины императрица даже и не заикнулась.

IV

Принц Генрих не стал терять время и сейчас же отправил курьера к своему августейшему брату с извещением о сделанных им императрице предложениях. В ожидании ответа он с пользой употреблял проводимое время, чтобы расположить в свою — а следовательно, и в прусскую — сторону влиятельнейших лиц русской короны. Принц Генрих отлично знал, какую ценность представляет для дипломата полное постижение глубоко меткой поговорки: «Взлюбит царь, да невзлюбит псарь», а потому, обеспечив расположение императрицы, занялся «псарями».

В те времена все русские сановники не стеснялись брать крупные денежные подарки от иностранных держав. При императрице Елизавете это зло доходило до такой степени, что официально было известно, сколько получает в год такой-то за поддержку интересов Англии, сколько другой за представительство о благе Австрии. При императрице Екатерине II это делалось далеко не так явно, не с таким открытым цинизмом, да и сама Екатерина не в пример Елизавете Петровне слишком активно вмешивалась в весь ход внешней политики, чтобы можно было ограничиться одними подкупами. Поэтому в большинстве случаев представители иностранных держав затрачивали несравненно меньшие суммы теперь, чем прежде.

Только с одним Потемкиным трудно было дешево отделаться. Это был единственный человек, сумевший приобрести неограниченное влияние далеко за пределами своего интимного положения при государыне. Правда, стремясь к вершинам власти, Потемкин сумел избежать крупнейшей ошибки Орлова: мелкой ревности. Он понимал, что не может удержать навсегда чувства Екатерины, а потому не только не ревновал к ее мимолетным симпатиям, но сам разыскивал и приводил к Екатерине людей, достойных по внешним качествам заинтересовать ее. Так и теперь, заметив признаки охлаждения к себе, Потемкин поспешил привести к императрице под видом кандидата на должность личного секретаря красавца Петра Зорича, племянника Елизаветы Зорич.

Принц Генрих окружил самой внимательной любезностью и Потемкина, и Панина, и Зорича, что нередко вызывало грубые насмешки великого князя, слишком прямого, чтобы быть таким дипломатом. Он понимал, что Генрих не может поступать иначе, видел, что с ним, Павлом, принц держится совсем иначе, что, оставаясь с ним наедине, Генрих сменял тонкую придворную любезность на сердечную ласковость и дружелюбие. И все-таки он не мог удержаться, чтобы в минуты интимных бесед с принцем не передразнить его обращения с кем-нибудь из любимцев императрицы. Но Генрих не сердился на это; он только дружелюбно улыбался, довольный, что в его присутствии симпатичный ему великий князь несколько расстается с обычной мрачностью расположения духа.

Так шло время, пока курьер не привез ответа Фридриха II. Прусский король сердечно благодарил брата за его удачную мысль и всецело соглашался с братом, что склонность Софии Доротеи к принцу дармштадтскому не может считаться каким-либо препятствием в таком серьезном деле. Он уполномочивал брата окончательно выяснить этот вопрос и пригласить великого князя на смотрины невесты в Берлин.

Теперь все препятствия были устранены и оставалось только объявить Павлу Петровичу матерински-монаршую волю. Но это-то и было для Екатерины самой трудной частью дела.

Она хотела сначала просить Генриха поговорить с Павлом и воздействовать на него, но потом поняла, что это по многим причинам неудобно. А сама говорить с сыном она не решалась: она не сомневалась, что Павел резко откажется от вторичного брака, наговорит ей дерзостей и вместо желаемого согласия сына только возгорится новая ссора. Этого-то она, конечно, не боялась, но теперь, когда между нею и Фридрихом Прусским все было покончено, проволочка в решительном предложении могла показаться оскорбительной и повлиять на дружбу обоих государств.

Наконец, продумав весь день, Екатерина позвала к себе Панина, рассказала ему суть дела, известного пока только ей, Потемкину да принцу Генриху, и попросила его сейчас же вечером отправиться к Павлу Петровичу и во что бы то ни стало уговорить его подчиниться воле матери. В заключение она сказала, что на следующее утро будет ждать сына у себя с ответом.

На следующий день тяжелые шаги в соседней комнате известили Екатерину, что Павел Петрович явился.

— Ну, милый Павел, — с худо скрываемой тревогой спросила она, силясь выразить на лице нежнейшую улыбку, — я надеюсь, ты принес мне свое согласие?

— В чем именно, ваше величество? — спросил Павел.