Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Карел Ванек

– Не надо, не надо тушить! – Дуня рванулась к лампе. – Я не хочу. Бог и во тьме видит, а я не хочу, чтобы богородица обо мне знала.

Марек в отчаянии сжал руки над головой.

– Ты сама не знаешь, чего хочешь!

И Дуня, подходя к нему, зашипела ему в лицо:

– Ну глупец, непроходимый дурак! Каждый сопляк у нас знает, что нужно делать, а ты солдат и ничего не знаешь… Ну, дурак, смотри же!

И, плача от злобы, она вскочила на полати, с ненавистью перевернула богородицу и Христа лицом к стене, стукнула по ним кулаком так, что с них посыпались пыль и паутина. С лавки она соскочила, бросилась на шею Мареку и победоносно крикнула:

– Ну, что же ты смотришь, глупец! Теперь они смотрят через стену на улицу, а мы за ними можем делать, что хотим!

И, падая на подушку, она увлекла за собой Марека и, обнимая его, шептала:

– Мой милый, дорогой, золотой австриячек!

На дворе уже было светло, но в глазах Марека ещё клубилась сладкая темнота, когда он шёл через двор, чтобы доспать на своём сене. Через некоторое время приехали Швейк и Звержина и расположились возле него. Они проспали до самого полудня, пока Дуня не пришла к ним и не начала их будить к обеду. Она погладила Марека по лицу и, видя удивлённый взгляд Швейка, сказала ему:

– Бедняжка – образованный! Устал, он белоручка и не привык к чёрной русской работе. Ну, пускай сегодня отдохнёт. К обеду у нас блинчики, и он с них наберётся сил.

После обеда все трое выстирали свои рубашки и пошли на улицу.

Мужики сидели в одном месте, а женщины в другом. Девчата клали друг дружке на колени головы и, разгребая волосы, пели песни, разговаривали и били в голове вшей и гнид.

Они пели своё любимое:

Ночкой тёмной я боюся,Проводи меня, Маруся

Когда появились пленные, взгляды всех устремились на них. Все притихли, и только Дуня потихоньку что-то рассказывала. Она указала на Марека и сообщила:

– Они – все равно как наши мужики; они работают, курят, играют на гармонике, напиваются; и жён у них бьют. А он мальчик славный и умный. Все у них, как у наших. Только у них малюсенькие…

Дуня это сказала так, что у неё все лицо искривилось от удивления. Затем подняла мизинец левой руки и, показывая на его половинку, снова подтвердила:

– Такой вот малю-ю-юсенький!

И девчата вокруг неё разразились бурным, неподдельным смехом.

МЕДИЦИНА БАБКИ МАРФЫ

На другой день шёл дождь, и Трофим Иванович во вторник утром вывел своих рабочих в хлев, где зимой стоял скот. Он принёс лопаты и от одной плетёной стены начал из навоза вырубать куски в форме кирпича.

– Вот как, ребята, нужно рубить. Накладывайте их на воз, Наташа будет возить их за хату, а Дуня складывать в кучи.

– Ты будешь строить новую хату? – спросил его Марек. – Для чего это ты, хозяин, готовишь эти кирпичи?

Трофим Иванович объяснил, для чего служат кизяки, потом, видя, что его никто не понимает, он потащил Марека за собою в кухню и показал ему на печь:

– Вот для чего это надо! Это русский антрацит.

И тогда только была разъяснена загадка кирпичей, которые они видели, когда ехали по России.

За два дня они вычистили весь хлев, и хозяин был доволен. Дождь перестал, но было ещё холодно, так как дул свежий ветер, и Трофим Иванович решил веять пшеницу.

Из сарая вытащили веялку, поставили её на двор, и все поочерёдно вертели ручку. Звержина, хваставшийся своей силой, таскал мешки и складывал их, а остальные ссыпали зерно. Швейк все время отгонял вечно голодных поросят, которые в каждый момент готовы были забраться в ворох и сожрать пшеницу.

И все-таки из-за свиньи однажды произошло несчастье. Как-то в полдень свинья прогрызла мешок, который оставили у веялки, съела почти половину пшеницы, а когда Швейк погнался за ней, она подбила Звержину, который в это время нёс на плече другой полный мешок. Звержина упал через свинью, а мешок упал на неё. Свинья заорала, Звержина закричал. Свинья убежала, а Звержина сам встать уже не мог. При падении он почувствовал, что у него что-то хрустнуло в крестце. Его отнесли в сено в сарай, Трофим Иванович принёс икону, обнёс её с молитвой три раза вокруг Звержины и потом опять пошли работать, так как Трофим Иванович, положив к изголовью заболевшего икону, уверил его:

– Теперь ты на неё молись и к утру будешь здоров.

Но к вечеру, когда кончили работу, больному стало хуже; он стонал, не мог повернуться и молился так отчаянно, что Швейк счёл необходимым посоветовать ему:

– Она, эта святая, не знает, где у тебя болит. Марек, подымем его и покажем ей это самое место, чтобы она долго не искала.

Соединёнными силами они сунули ему икону под спину. Звержина уснул, но ночью разбудил Швейка:

– Дружище, вынь её, мне уже лучше. А то эта проклятая рама давит. У меня уже два раза от неё треснуло в крестце. Ну вот, теперь не болит.

Утром Трофим Иванович пришёл их будить, ощупал немного припухшую спину Звержины и удручённо сказал:

– Он больной, и свинья больная, – жалко, жалко. И нельзя было понять, кого ему жалко – пленного или свинью.

Бравый солдат Швейк, задумавшись об этом проявлении двойного сочувствия, стал рассказывать Мареку:

– У них, у крестьян, у всех такое доброе сердце. Это я знаю ещё по Чехии. Это было в Вшетатах. Один богатый крестьянин Пивонька сидел в трактире со своим приятелем и играл в карты. И вдруг туда приходит за ним девочка и говорит: «Папа, папа, иди скорей домой, мама заболела». А он, значит, оборачивается и говорит: «Скажи, что скоро приду домой. Акушерка к ней пришла? Скажи ей, чтобы она поспешила». И играет в карты дальше. Через минуту прибегает к нему другая девочка. «Папа, лапа, иди скорее домой! Вашек упал с чердака, и доктор до сих пор не может привести его в чувство». А он даже и не оборачивается: «Скажи, что доиграю и сейчас же приду». Через час прибегает снова первая девочка и говорит: «Папа, папа, что делать? Из коровы вылезает задними ногами телёнок, пришёл ветеринар, но корова отелиться не может». Как только услышал это Пивонька, моментально бросил карты, схватил шапку и полетел домой так, что бедная девочка за ним не могла поспеть, по дороге кричит: «Что нынче за сумасшедший день! С матерью плохо, Вашек убился, корова не может отелиться!» А девочка, не попадая зуб на зуб, говорит ему: «Папа, прости меня, с Вашеком ничего не случилось, с маменькой тоже, я только не хотела тебя сразу пугать такой бедой с коровой».

– Друзья, – застонал наконец Звержина, – если я умру, разделите моё имущество. Ты, Марек, возьми мой мешок, а тебе, Швейк, я завещаю чайник.

– Об этом, друг, не заботься, – поспешил его утешить Швейк. – Ты знаешь, что похороны у тебя будут торжественные. Зароем тебя, как солдата, который пал на поле славы, хотя бы его убила и свинья. Давай мы тебя вынесем наружу, чтобы тебе не было так печально умирать, как одинокому человеку.

Они вынесли Звержину наружу, положили его на солому, и Швейк, вертя ручкой веялки, пел ему погребальный марш:

Тяжело мне, мать моя,Тяжело ты меня родила.Лишь только ты меня взрастила,Меня взяли в солдаты…

Чем дальше, тем он медленнее и жалостнее пел и медленно вертел ручку веялки. Трофим Иванович не выдержал такой песни и, подойдя к Швейку, взял у него ручку и сказал:

– При русской работе пой русскую песню. Вот такую:

Наши хлопцы-рыболовцы рыбу ловили,Го-го-го, го-го-го, рыбу ловили.

И в такт вертел ручку так, что мякина отлетала от веялки шагов на двадцать.

– Ты, хозяин, – сказал ему Швейк, – напоминаешь мне того ксёндза из Тшеботова, который нанял двух человек для пилки дров. Они пилят бревна, он смотрит на них из окна. Потом выходит к ним и говорит: «Ребятушки, что вы такие печальные? Без песни плохо идёт работа, да и Бог радуется, когда люди поют. Затяните какую-нибудь, но божественную».

И опять идёт к себе в хату, а люди пилят и поют: «Мы несём вам новости, послушайте». Скажут эти слова и один раз проведут пилой к себе. А потом опять: «Из Вифлеемского края, внимание». И в это время другой тянет к себе пилу назад. Тогда ксёндз позвал кухарку, пришёл с нею к ним и стал им показывать: «Несём вам» вы пели целых полдня. А теперь начните так «Христос рождается» – и запел при этом так, что с каждым словом проводил пилой три раза.

– Эта песенка очень красивая, – кивнул в знак согласия крестьянин, увидев, что Швейк начинает вертеть быстрее. – Но наши русские лучше. Раз ты ешь русский хлеб, то и пой по-русски. Но вот Марфа пришла полечить свинью. Пойдёмте, ребята, выпустим свиней.

Они вытащили больную свинью на двор. Старая, обтрёпанная баба подошла к ней, сняла с себя полушубок, накрыла им больную запором свинью и затем широко её перекрестила. Потом из сумки вынула бутылку со святой водой, набрала её в рот и, сев на корточки, брызнула ею свинье между глаз. Каждый раз свинья после этого брызганья с удовлетворением хрюкала, и баба крестила ей голову. Потом из хлеба сделала шарик, в который закатала сухие листья какого-то растения, полила шарик подсолнечным маслом, покропила его святой водой и, когда Трофим Иванович разжал свинье рот, сунула этот шарик ей в пасть, так что свинья вынуждена была его проглотить. Затем она пошла в хату, принесла другую икону и стала обходить с нею вокруг свиньи но большому кругу, все время суживавшемуся, до тех пор, пока не подошла вплотную, затем наклонилась над хвостом и начала что-то шептать, крестя себя, икону и свинью. Потом удалилась и вернулась только в полдень. У свиньи были, очевидно, какие-то внутренние боли, так как она, пытаясь встать, все время пронзительно визжала. Старуха, присев опять на корточки возле неё, ощупала рукой её бок, попрыскала его святой водой, а затем длинным острым ножом с одного удара отрезала ей хвост и вновь брызнула на хвост святой водой изо рта.