Что такое счастье. Избранное - Эдуард Асадов

Перекройка

Сдвинув вместе для удобства парты,Две «учебно-творческие музы»Разложили красочную картуБывшего Советского Союза.

Молодость к новаторству стремится,И, рождая новые привычки,Полная идей географичкаРежет карту с бойкой ученицей.

Все летит со скоростью предельной,Жить, как встарь, — сегодня не резонКаждую республику отдельноС шуточками клеят на картон.

Гордую, великую державу,Что крепчала сотни лет подряд,Беспощадно ножницы кроят,И — прощай величие и слава!

От былых дискуссий и мытарствНе осталось даже и подобья:Будет в школе новое пособье«Карты иностранных государств».

И, свершая жутковатый «труд»,Со времен Хмельницкого впервыеНожницы напористо стригутИ бегут, безжалостно бегут,Между Украиной и Россией.

Из-за тучи вырвался закат,Стала ярко-розовою стенка.А со стенки классики глядят:Гоголь, Пушкин, Чехов и Шевченко.

Луч исчез и появился вновь.Стал багрянцем наливаться свет.Показалось вдруг, что это кровьКапнула из карты на паркет…

Где-то глухо громыхают грозы,Ветер зябко шелестит в ветвях,И блестят у классиков в глазахТихо навернувшиеся слезы…

Ах, как все относительно в мире этом!

Ах, как все относительно в мире этом!..Вот студент огорченно глядит в окно,На душе у студента темным-темно:«Запорол» на экзаменах два предмета…

Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:— Эх, чудила, вот мне бы твои печали!Я «хвосты» ликвидировал сотни раз,Вот столкнись ты с предательством   милых глаз —Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!

Только третий какой-нибудь человекУлыбнулся бы: — Молодость… Люди, люди!..Мне бы ваши печали! Любовь навек…Все проходит на свете. Растает снег,И весна на душе еще снова будет!

Ну а если все радости за спиной,Если возраст подует тоскливой стужейИ сидишь ты беспомощный и седой —Ничего-то уже не бывает хуже!

А в палате больной, посмотрев вокруг,Усмехнулся бы горестно: — Ну, сказали!Возраст, возраст… Простите, мой милый друг,Мне бы все ваши тяготы и печали!

Вот стоять, опираясь на костыли,Иль валяться годами (уж вы поверьте),От веселья и радостей всех вдали, —Это хуже, наверное, даже смерти!

Только те, кого в мире уж больше нет,Если б дали им слово сейчас, сказали:— От каких вы там стонете ваших бед?Вы же дышите, видите белый свет,Нам бы все ваши горести и печали!

Есть один только вечный пустой предел…Вы ж привыкли и попросту позабыли,Что, какой ни достался бы вам удел,Если каждый ценил бы все то, что имел,Как бы вы превосходно на свете жили!

России

Ты так всегда доверчива, Россия,Что, право, просто оторопь берет.Еще с времен Тимура и БатыяТебя, хитря, терзали силы злыеИ грубо унижали твой народ.

Великая трагедия твояВторично в мире сыщется едва ли:Ты помнишь, как удельные князья,В звериной злобе, отчие краяВрагам без сожаленья предавали?!

Народ мой добрый! Сколько ты страдал,От хитрых козней со своим доверьем!Ведь Рюрика на Русь никто не звал.Он сам с дружиной Новгород подмялПосулами, мечом и лицемерием!

Тебе ж внушали испокон веков,Что будто сам ты, небогат умами,Слал к Рюрику с поклонами послов:«Идите, княже, володейте нами!»

И как случилось так, что триста летПосле Петра в России на престоле,Вот именно, ведь целых триста лет!Сидели люди, в ком ни капли нетНи русской крови, ни души, ни боли!

И сколько раз среди смертельной мглыНавек ложились в Альпах ли, в КарпатахЗа чью-то спесь и пышные столыСуворова могучие орлы,Брусилова бесстрашные солдаты.

И в ком, скажите, сердце закипело,Когда тебя, лишая всякой воли,Хлыстами крепостничества пороли,А ты, сжав зубы, каменно терпела?

Когда ж, устав от захребетной гнили,Ты бунтовала гневно и сурово,Тебе со Стенькой голову рубилиИ устрашали кровью Пугачева.

В семнадцатом же тяжкие загадкиТы, добрая, распутать не сумела.С какою целью и за чьи порядкиТвоих сынов столкнули в смертной схватке,Разбив народ на «красных» и на «белых».

Казалось, цели — лучшие на свете:«Свобода, братство, равенство труда!»Но все богатыри просты, как дети,И в этом их великая беда.

Высокие святые идеалыКак пыль смело коварством и свинцом,И все свободы смяло и попрало«Отца народов» твердым сапогом.

И все же, все же много лет спустяТы вновь зажглась от пламени плакатов,И вновь ты, героиня и дитя,Поверила в посулы «демократов».

А «демократы», господи прости,Всего-то и умели от рожденья,Что в свой карман отчаянно грестиИ всех толкать в пучину разоренья.

А что в недавнем прошлом, например?Какие честь, достоинство и слава?Была у нас страна СССР —Великая и гордая держава.

Но ведь никак же допустить нельзя,Чтоб жить стране без горя и тревоги!Нашлись же вновь «удельные князья»,А впрочем, нет! Какие там «князья»!Сплошные крикуны и демагоги!

И как же нужно было развалить,И растащить все силы и богатства,Чтоб нынче с ней не то что говорить,А даже и не думают считаться!

И сколько ж нужно было провестиЛихих законов, бьющих злее палки,Чтоб мощную державу довестиДо положенья жалкой приживалки!

И, далее, уже без остановки,Они, цинично попирая труд,К заморским дядям тащат и везутЛеса и недра наши по дешевке!

Да, Русь всегда доверчива. Все так.Но сколько раз в истории случалось,Как ни ломал, как ни тиранил враг,Она всегда, рассеивая мрак,Как птица Феникс, снова возрождалась!

А если так, то, значит, и теперьВсе непременно доброе случится,И от обид, от горя и потерьРоссия на куски не разлетится!

И грянет час, хоть скорый, хоть не скорый,Когда Россия встанет во весь рост,Могучая, от недр до самых звезд,И сбросит с плеч деляческие своры!

Подымет к солнцу благодарный взор,Сквозь искры слез, взволнованный и чистый,И вновь обнимет любящих сестер,Всех, с кем с недавних и недобрых порТак злобно разлучили шовинисты!

Не знаю, доживем мы или нетДо этих дней, мои родные люди,Но твердо верю: загорится свет,Но точно знаю: возрожденье будет!

Когда наступят эти времена?Судить не мне. Но разлетятся тучи!И знаю твердо: правдой зажжена,Еще предстанет всем моя странаИ гордой, и великой, и могучей!

Баллада о ненависти и любви

Метель ревет, как седой исполин,Вторые сутки не утихая,Ревет, как пятьсот самолетных турбин,И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,Глушит моторы и гасит фары.В замяти снежной аэродром,Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,Вторые сутки не спит радист,Он ловит, он слушает треск и свист,Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: — Пока еще да,Но боль ему не дает распрямиться.А он еще шутит: мол, вот беда —Левая плоскость моя никуда!Скорее всего, перелом ключицы…

Где-то буран, ни огня, ни звездыНад местом аварии самолета,Лишь снег заметает обломков следыДа замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,Да только впустую. До слез обидно.Разве найти тут, разве помочь —Руки в полуметре от фар не видно?!

А он понимает, а он и не ждет,Лежа в ложбинке, что станет гробом.Трактор, если даже придет,То все равно в двух шагах пройдетИ не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция,И все-таки жизнь покуда слышна.Слышна, ведь его портативная рацияЧудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,Теплой крови полон сапог,Она, остывая, смерзается в лед,Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.Но только не двинуться, не шагнуть!Вот и окончен, видать, твой путь.А где-то сынишка, жена, друзья…

Где-то комната, свет, тепло…Не надо об этом! В глазах темнеет…Снегом, наверно, на метр замело.Тело сонливо деревенеет…

А в шлемофоне звучат слова:— Алло! Ты слышишь? Держись,дружище!Тупо кружится голова…— Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!В каких ведь бывал переделках грозных.— Спасибо… Вас понял…     Пока держусь! —А про себя добавляет: «Боюсь,Что будет все, кажется, слишком поздно».

Совсем чугунная голова.Кончаются в рации батареи.Их хватит еще на час или два.Как бревна руки… Спина немеет…

— Алло! — это, кажется, генерал. —Держитесь, родной, вас найдут,   откопают!.. —Странно: слова звенят, как кристалл,Бьются, стучат, как в броню металл,А в мозг остывший почти не влетают…

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,Как мало, наверное, необходимо:Замерзнув вконец, оказаться в тепле,Где доброе слово да чай на столе,Спирта глоток да затяжка дыма…

Опять в шлемофоне шуршит тишина.Потом сквозь метельное завыванье:— Алло! Здесь в рубке твоя жена.Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,Какие-то шорохи, трески, писки,И вдруг далекий голос жены,До боли знакомый, до жути близкий!

— Не знаю, что делать и что сказать.Милый, ты сам ведь отлично знаешь,Что, если даже совсем замерзаешь,Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!Ну как объяснить ей в конце концов,Что он не нарочно же здесь погибает,Что боль даже слабо вздохнуть мешаетИ правде надо смотреть в лицо.

— Послушай! Синоптики дали ответ:Буран окончится через сутки.Продержишься? Да?— К сожаленью, нет…— Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.Развязка, вот она, — как ни тяжко,Живет еще только одна голова,А тело — остывшая деревяшка.

А голос кричит: — Ты слышишь,   ты слышишь?!Держись! Часов через пять рассвет.Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!Ну есть ли хоть шанс?

— К сожалению, нет…Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.Как трудно последний привет послать!И вдруг: — Раз так, я должна сказать! —Голос резкий, нельзя узнать.Странно. Что это может значить?

— Поверь, мне горько тебе говорить.Еще вчера я б от страха скрыла.Но раз ты сказал, что тебе не дожить,То лучше, чтоб после себя не корить,Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная женаИ стою любого худого слова.Я вот уже год как тебе невернаИ вот уже год как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламяТвоих горячих восточных глаз. —Он молча слушал ее рассказ.Слушал, может, последний раз,Сухую былинку зажав зубами.

— Вот так целый год я лгала, скрывала,Но это от страха, а не со зла.— Скажи мне имя!.. —Она помолчала,Потом, как ударив, имя сказала,Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:— Мы улетаем на днях на юг.Здесь трудно нам было бы жить счастливо,Быть может, все это не так красиво,Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,Выдержать, встретясь с твоими глазами.За сына не бойся. Он едет с нами.Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.Но больше не будет иного времени. —Он слушает молча. Горит голова…И словно бы молот стучит по темени.

— Как жаль, что тебе ничем не поможешь!Судьба перепутала все пути.Прощай! Не сердись и прости, еслиможешь.За подлость и радость мою прости.

Полгода прошло или полчаса?Наверно, кончились батареи.Все дальше, все тише шумы… голоса…Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски.Оно полыхает огнем и ядом.Оно разрывается на куски!Что больше в нем: ярости или тоски?Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.Перед глазами сплошной туман.Где дружба на свете и где любовь?Их нету! И ветер, как эхо, вновь:Их нету! Все подлость и все обман.

Ему в снегу суждено подыхать,Как псу, коченея под стоны вьюги,Чтоб два предателя там, на юге,Со смехом бутылку открыв на досуге,Могли поминки по нем справлять!

Они совсем затиранят мальцаИ будут усердствовать до конца,Чтоб вбить ему в голову имя другогоИ вырвать из памяти имя отца.

И все-таки светлая вера данаДушонке трехлетнего пацана.Сын слушает гул самолетов и ждет.А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,Взведенное, словно курок нагана.От нежности, ярости и тоскиОно разрывается на куски.А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?Но тут ведь на карту не жизнь, а честь.Чудо? Вы скажете, нужно чудо?Так пусть же! Считайте, что чудо есть.

Надо любою ценой поднятьсяИ, всем существом у стремясь вперед,Грудью от мерзлой земли оторваться,Как самолет, что не хочет сдаваться,А, сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,Замертво рухнешь в сугроб ничком!И все-таки он, хрипя, поднимается.Чудо, как видите, совершается!Впрочем, о чуде потом, потом…

Швыряет буран ледяную соль,Но тело горит, будто жарким летом,Сердце колотится в горле где-то,Багровая ярость да черная боль.Вдали сквозь дикую карусельГлаза мальчишки, что верно ждут,Они большие, во всю метель,Они, как компас, его ведут.— Не выйдет! Неправда, не пропаду! —Он жив. Он двигается, ползет.Встает, качается на ходу,Падает снова и вновь встает…

К полудню буран захирел и сдал,Упал и рассыпался вдруг на части.Упал, будто срезанный наповал,Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал, в предчувствии скорой весны,Оставив после ночной операцииНа чахлых кустах клочки седины,Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,Ломая безмолвие тишины.Шестой разворот, седьмой разворот,Он ищет… ищет… И вот, и вот —Темная точка средь белизны.

Скорее! От рева земля тряслась.Скорее! Ну что там: зверь, человек?Точка качнулась, приподняласьИ рухнула снова в глубокий снег…

Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп!Ровно и плавно гудят машины.И первой без лесенки прямо в сугробМетнулась женщина из кабины.

Припала к мужу: — Ты жив, ты жив!Я знала… Все будет так, не иначе!.. —И, шею бережно обхватив,Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,Замерзшие руки, лицо и губы.А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:— Не смей… Ты сама же сказала мне…

— Молчи! Не надо! Все бред, все бред!Какой же меркой меня ты мерил?Как мог ты верить?! А впрочем, нет,Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой.Все рушилось, гибло…Хоть вой, хоть реви!И нужен был шанс, последний, любой.А ненависть может гореть поройДаже сильней любви!

И вот говорю, а сама трясусь,Играю какого-то подлецаИ все боюсь, что сейчас сорвусь,Что-нибудь выкрикну, разревусь,Не выдержав до конца.

Прости же за горечь, любимый мой!Всю жизнь за один, за один твой взгляд,Да я, как дура, пойду за тобойХоть к черту! Хоть в пекло!Хоть в самый ад!

И были такими глаза ее,Глаза, что любили и тосковали,Таким они светом сейчас сияли,Что он посмотрел в них и понял все.

И полузамерзший, полуживой,Он стал вдруг счастливейшим на планете.Ненависть, как ни сильна порой,Не самая сильная вещь на свете!

Ледяная баллада