Зарево - Флориан Новицкий

Автомашина ударяется в дерево. Из нее выскакивают трое. Они карабкаются в нашем направлении. Между тем нам удалось перегруппировать свои силы, вкопавшись в землю как можно глубже. Снарядов у нас немного, а батальоны 5-го полка наверняка просят огня на аэродром, на это проклятое Боруско. Наконец начинает бить первое орудие с закрытой позиции. Взводный, командир первого расчета, идет к нам с помощью. Чудесный парень Мишка, все-таки он довез орудие до места!

Противник достиг рва у шоссе.

— Огонь по пехоте! — приказываю я.

Готовятся, сволочи, к последнему броску. Как бы не так! Вновь нашу батарею потрясают взрывы мин. Град осколков падает между расчетами орудий. Стрельба из наших гаубиц здесь уже ничего не даст. Взводный со своим орудием из кожи вылезает, но его огонь также безрезультатен. Враг слишком близко. «Кажется, мы не выдержим», — закрадывается в голову ужасающая мысль. Я обдумываю возможность отхода. Но что будет с орудиями, автомашинами? Оставить так, в поле? Этого мне никто никогда не простит.

Вновь на нашу батарею обрушивается прицельный огонь. Я чувствую легкий удар в области сердца. Осколок снаряда попал в самую середину индивидуального санитарного пакета. Каждый солдат носит такой пакет в левом кармане с целью оказания первой помощи раненому товарищу или себе самому. На этот раз пакет выполнил иную функцию — стал щитком.

Но… что это такое?

Шоссе покрылось взрывами. Неужели бьют по своим? Нет, это наши. Наверно, четвертая и пятая батареи. Это поручник Бердовский, командир четвертой батареи, спешит прийти на помощь товарищу, находящемуся в трудном положении.

— Гражданин поручник! — кричит капрал Алипов. — За нами пехота!

Смотрю, но вижу не слишком отчетливо. Это, пожалуй, какая-то из рот третьего батальона. Наши пехотинцы разворачиваются в цепь, тащат за собой минометы. Постепенно сгущаются сумерки.

Под прикрытием темноты орудия были отведены со злополучной высотки в рощу, расположенную недалеко от летного поля. Справа проходило железнодорожное полотно. Бои за Боруско затягивались. Боеприпасы у нас были на исходе, а контратаки противника усиливались. Наша оборона была надежной, однако бои не прекращались ни днем, ни ночью. Начинала сказываться усталость. В этой сложной местности противник имел сильные опорные пункты в деревнях Жабин, Жабинек, Вежхово. В Вежхово частенько наведывался вражеский бронепоезд, осыпая нас бешеным шквалом огня. Железобетонные бункеры, однако, укрытия надежные.

И все же постепенно начинало проявляться наше превосходство над противником. Подтянулась и батарея минометов 1-й пехотной дивизии, подоспела новая партия боеприпасов.

Потери среди личного состава у нас весьма ощутимы. Погиб во время проверки телефонной связи Девятин, наш телефонист. Ему перебило осколком позвоночник. Навсегда замолк его вызов: «Висла», «Висла», я — «Пальма»…

Погиб при невыясненных обстоятельствах заместитель командира взвода по политико-воспитательной работе Капустин. Угодивший в штабную машину снаряд-болванка оторвал руку связисту. Раненых было много.

По ночам нас сильно беспокоили немногочисленные, но отчаянно дравшиеся группы немцев, пробивавшихся из нашего тыла к своим. Одного из них я взял в плен. На мой окрик «Хенде хох!» он даже присел со страху и покорно поднял руки. Я привел его в батарею, держа на мушке его же пистолета.

— А неплохого фрица вы, товарищ поручник, облюбовали, — смеялись солдаты.

Отбивая контратаки противника, мы готовились к решающему наступлению.

Однажды ночью к нам прибыл хорунжий Борковский, назначенный на должность раненого Пизлы. Я спал в окопе вместе с расчетом одного из орудий, когда меня разбудили.

— Не беспокойтесь, товарищ поручник, — отозвался прибывший. — Я хотел лишь убедиться в том, что прибыл туда, куда требуется.

— Добро пожаловать, — буркнул я спросонок. — Ладно, ладно, утром поговорим. Укладывайтесь рядом.

— Так ведь я не один, — замялся хорунжий. — Со мной приятель, который должен еще сегодня явиться в штаб полка. Тоже артиллерист.

Я выпрямился, поправил мундир.

— Подпоручник Новицкий, — протянул я руку.

— Поручник Лось, — послышалось в ответ.

— Как?

— Лось, Казимеж.

— Из пятой бригады?

— Так точно, — ответил он. — Но сейчас прямо из Люблина, из школы.

— Ах ты, бродяга ты этакий, какая же нелегкая занесла тебя сюда?

В темноте мы бросились друг другу в объятия. Я велел хорунжему располагаться на моем месте, это был как раз его взвод, а сам решил проводить приятеля в штаб полка.

— У меня приказ явиться к командиру полка. А что дальше — не знаю, — объяснил он кратко.

Петляя по лесу, мы рассказываем друг другу о себе, вспоминаем.

Пора бы уже быть на месте. Во мне зашевелились сомнения, правильно ли мы идем. Ночь становилась все темнее, а лес кончился. Автомат немилосердно давил плечо. Зарева фронтовых пожаров отсвечивались на низко движущихся облаках. Одолевал сон.

Мы задержались, чтобы осмотреться. Со всех сторон слышались глухие выстрелы орудий. Темноту ночи пронизывали огненные следы трассирующих пулеметных очередей. То здесь, то там бдительные прожектористы ощупывали лучами темноту неба. Где-то далеко вспыхивали ракеты. Мы, поеживаясь, укрывались во влажной неприветливой траве. Казик пытался меня успокоить.

— Заговорились мы с тобой, — сказал он.

Тотчас же прозвучала пулеметная очередь.

— Нарвались на них, — прошептал он.

— Нет, — возразил я, — это те, кто прорывается через линию фронта. Давай переждем.

— Ползи назад, — сказал он вполголоса, — я буду тебя прикрывать.

Я настаивал на своем.

— Я — старший по званию. Приказываю: отходи, — скомандовал он. — Потом заменимся.

Противник выпустил еще одну очередь из нескольких стволов. Казик поднялся во весь рост и ответил очередью прямо в пышущие огнем стволы.

Мы не успели замениться. Он упал, сраженный прямо в сердце, и остался навсегда в своей одинокой могиле. Я посвятил ему одно из своих стихотворений…

1 марта 1945 года разгорелся решающий бой за прорыв вражеской обороны.

Совещание длилось недолго, каждый из нас хорошо знал свое дело, и закончилось оно ставшими уже привычными словами командира:

— …И я надеюсь на вашу храбрость, отвагу и геройство. — При этом он настойчиво смотрел в мою сторону, как бы желая показать, что мои усилия помочь ему овладеть польским не пропали.

Он был хорошим психологом, говорил скупыми фразами, но ситуацию при этом определял всегда очень точно. Охотно пользовался цитатами, различными народными поговорками и изречениями. Одним из его любимых выражений было: «Тише едешь — дальше будешь!»

У него была привычка никогда недоговаривать свою мысль до конца. Эта манера делала его в наших глазах человеком загадочным и таинственным. Признаюсь, мы его боялись, но готовы были идти с ним в самое пекло, готовы были отдать жизнь за него. Однако наш капитан отнюдь не требовал этого, наоборот, он умел находить такие решения во фронтовой обстановке, чтобы при минимальных потерях добиться максимального боевого