Дивизия имени Дзержинского - Самуил Штутман

В автобоевом отряде, который находился на Садово-Черногрязской, дом 8, все уже давно знали о моем возвращении. Как только машина подошла к воротам, тт. Конопко, Соколовский, Пискунов, Дамбит – собрался, в общем, весь отряд – встретили меня с огромной радостью и восторгом, обнимали, целовали. От такой встречи я забыл обо всем тяжелом, пережитом горе. Конопко, Соколовский, Игнатович для меня создали наилучшие условия, поселили меня в отдельную комнату, прикрепили Ефимова, а товарища Стрункина, моего земляка-калужанина, поселили со мной для оказывания мне какой-либо помощи. За оказанную заботу и внимание я был сердечно благодарен, благодарен и по сей день.

На следующий день, 4 июня, меня зачислили в список отряда на все виды довольствия. Выдали мне новое обмундирование, как говорится, одели с головы до ног, а то, что выдано было мне в госпитале, облито бензином и сожжено. Взамен получил шинель, кожаную куртку, брюки, гимнастерку с малиновыми петлицами, кожаную фуражку, ботинки с кожаными гетрами. И 4 июня я стал не Крестьянский, а Волков. Соколовский, Игнатович повседневно знакомили меня с товарищами из отряда. Несмотря на свою инвалидность, принимал самое активное участие в занятиях, участвовал в проводимых субботниках, в политучебе и т.д., с товарищами вместе выезжал на парады, нес дежурства внутри отряда. Я усиленно старался находить себе работу с тем, чтобы позабыть пережитое свое горе. Во всем мне помогали товарищи всего отряда. Прошло не так много времени, раны постепенно зажили, зарубцевались швы, окрепли. Д-р Ефимов, который каждый день не давал мне покоя разными опросами в отношении ранения, успокаивал: еще недельку подождем, другую и вместо костылей сделаем протезы. А что это такое, я не имел никакого понятия! Что такое протезы? Я не видел и не имел о них никакого представления.

Через неделю меня показали хирургу санчасти ОСНАЗ на предмет протезирования, врач осмотрел, ощупал изуродованную культю и в заключение сказал: «Почему у вас порваны швы, это вторая ампутация? Мне она не нравится». Я спросил: «Почему?» – «Культе вашей требуется необходимая операция: укорачивание кости, она жмет на рваные швы. При хождении на протезе все время будут намины и натирания. Поверхность касается конечности кости, которая вас будет все время беспокоить». И стал быстро что-то писать. От горя я ничего ему не смог сказать, по дороге в отряд спросил Ефимова: что же теперь мне делать? «Протез можно заказывать облегченного типа. С этим письмом завтра поедем в протезную мастерскую заказывать протезы».

Заказ приняли, сняли мерку. Д-р Приоров заявил нам, что для изготовления протеза необходима кожа, сталь для шин и замша для внутренней и наружной оклейки, т. к. мастерская таких материалов не имеет. Ответ зав. мастерской нас озадачил, в особенности опечалил меня. Хозяин мастерской был немец, и мастера-протезисты немцы. Протезная мастерская, находившаяся в Брюсовском пер., была единственная в Москве. Ефимов и я вернулись в отряд ни с чем. Конопко, Соколовский, Игнатович, Пискунов (в то время был секретарем партийной ячейки) меня порадовали: «Волков, это все пустяки! Кожа, замша, шинная сталь будет найдена, и протезы будут сделаны, и ты будешь скоро ходить». Антон Матвеевич Соколовский проявил большую активность, все, что нужно было для изготовления протезов, достал. В течение трех недель протезы были изготовлены, но стоимость их была великая. Я в то время не смог бы их приобрести, у меня не было на это никаких средств, но мне помогли А.М. Соколовский, Юлий Конопко, Виктор Викентьевич Игнатович, Сергей Аверьянович Пискунов и многие другие товарищи. Если бы не оказанная мне помощь, долгое время прыгал бы я на костылях. Еще раз большое им спасибо. В мастерской при получении протезов д-р Приоров примерил их, и один я надел прямо с ботинком. Стал прохаживаться по приемной. Примерно я ходил минут двадцать. Вместо костылей мне дали палочку, доктор сказал, что, если будет больно, придется потерпеть, пока все ткани окрепнут. Из мастерской приехал с одним протезом и перестал держать костыли в руках. Очень трудно было привыкать, были большие кровяные мозоли, а ссадины причиняли страшные боли. Шло время, все пережито, а боли остались до сего времени.

По прибытии в Москву в отряд я никому о себе не писал в течение пяти месяцев: ни матери, ни братьям, которые жили в Москве. Во время празднования Октябрьской годовщины в отряде производили фотографирование. Меня сфотографировали в разных видах. Получившиеся фотокарточки я послал в деревню матери и двум братьям в Москву, сообщил, что я жив и продолжаю служить в автобоевом отряде. В отряде меня поправили, одели, обули и протезы мне изготовили, и я стал похож на солдата, но только без винтовки, а с палочкой. И ходить стал почти как и все, но немного прихрамывая. В один из воскресных дней я попросил своего земляка Стрункина поехать со мной на Каляевскую ул., где проживала мать спасшей мне жизнь медсестры Н.Н., которую я решил повидать и отблагодарить за Н.Н. В квартире матери не оказалось, была дальняя родственница, которая рассказала нам, что мать Н.Н. уехала в Саратов, а Надежда Николаевна, была в полевом госпитале. С большой болью мы выслушали этот рассказ и поблагодарили родственницу за оказанное нам внимание. С Каляевской я попросил Стрункина поехать со мной на Устинскую набережную, где проживали мои братья, которые считали, что меня давно нет в живых. Около двух лет я о себе им не писал, и они давно считали меня погибшим. Подходя к дому, увидел, что навстречу нам идет женщина. Я ее не узнал, но она меня сразу узнала. Это была жена брата. От неожиданной встречи она так и закричала, заплакала и повела нас в квартиру. От неожиданности брат так и не смог встать с кровати, на которой сидел, и тоже заплакал. Через несколько минут уже начались задушевные разговоры. «Хотя мать тебя и записала в поминание и поминала все время за упокой, но мы ей говорили, что ты живой и должен скоро приехать. Вот и сбылось: ты и вернулся хорошим, и самое дорогое для нас это то, что тебя видим живым. Скажи, матери-то о себе сообщил?» – «Еще нет, сначала пришел к вам». – «Скажи же скорей, где тебя так хорошо одели, обули?» Жена брата спросила: «Данила, ты, видимо, много испытал горя, видно, здорово был ранен?» – «Да, Анна Егоровна, очень здорово, ты даже издали меня заметила». – «Как не заметить, смотри, как хромаешь». – «Еще раны болят, да и не привык к ходьбе. Все время лежал, теперь буду хромать всю свою жизнь». Брат приподнялся с кровати, сказал Анне Егоровне: «Довольно расспрашивать, скажи спасибо богу, в живых остался». И наклонился к моим коленям, стал их ощупывать. «Это вместо живой дали». – «А ты же все веселый, как и был всегда. Анна, поди-ка скорей сходи к Егорычу. (Егорыч был братом жены брата и хороший друг их дома.) Скажи ему – Данила воскрес из мертвых!» Вернулись Анна Егоровна и ее брат и другие ее родственники. Все не верили своим глазам: «А мы тебя и перестали ждать, за упокой поминали». Потом, не говоря ни слова, вышли, но вскоре вернулись. Принесли сумку, из которой вынули железную грелку со спиртом, половину буханки хорошего хлеба, большой кусок украинского сала и много кусков сахару. «Мы Данилушку ждали все время, и цыганка нам говорила, и предсказывали карты: Данилушка жив, находится в казенном доме, болен. Его мамаша нам не верила, и картам, и поминала за упокой и за здравие. Вот мы и увидали его с крестами, живым, таким веселым, каким и был раньше. Давайте выпьем за его дальнейшее здоровье, за победу над контрреволюцией и за уничтожение оставшихся саботажников». Я добавил к ее словам: «спекулянтов и им подобных». Егорыч работал проводником на железной дороге. В то трудное время железнодорожники были заядлые спекулянты, они имели всевозможные продукты и спиртные напитки. А труженики не имели в запасе и куска хлеба, не говоря о другом.

И так началось задушевное чаепитие, задушевные разговоры, расспросы, где находился я долгое время! «Дорогой брат и дорогие знакомые, всего сразу не расскажешь, на это надо несколько дней, а у меня остается мало время для рассказа. При следующей встрече постараюсь рассказать обо всем подробнее». И коротенько сказал им, что 8 мая я был выписан из госпиталя, не так давно прибыл в Москву, а 4 июня добровольно поступил на военную службу в свой автобоевой отряд, где и сейчас нахожусь и откуда приехал навестить их со своим товарищем Стрункиным. Мы поблагодарили брата и всех, Егорыча и в особенности Дарью Ивановну за железную грелку со спиртом, которая нас согрела, за украинское сало и за хлеб, чай, сахар. Такой вкусной закуски я давно не видел. За все им большое спасибо.

Через некоторое время я зашел невестить брата, вернее, мать, которая к нему приехала из деревни. Я пришел повидаться со своей матерью. Конечно, при встрече было много слез. Ведь мы не виделись с ней около двух лет, и она не имела обо мне никаких известий. Я попросил брата и Анну Егоровну сходить к Егорычу. Но мне сказали, что Егорыча посадили за спекуляцию на 15 лет. Дарья Ивановна грешит на нас с товарищем, скажи ей, пусть она нас в аресте Егорыча не считает виновными, мы к этому непричастны.