Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Съезд послание Солженицына игнорировал, но оно было тут же переведено на множество языков и опубликовано в крупнейших европейских СМИ.
Удивительно, но даже Корней Чуковский, отец своей дочери и человек мягко-либеральных взглядов, смотрел на поведение бунтаря несколько озадаченно: «Сегодня приехал Солженицын, румяный, бородатый, счастливый. <…> Оказывается, он написал письмо Съезду писателей, начинающемуся 22 мая, – предъявляя ему безумные требования – полной свободы печати (отмена цензуры). <…> Конечно, имя Солженицына войдёт в литературу, в историю – как имя одного из благороднейших борцов за свободу, – но всё же в его правде есть неправда <…> Нельзя забывать и о том, что свобода слова нужна очень ограниченному кругу людей, а большинство – даже из интеллигентов – врачи, геологи, офицеры, лётчики, архитекторы, плотники, каменщики, шофёры – делают своё дело и без неё».
Рукописи изъятых и выпущенных закрытым тиражом текстов Солженицына по просьбе партийного руководства передали Шолохову на творческую экспертизу.
8 сентября 1967-го Шолохов отправил из Вёшенской в Секретариат Союза писателей СССР письмо.
«Прочитал Солженицына “Пир победителей” и “В круге первом”.
Поражает – если так можно сказать – какое-то болезненное бесстыдство автора. Свои антисоветские взгляды Солженицын не только не пытается скрыть или как-то завуалировать, он их подчёркивает, выставляет напоказ, принимая позу этакого “правдоискателя”, человека, который, не стесняясь, “режет правду-матку” и указывает со злостью и остервенением на все ошибки, все промахи, допущенные партией и Советской властью, начиная с 30-х годов.
Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в оперативном стиле, да ещё виршами, такими примитивными и слабенькими, каких избегали в своё время даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времён! О содержании и говорить нечего. Все командиры, русские и украинец, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди. Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кёнигсберга? Или только персональными стараниями автора?
Почему в батарее из “Пира победителей” все, кроме Нержина и “демонической” Галины, никчёмные, никудышные люди? Почему осмеяны солдаты русские (“солдаты-поварята”) и солдаты татары? Почему власовцы – изменники Родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа?»
«У меня одно время сложилось впечатление о Солженицыне (в частности после его письма съезду писателей в мае этого года), – завершает письмо Шолохов, – что он – душевнобольной человек, страдающий манией величия. Что он, Солженицын, отсидев некогда, не выдержал тяжёлого испытания и свихнулся. Я не психиатр и не моё дело определять степень поражённости психики Солженицына. Но если это так, – человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 37-го года и последующих лет, принесёт огромную опасность всем читателям и молодым особенно.
Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить».
Шолохов дал первую подобную оценку Солженицыну: «страдающий манией величия… злобный антисоветский человек», который несёт «огромную опасность». Он видел то, чего ни оттепельная интеллигенция, ни подслеповатые вожди были не в состоянии разглядеть. Неумолимо, ещё незримая, близилась эпоха самоуверенной власовщины.
* * *
В начале 1968-го случился очередной вызов советскому режиму.
Возглавивший руководство Чехословакии Александр Дубчек взял реформаторский курс, провозгласив необходимость демократизации политической жизни и построения «социализма с человеческим лицом».
Среди основных целей чешского реформаторства были установка контроля над деятельностью органов безопасности, реабилитация жертв политических репрессий, федерализация государства и отмена цензуры. Одним из импульсов к развитию пражских событий стало получившее известность в Чехословакии обращение Солженицына к писательскому съезду. Оно словно бы наделило инициаторов демократических преобразований легитимностью и чувством правоты.
Чешские газеты и журналы наполнили жесточайшая критика социализма, многочисленные шаржи и карикатуры на Брежнева, всех иных лидеров социалистического блока и самого Дубчека. За всем этим явственно просматривалась новая, успешно смоделированная попытка устроить деконструкцию послевоенного баланса.
23 марта на совещании шести коммунистических партий в Дрездене – СССР, Польши, ГДР, Болгарии, Венгрии и ЧССР – происходящее в Чехословакии определили, как «ползучую контрреволюцию», о чём прямо сообщили чешским товарищам.
Москва напряжённо наблюдала. Брежнев был в добрых отношениях с Дубчеком и верил, что тот справится. Менее всего он хотел ввязываться ещё и в эту историю после событий 1956 года в Венгрии, когда страна попала под жесточайший информационный удар западного блока, пошатнувший позиции мировых компартий.
14 июня журнал «Млада фронта», орган чехословацкого союза молодёжи – комсомола, выступил с программной статьёй: «Закон, который мы примем, должен запретить всякую коммунистическую деятельность в Чехословакии. Мы запретим деятельность КПЧ и распустим её. Мы сожжём книги коммунистических идеологов – Маркса, Энгельса, Ленина».
Уличный протест, изначально направленный, казалось бы, на демократические преобразования, достаточно скоро принял русофобский характер. Толпы скандировали: «Иван, уходи домой!», «Твоя Наташа найдёт себе другого!», «Не по-чешски не говорить!» Попутно протестующие выдвигали требования о передаче Чехословакии Закарпатья.
За Пражской весной стояли самые сложные политические, разведывательные, медийные конструкции западного блока, активно поддерживающие как антисоветскую, так и русофобскую риторику протеста. Советский Союз всерьёз рассматривал версию сионистского влияния на пражские события.
Организаторы Пражской весны поставили вопрос о выходе из Варшавского договора – что разрушало сложнейшую политическую конструкцию, сложившуюся в результате победы над фашизмом. Это понимали не только в Советском Союзе, но и на Западе. Французская газета «Фигаро» писала: «Географическое положение Чехословакии может превратить её как в засов Варшавского пакта, так и в брешь, открывающую всю военную систему восточного блока».
22 июля Шолохов по-дружески писал Брежневу: «Дорогой Леонид Ильич!
Знаю, как тебе сейчас тяжело и трудно, а потому дружески обнимаю и от души желаю бодрости, здоровья и успехов в решении этого муторного дела.
Твой полковник М. Шолохов».
Известна дюжина его писем Брежневу – и только это он подписал так: «полковник Шолохов».
Брежнев, может быть, не являлся ценителем и знатоком художественной прозы, но как сильнейший политик он прекрасно понимал намёки.
В данном случае, это был не только намёк, но и – совет. Писал ведь в своё время, что хочешь посоветоваться? Ну, вот тебе мой совет: вводи войска.
Шолохов был готов не фигурально, а вполне конкретно, если понадобится, встать в строй. Он воспринимал происходящее в Чехословакии как угрозу его стране: Советской России.
Многие уже забыли, а Шолохов помнил, что каждый четвёртый танк в фашистской армии был сделан в Чехословакии.
