Блокада. Том 2 - Александр Чаковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако ночь прошла спокойно. Линдеман решил, что русские, видимо, отказались от задуманной операции или ждут исхода боев на юге страны.
Но он ошибся в своих прогнозах.
Утром 12 января гром орудийных раскатов потряс скованную льдом Неву.
Уже первые часы наступления советских войск убедили Линдемана в том, что операция, начатая ими, по своим масштабам намного превосходит сентябрьскую.
На следующий день Линдеману позвонил из Винницы Гитлер. Слова, доносившиеся по телефонному проводу, лишь частично передавали ярость фюрера, но у Линдемана было достаточно воображения, чтобы представить себе его в эти минуты.
Гитлер кричал, что Кюхлер и Линдеман изменники, что они предают истекающие кровью под Сталинградом войска Паулюса, армия которого была бы спасена, если бы под Петербургом удалось разгромить русских и появилась бы возможность срочно перебросить с севера на юг хоть несколько дивизий…
Линдеман был в отчаянии. Он метался, снимал части в одном месте и посылал их в другое — на выручку отступающим войскам, делал все от него зависящее, чтобы остановить медленное, но неуклонное сближение двух советских фронтов, грозящее раздавить всю немецкую шлиссельбургско-синявинскую группировку.
Наконец Линдеману как будто улыбнулась удача. Его войска нанесли удар во фланг наступающим с запада советским дивизиям. Казалось, еще немного усилий, и русские будут сброшены обратно на невский лед. Но в это время поступили панические сигналы из шлиссельбургского гарнизона, оказавшегося под угрозой окружения…
Незадолго до полуночи Данвиц был вызван к телефону командиром дивизии и получил приказ незамедлительно передислоцироваться под Шлиссельбург.
— Под Шлиссельбург? — переспросил Данвиц. — Но ведь от меня до Шлиссельбурга несколько десятков километров! И кроме того, сейчас ночь, а судя по карте, никаких дорог туда нет!
— Прекратите болтовню, полковник! — повысил голос генерал. — Вы поняли приказ? К утру полк должен быть под Шлиссельбургом или вы лишитесь своих полковничьих погон!
Так с Данвицем не разговаривал еще никто, даже сам фюрер. Он просто задохнулся от обиды и унижения, но, немного успокоившись, подумал, что лишь чрезвычайные обстоятельства могли заставить генерала говорить с ним в таком тоне. Он не знал, что случилось там, под Шлиссельбургом, но по состоянию, в котором находился генерал, понял: произошла катастрофа…
Данвиц тотчас же поднял свою часть по тревоге. Не прошло и получаса, как полк снялся с позиций и двинулся на север.
Гудели моторы вязнувших в сугробах автомашин. Медленно, то и дело проваливаясь по брюхо в снег, переступали лошади, таща за собой укрепленные на волокушах орудия, минометы и станковые пулеметы.
Сам Данвиц полулежал в санях. Здесь не трясло, как в бронемашине, можно было выспаться. Чтобы не продрогнуть, он укутался русским тулупом: если на поле боя оставались убитые русские, первое, что делали немецкие солдаты, это снимали с них полушубки, теплые шапки и валенки.
По расчетам Данвица, его полку предстояло преодолеть не менее пятидесяти километров. Скорость движения по лесистой, заснеженной местности не превышала четырех-пяти километров в час. Это означало, что к месту назначения они смогут добраться только утром.
Чуть поскрипывали полозья саней. Пофыркивали лошади, ездовой нещадно стегал их кнутом.
Накрывшись с головой тулупом, Данвиц попытался задремать. Но сон не шел. «Что готовит мне утро? — с тревогой думал он. — Может быть, смерть?..»
И вдруг он представил себя в «Бергхофе». Ему показалось, что он снова видит фюрера стоящим у огромного окна, за которым белеют снежные вершины Австрийских Альп.
«Тот мир, который я построю, будет принадлежать таким, как ты, Данвиц! — воскликнул тогда фюрер. — Я предсказываю, что Россия рассыплется в прах, в пепел при первом же столкновении с национал-социализмом! Через пять недель после того, как я укажу немецким войскам путь, мы будем праздновать победу!»
«Через пять недель!.. — с горечью подумал сейчас Данвиц. — С тех пор прошло полтора года!..»
Чего же он, Данвиц, добился за эти бесконечные полтора года? Чем вознаградила его жизнь? Двумя встречами с фюрером. Орденом? А еще чем? Что было еще? Что он сделал? Рвался вперед. Пробился с боями от Восточной Пруссии до Петербурга, чтобы безнадежно застыть на его окраине… Предал Крюгера… Снова вернувшись на фронт, участвовал в нескольких ничего не решивших боях. Кто виноват в том, что эта проклятая война стала бесконечной?..
Фюрер?!..
Но даже сегодня Данвиц не мог решиться возложить вину за все, что произошло с немецкой армией и с ним лично, на фюрера.
Русские?!..
И вдруг в ушах Данвица зазвучали слова: «Вы никогда не видели, как бурят землю?..»
Миллер, проклятый капитан Миллер, уже давно истлевший в земле, — неужели он оказался прав?! Неужели этот страшный народ и в самом деле похож на сплошную скальную породу?!
«Нет, нет! — мысленно кричал Данвиц. — Разве тот долговязый парень не стрелял по его, Данвица, приказу в чекиста? Не молил о пощаде? Значит, в этой скальной породе есть трещины, есть!..»
…До Шлиссельбурга оставалось не меньше пятнадцати километров. Канонада становилась все громче. Данвиц откинул тулуп и огляделся. С деревьев летела снежная пыль — где-то неподалеку рвались снаряды. Данвиц подумал о том, что следовало бы усилить боевое охранение растянувшегося по лесу полка.
В эту минуту к саням, на которых лежал Данвиц, подбежал начальник штаба. За ним, увязая в сугробах, спешил какой-то незнакомый офицер.
— Приказ из штаба дивизии, господин полковник, — взволнованно произнес начальник штаба.
Офицер, следовавший за начальником штаба, подбежал к Данвицу и, отдав честь, сунул руку за борт шинели и вынул конверт.
Освещая карманным фонариком бумагу, Данвиц прочел:
«Командиру полка полковнику Данвицу.
По приказанию командующего армией движение к Шлиссельбургу отменить. Полк сосредоточить в трех километрах западнее Синявино и ждать дальнейших указаний…»
27
Получив от Говорова приказ, Малинников, Звягинцев, замначштаба Соколов и командиры тех батальонов, которым предстояло передислоцироваться на левый берег, направились туда на рекогносцировку. На КП УРа остался начальник штаба подполковник Остроумов.
На Неве, по льду которой совсем, казалось, недавно рвались на штурм вражеских позиций тысячи бойцов и командиров, сейчас было пустынно.
Только приглядевшись, Звягинцев заметил, что лед усеян телами бойцов в маскхалатах. Им, этим бойцам, павшим во время атаки, уже не суждено было подняться. Но они лежали, выкинув руки вперед, к обрывистому берегу, как бы все еще охваченные непреодолимым желанием если не добежать туда, то доползти, желанием, которое не в силах была подавить даже смерть.
С воем проносились над ними снаряды и мины, чтобы через несколько секунд разорваться на правом или левом берегу, — артиллерийская дуэль продолжалась.
— Давайте рассредоточимся, — сказал Звягинцев Малинникову, — я с Ефремовым возьму правее, а ты с Сучковым и Вострышевым левее. Вон у того кустарника сойдемся. — И он указал на чахлые деревца, возвышавшиеся над обрывом.
Скоро все они были уже в относительной безопасности, в «мертвой зоне». Достигнув берега, стали медленно взбираться по пролому. Поднявшись наверх, несколько мгновений молча смотрели вокруг. Бой шел теперь километрах в трех—четырех восточнее Невы, — именно оттуда доносилась ружейная и пулеметная перестрелка. Но они знали, что немцы угрожают и с юга и что эта опасность сейчас главная. Метрах в трехстах южнее того места, где они стояли, был передний край обороны одного из полков дивизии Борщева. Перед позициями этого полка, фронтом на юг, и предстояло поставить уровские батальоны.
Командиры 16-го УРа прошли через боевые порядки борщевцев, мимо бойцов, обосновавшихся в окопах, еще недавно немецких, а теперь очищенных от трупов вражеских солдат, и, поднявшись на небольшой пригорок, спрыгнули в воронку от бомбы или снаряда. Отсюда хорошо были видны и 8-я ГЭС, и овраг, спускавшийся к Неве, и опушка тянувшегося в двух—трех километрах слева соснового леса.
Прямо на припорошенной снегом земле разложили карту. Еще раз огляделись.
— Значит, предложение такое, товарищи, — сказал Звягинцев. — Батальон Ефремова — будем называть его первым — расположим южнее Второго городка фронтом к ГЭС. Второй — твой, Сучков, — левее первого, до опушки леса, а третий — Вострышева — вдоль опушки. Слева от опушки оборону держит сам Борщев.
Малинников долго рассматривал карту, слегка морщась, как от зубной боли, когда из недр железобетонной громады ГЭС раздавался очередной орудийный выстрел. Потом сказал:
