Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верно, верно, господине, – слуга с готовностью затряс бородой. – Оброка того и на трубы хватит… да ишшо и останется!
Божин повеселел, велел принести еще квасу, да не простого – хмельного, душу порадовать. Инда, молодец, славно с оброком придумал, право дело, славно! Давно нужно было его поднять, оброк-то, и впрямь – ни половники-смерды, ни холопы, рядовичи, закупы – никуда не сбегут – некуда! Лесищи кругом, болота – одному-вдвоем не прожить, а на боярской дальней усадебке все ж и народ, и запасы на случай неурожая, и воины – какая-никакая защита. Не-е, не сбегут… не должны бы. И пущай оброк больше смолой платят, дегтем – продать мастеровым на конец Плотницкий всегда можно с прибытком изрядным. А на доходы… дети подрастут, в университет их отправить, в Прагу или Литву – пока еще в Новгороде-то свой откроют, хотя давненько уж строить начали, вот-вот и готов бы – да князь великий в землицу московскую, с мором бороться, отъехал, а княгинюшке, похоже, до университета и дела нет… ну, по крайней мере, не так, как князю Егору.
Размечтался боярин, повеселел, тут и солнышко за забором блеснуло, поднялось, выкатилось над хоромами, осыпало златом сусальным кресты на маковках храмов – меньшего – Святого Саввы – и большего – Козьмы и Демьяна. Ой, надо бы зайти – помолиться всем семейством. И в карты больше в княгинюшкой не играти – ушлая больно! Ишь ты, удумала – Степанку, гада – судить! Да не судить таких татей надобно – а в Волхове топить без всякого суда и следствия! Мххх… ну, сволочуга гнусная… ничо, еще посчитаемся! Нет, ну надо же так угодить – вместо дебатов – в реку! Хорошо, не утоп, помог парень-рыбник, что в лодке… Господи! Авраамке спасибо сказать – он же с лодкой распорядился… или не говорить? Для простого слуги, челядина, в боярской благодарности не много ли чести будет? С другой стороны, мало их осталось, челядинов, как и холопов. Указом княжеским всех рабов велено постепенно на ряд – договор – перевести, да платить исправно… хорошо хоть не монетою звонкой, не златом-серебром – хлебом-яствами-едою можно.
Подумав, Божин все же собрался было подозвать управителя-тиуна, чтоб тот Авраамку кликнул, да не успел – юный слуга уже сам собою на пороге нарисовался, возник дрожащей невесомой фигурою – боярин даже вздрогнул:
– Ты, Авраамка, словно тень ходишь. Я что, тебя позвал уже?
– Не, боярин-батюшко Данила Петрович, не звал. Сам я.
– Сам?! – боярин гневно вскинул брови – не хватало еще, чтоб челядь сама, без зова, являлась!
– Как посмел? Совсем страх потерял, пес?! Ужо, посейчас велю плетей…
– Не надо плетей, боярин-батюшко! – в страхе бухнулся на колени слуга. – Не вели бити, вели слово молвити!
– Красиво говоришь! – непритворно восхитился Божин. – На Торгу нахватался, поди?
– Тамо…
В серых глазах коленопреклоненного отрока сияло такое неподдельное обожание и преданность, что не у каждой собаки увидишь! Данила Петрович аж умилился, махнул милостиво рукою:
– Инда продолжай – чего хотел-то?
– Тут человечек один приходил вчерась, сразу после вечерни. Ондреем зовут, говорит, Ивановского ста гостя приказчик.
– И что хотел? Продать чего, аль купить, аль серебришка заняти? Да не валяйся ты на коленях, аки червь, встань!
– Он про Степанку говорил, господине, – поднявшись на ноги, поклонился слуга.
– Про какого Степанку? – Божин поначалу не поверил, переспросил.
– Про того самого, – уверенно пояснил Авраам. – Грит, Степанко тот завтра… сегодня уже, после обедни сразу в корчме Одноглазого Карпа, что на Витковом переулке, будет. Чернь словесами прельщать!
– Так-так… – боярин задумчиво скривился. – Прельщать, говоришь? Витков переулок, это на Славенском…
– На Славенском, господине. Меж Ильиной и Нутной. От торговой площади недалече.
– Да знаю я… Вот что, Авраам. А ну-ка, покличь мне сюда парней. Поздоровей которых – Федьку Косого, Игната… ну, сам ведаешь, кого.
Степанку приволокли к вечеру. У корчмы Одноглазого Карпа и взяли, как доброхот Ондрей присоветовал. Пока хватали да волокли – нос расквасили, да никто за бедолагу и не вступился, правда, и кричать ему особо не дали – боярина Божина стражи людишки опытные, знали накрепко – ежели уж кого имать-хватать, так зачем же ему кричати? Не дали, рот иматому заткнули накрепко, да, притащив, перед боярином отчитались.
– Как ты велел, господине, в амбар того шильника Степанку кинули! Велишь пытать?
– Велю! Да что там – велю? Самолично пытать буду! Ну, гадина ядовитейшая, попался ты наконец!
Смачно сплюнув, боярин потер руки и с ухмылкою спустился с крыльца, направляясь через весь умощенный дубовыми плашками двор к дальнему – в стороне от других – амбару – пытошной.
На Виткове переулке, в вытянутой, словно рыбный пирог, корчме Одноглазого Карпа так же вот, к вечеру, собрался народ. Все свои пришли – стригольники, верой старою да мздоимством церковным недовольные. Собрались, пива-медку испили – да взялись за свое – клир церковный ругати.
– Пастырей по мзде поставляют, – вскочив на лавку, грозил неведомо кому кулачищем дюжий мужик в распахнутом на груди добротном кафтане и с пегой всклокоченной бородой. Все звали его – Никита Злослов, и слушали с явной охоткою.
– Рази то истинные пастыри наши, по мзде-то поставленные, к богачеству земному алчные? – сверкая темными очами, грозно вопрошал Злослов. – Таких и у папистов полно было – так в многих немецких да чешских землях их коленом под зад. Свою церкву устроили – справедливую, честную – сам профессор Ян Гус народ свой в том накрепко поддержал! Тако и нам надобно сделати.
– Верно, верно говоришь, Никита! – выступил вперед дотоле незаметно стоявший у стеночки сутулый мужик с белым прыщеватым лицом и смурным взором – давешний убивец несчастного Федота со Щитной.
– А-а, – обернулся к нему Злослов. – Ондрей! Давненько тебя не видали. Что – послушать зашел?
– Не токмо, – убивец покривил тонкие губы. – Весть дурную принес вам, братие. Боярин Данилко Божин человека достойного, Степана нашего, имал! Пытать похощет, да смертию казнить лютою.
– Это как это – пытать? – возмутился Никита. – Без суда? Без следствия? Вот так запросто взял – и схватил?!
– Так у Данилки-то брате родный – обители Хутынской игумен! Тоже, грят, по мзде, не по правде поставленный, – подбоченясь, пояснил Ондрей. – Вот и разошелся Данило – что хочет, то и творит, поддержку, гад, чует.
– Да все они заодно! – Одноглазый Карп – мужик вертлявый, с лицом продолговатым, желтым, да с выбитым в
