Труды - Антоний Блум

Но в чем состоит это созерцание? Это постоянное, неизменное состояние христианина, где бы он ни находился, принадлежит ли он к монашескому созерцательному ордену или он простой мирянин, несущий двойную ответственность: он ответствен перед Богом и в силу этого всецело ответствен по отношению к тварному миру, миру людей и предметов. Это созерцание прежде всего – твердый, внимательный взгляд, ясное сознание, которое относится к предметам, к людям, к событиям, к их статичной реальности, как и к их динамике. Этот взгляд полностью погружается в то, что видит, это слух, напряженно готовый услышать все, что бы ни прозвучало извне. Чтобы достичь этого, необходим целый путь подвига, потому что для того, чтобы суметь увидеть и услышать, надо уметь отрываться от себя. Пока мы сосредоточены лишь на себе самих, мы видим в том, что нас окружает, либо только собственное отражение, либо в мутных или неспокойных водах нашего сознания видим отражение того, что вокруг нас. Чтобы услышать, надо уметь молчать; надо долго вглядываться, пока не убедишься в том, что видишь. Надо одновременно освободиться от себя и предаться Богу и предмету созерцания. Только тогда мы сможем видеть вещи в их объективной реальности. Только тогда мы сможем поставить главный вопрос: какова воля Божия в этой реальности, которая предстала нам? Нереальный мир, в котором мы все время находимся, создан нашим воображением, по лености ума, по эгоизму, потому что мы считаем себя центром вещей – в то время как мы настолько второстепенны! В этом нереальном мире Бог ничего не может сделать, просто потому что этот мир не существует. Ни в каком мире нереальности Бог не может действовать, но в мире реальном Он хозяин. И самая неприглядная, самая уродливая, самая отвратительная, самая чуждая Царства Божия данность может превратиться в Царство, при условии, что мы ей вернем ее реальность. Мираж невозможно преобразить, но грешник может стать святым. Мне кажется, очень важно стремиться к такого рода созерцанию, которое имеет всеобъемлющее значение, которое не связано ни с какой нашей ролью в жизни. Оно является просто внимательным, вдумчивым поиском через молитву, через молчание, через углубленное видение вещей так, как их видит Бог. Кто-то сказал, что молитва начинается тогда, когда говорит Бог. Вот цель, к которой мы должны устремляться. Такое созерцание – не исключительно христианское явление, оно принадлежит всем. Нет человеческого разума, который не был бы устремлен таким образом к внешней реальности. Разница между нами и атеистом – тем, кто верит лишь в то, что его окружает, и не видит в вещах никакой глубины вечности, безмерности, их взаимосвязи с Богом, – единственная разница та, что он наблюдает явления, а мы прислушиваемся к голосу Божию, который дает нам ключ к их пониманию. Это немного, но в этом все. Потому что, если мы таким образом приобретаем ум Христов (1 Кор 2:16), если мы под тем же неустаревающим руководством, как и апостолы, если нами руководит Святой Дух, Который подсказывает нам, куда идти, что сделать, что сказать или когда промолчать, мы просто-напросто занимаем свое положение христиан, вот и все.

Разумеется, в христианском опыте, воплощенном в жизнь, есть созерцательный аспект в техническом смысле слова, так называемое созерцательное монашество. Тут большая проблема. Созерцательное монашество подвергается большим нападкам, но так ли эти нападки несправедливы, как считают сами созерцательные ордена? Говорится о правдоподобии, убедительности (или неправдоподобии, неубедительности) того, что доносит до нас христианская жизнь, структуры и историческое положение Церкви. Было время, когда чувство созерцания, чувство священного, чувство Бога Живого, не только присутствующего, но трансцендентного, было очень сильно и христианское общество могло видеть, как некоторые его члены живут только созерцанием, созерцательной молитвой, молчанием, Божественным присутствием, и все это – часть делания всей Церкви. Не то теперь. Верующие в целом не всегда солидарны с этим стремлением к радикальному созерцанию, и нам следует посмотреть в лицо этой проблеме и искать ее разрешение, не только воспитывая христиан. Мы должны сами осознать, какую проблему мы для них создаем, проблему тем более трудную, что созерцательные ордена могут существовать лишь потому, что есть деятельные люди. Так или иначе, но посвятившие жизнь созерцанию живут милосердием тех, кто созерцанием не занимается. И когда подавляющее большинство, трудящееся в поте лица, совершенно не воспринимает, что данная группа является выразительницей их общей жизни, а не собственной ограниченной и частной жизни, ей отказывают в сочувствии и в поддержке. Мне кажется, это очень важно, потому что наш мир как будто очень легко принимает, например, созерцательную жизнь индийских аскетов. Он охотно соглашается с общественно бесполезной жизнью художника, он легко признает людей, которые выходят из общества, уходят от общей массы, – все это при условии, что эти люди готовы платить за свою отделенность. Например, аскеты-индусы убедительны тем, что ведут очень суровую жизнь в тех условиях, которые сами же и создали для себя. Христианские созерцательные ордена{303} часто неубедительны, потому что хотят заниматься созерцанием, но также иметь пищу и тепло, крышу над головой и сад и еще множество вещей. И все это должны обеспечить люди, которые лишены удобства созерцательной жизни. В этом подлинная проблема для совести именно христиан, а не внешнего мира. Подумайте о тех обетах, часто иллюзорных, которые мы приносим. Мы оставляем семью, отца, мать, родных и создаем себе другую семью, гораздо более надежную, поскольку она не вымирает. Отцы, матери, братья, даже дети могут умереть прежде вас. Ваш орден умрет только после вас, разве что вы же его и разрушите. Мы даем обет нестяжания; разумеется, у нас нет личных доходов, но одного нам недостает: мы никогда не сталкиваемся с необеспеченностью, неуверенностью наемного рабочего. Потому что главная его проблема не в недостатке денег, неимении одежды, главное – радикальное отсутствие обеспеченности, в которой можешь оказаться, потому что не знаешь, что с тобой будет завтра. Я мог бы упомянуть еще многие черты созерцательной жизни, из которых станет ясно, что к такой жизни стремится больше людей, чем мы воображаем. Они понимают созерцание, часто живут им, молятся глубоко, слышат голос Бога Живого, следуют Его заповедям, они живут не только хлебом, но всяким словом Божиим (Мф 4:4), и им непонятно, почему целые человеческие группы, как бы «специалисты созерцания», не несут ответственности за свои обеты, – расплачиваются за них другие.

И наконец, я хотел бы обратить ваше внимание на еще другой аспект созерцания. Когда мы говорим о созерцании, мы склонны думать только о монахах или о тех, кто занимается созерцанием, принадлежа к нехристианским религиям. Мы недостаточно осознаем, насколько созерцание присутствует, развито в мире, среди людей, которые, оказавшись перед лицом современности, совершенно естественным образом ставят себе основоположные вопросы, не довольствуясь тем, что просто наблюдают ход событий, чтобы суметь справиться с проблемами. Посмотрите на современную молодежь, да и на людей постарше, даже тех, кто не является членом Церкви: с каким вниманием, с какой глубиной, с каким острым прозрением мысли порой они ищут. Они ставят себе вопросы о Боге, о человеке, об окружающем материальном мире. Иногда они обращаются к нам в надежде получить ответ, не просто штамп, лозунг, а исполненный жизни ответ на проблему, перед которой они стоят. Они умеют смотреть, слушать, умеют выделить самую суть ситуации, но чего они не умеют – связать их воедино, чем они не владеют – ключом, который позволил бы им расшифровать, прочесть безумие домостроительства Спасения, волю Божию, действующую, глубокую, всецелую волю Бога Живого, до конца ответственно участвующую в истории мира. Мы должны бы быть в состоянии дать этот ответ, но в такое ли созерцание мы погружены? Бог постоянно являет Себя в Ветхом и Новом Завете, но нас снова и снова могли бы поражать новые аспекты этого откровения. Достаточно ли мы внимательны к этому? В этом отношении русский опыт поучительный. До революции русские люди в большинстве своем знали Бога величественных соборов и «господствующей» Церкви. Когда они оказались лишены всего, когда в полной нищете у них остался только Бог, многие открыли для себя Бога, так сказать, подонков, Бога, Который принял на Себя – и не на время, а навсегда – полную, безграничную солидарность не только с теми, кто всего лишился, но и с теми, кто, по человеческому суждению, был бы выброшен из Царства Божия.

Этот Бог уязвимый, беззащитный, как будто побежденный и потому презираемый, этот Бог, Который не стыдится нас, потому что Сам стал одним из нас, и Которого мы можем не стыдиться, потому что в акте невероятной солидарности Он уподобился нам, – действительно ли мы знаем Его? Да, мы говорим о Нем, мы проповедуем Его, и, однако, мы все время пытаемся уклониться от этого Бога и снова ограничить Его рамками по-человечески величественной, организованной веры, религии, которая сочетается с понятиями земного величия, великолепия, красоты. Да, все это имеет свое место. Но какая беда, что по нашей вине этот Бог, столь близкий и понятный, остается недоступным для тысяч людей, для которых наши соборы и богослужение остаются непроницаемы. Сколько людей могли бы найти своего Бога, если бы мы Его не скрывали! И не только нищие, голодные, униженные в этом мире, но даже и те, к которым, как нам кажется, Бог даже не обращается. Неужели мы не видим эту невероятную солидарность с тем, кто потерял даже Бога, с тем, кто лишился Бога, когда Христос на кресте произнес: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34). Есть ли хоть один безбожник, есть ли такие безбожники на земле, кто когда-либо измерил потерю Бога, отсутствие Бога, от которой умираешь, так, как это измерил Сын Человеческий и Сын Божий на кресте? Отдаем ли мы себе отчет, когда произносим слова апостольского Символа веры: «Сошедшего во ад», что этот ад – не место мучений христианского фольклора, что ад Ветхого Завета – это место, где Бога нет; и туда Он сошел к Своим братьям в акте солидарности, вслед за оставленностью на кресте. Как не подумать, что, если взглянуть, с одной стороны, на Христа и с другой – на окружающий нас мир, мы могли бы принести трепетную весть, лучезарную весть о Боге и о человеке, но также и о всем тварном мире на основании доступного нам уровня науки и технических знаний. Есть ли у нас богословие материи, какое мы могли бы противопоставить материализму? А ведь мы не вправе не иметь богословия материи, если мы не только говорим, что Сын Божий стал Сыном Человеческим, то есть что Он вошел в сердцевину истории, но и говорим, что Слово стало плотью (Ин 1:14), что Сам Бог соединился с материальностью этого мира! Мы должны видеть в Воплощении первое указание на это, а в Преображении – видение того, чем может стать материя, когда она пронизана Божественным присутствием. Ведь Евангелие говорит нам, что тело Христа, Его одежды, все, что Его окружало, просияло сиянием вечности (Мф 17:2). И в Вознесении Христос, облеченный плотью человеческой, то есть унося с Собой в сердцевину Божества материю этого мира, унес этот тварный мир в глубины Божества. Это всего лишь беглые указания, но разве этого не достаточно, чтобы создать богословие материи, которое поставило бы эти вопросы, пыталось их разрешить, было в состоянии выдвинуть свои требования к промышленности и технологии, изменить наш подход и устремления в том, что мы творим с этим миром. Ведь мы призваны одновременно обладать этим миром и служить ему. Мы должны обладать им, но с тем, чтобы вести его к полноте жизни в Боге, и в этом смысле созерцание никогда не прекращается. В этом проблема человека, узкого специалиста, проблема людей, которые требуют от нас ответа – и слышат лишь избитые общие места. Тут мы могли бы соединить деятельность и созерцание, то есть углубленное видение, просвещенное светом веры, исполненное чувством священного. Мы могли бы соединить деятельность и созерцание во всех областях, не только в частной, личной деятельности, но в движении, которое теперь охватило все человечество в целом. Сегодня в сердцевине проблемы человек. Человек – вот точка встречи верующего с неверующим, потому что, если прав был Маркс, когда говорил, что пролетариату Бог не нужен, потому что его бог – человек, мы тоже говорим, что наш Бог – Человек, Человек Иисус Христос (Рим 5:15) со всем, что следует из того, что Он воплотился, будучи Богом Самим.