Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Сталин прекрасно помнил, какая возня началась среди ближайшего окружения Ленина при первом же известии об ухудшении его здоровья, и нисколько не сомневался в том, что и сейчас собранные в его кремлевскую банку пауки начали плести свои сети. И можно себе представить ужас Молотова, когда он прочитал в английской «Дейли геральд»: «На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова!»

Если умелым режиссером всей этой драмы был действительно Берия, то он своего добился. Сталин был еще не настолько слаб, чтобы над ним можно было глумиться. Даже сейчас он мог одним движением руки расправиться с кем угодно, и то, что сам Молотов, как черт от ладана, открещивался только от одной мысли о том, что именно ему суждено занять его место, уже не принималось в расчет.

Однажды после обильных возлияний Сталин как бы невзначай вдруг заметил, что очень устал, ему трудно управлять огромной страной и скоро он отойдет от дел. «Пусть теперь Вячеслав поработает, — не спуская пронзительного взора с Молотова, заметил он. — Он помоложе...» Не на шутку испуганный Молотов завел речь о невозможности заменить вождя и о том, что Сталин еще силен и может многое.

Сталин слушал «Вячеслава» и... не верил ни единому его слову. Да и чего они стоили, эти самые слова? Сколько раз он сам произносил их только для того, чтобы скрыть свои истинные мысли. Он прожил в политике долгую жизнь, и за все это время не видел ни одного политика с открытой душой, включая самого Ильича. В следующий раз он проверил Молотова, а заодно с ним и Микояна еще более жестоким образом. Во время обеда на юге, где Сталин проводил отпуск, его помощник Поскребышев вдруг заявил:

— Пока вы отдыхаете на юге, товарищ Сталин, Молотов вместе с Микояном подготовили в Москве против вас заговор!

Молотов побледнел, но не проронил ни слова. А горячий Микоян схватил стул и бросился на Поскребышева. И если бы не Сталин, он наверняка ударил бы его.

— Ну что ты орешь? — недовольно сказал Сталин. — Если ничего не было, так нечего и обращать внимание!

Микоян сел на свое место, и обед продолжился. Ему не на кого было обижаться. Здесь никто не мог произнести ни единого слова, не согласовав его со Сталиным. И, конечно же, Поскребышев «выступил» не только с согласия, но и по инициативе самого вождя, который любил устраивать подобные проверки на слабость.

В таких случаях Сталина прежде всего интересовало не то, что поставленный в сложное положение человек будет говорить (говорили все одно и то же), а его первая реакция. Он считал себя великим психологом и был уверен, что какими бы железными нервами и выдержкой ни обладал в чем-то виноватый перед ним человек, застигнутый врасплох, он обязательно себя выдаст. И имей Сталин хоть какие-то данные о готовившемся против него заговоре, вряд ли и Молотов, и Микоян ушли бы с его дачи сами...

Постоянное недомогание, раздражение от иностранной прессы и проколы «Вячеслава» сделали свое дело: Молотов повис над пропастью. И как это ни странно, но в Политбюро у него нашлись заступники, которые осмелились просить за Молотова у вождя. Но когда Сталину сообщили, что тот полностью раскис и даже прослезился, тот презрительно бросил:

— Да что он, институтка, что ли, плакать?

И тогда к Сталину обратился сам Молотов. Признав свои ошибки, он пообещал «делом заслужить» его доверие, потому что «каждый честный большевик» видел, по его мнению, в Сталине не просто личное доверие, а «доверие партии», которое, как теперь выяснялось, было для Молотова дороже жизни. И случилось невероятное. Тот самый Сталин, который всего неделю назад не мог считать Молотова своим заместителем, простил его! К великому неудовольствию Маленкова и Берии, которые полагали, что дни ненавистного им соперника сочтены. Впрочем, кто знает, может быть, они и были сочтены. И Берия, и Маленков, да и сам Молотов слишком хорошо знали Сталина, чтобы верить в сказки о его прощении. Сталин никогда и ничего никому не прощал. Он играл в прощение, а на самом деле лишь откладывал наказание. В свое время он уже «прощал» Каменева и Бухарина, ну а чем его «прощение» закончилось, известно было всем...

Вполне возможно, что, дав по Молотову предварительный залп, Сталин попытался отбить охоту как у самого Вячеслава Михайловича, так и у всех других претендентов на его место. Он как бы говорил всем: «Хотите грызться между собой? Да сколько угодно! Но со мной не шутите!» И теперь, когда Молотов повис над пропастью, ему, конечно же, было уже не до интриг. Да и какие могли быть еще интриги, когда речь шла о спасении жизни?!

По большому счету, охлаждение Сталина к Молотову началось еще до войны. Да и вообще их отношения складывались далеко не безоблачно. Их знакомство и первая совместная работа в 1912 году в редакции газеты «Правда» ознаменовалась скандалом, и вряд ли Молотов, познав на себе всю тяжесть сталинского характера, числил тогда еще Кобу в своих друзьях.

Вряд ли добавил теплоты в их отношения и 1917 год, когда вернувшийся из ссылки Сталин самым бесцеремонным образом вышвырнул Молотова из все той же «Правды» и, вопреки его противодействию, стал проводить ту самую политику, против которой выступал сам Ленин.

Да, в последующие годы Молотов ни разу не перешел дорогу Сталину, и внешне все выглядело прекрасно. Они дружили семьями, и в январе 1939 года Сталин сделал жену Молотова — Полину Жемчужину — наркомом рыбной промышленности и депутатом Верховного Совета. Но уже в 1937 году Сталин начал охладевать к своему соратнику, который все больше и больше превращался в подручного вождя. И когда полетело со своих постов несколько помощников Молотова, тот даже не пытался их защитить. Когда же в 1939 году он стал наркомом иностранных дел, многим стало ясно: это начало конца. Отправив Молотова на Смоленскую площадь, Сталин как бы отодвинул его от всех других дел.

Тогда же начались неприятности и у П. Жемчужиной. За что ее не взлю-бил Сталин? Только за то, что Полина была представительницей той самой нации, к которой вождь никогда не испытывал особой симпатии? Или именно так пытался уже тогда держать самого Молотова в постоянном напряжении? Или не мог отделаться от мысли, что именно, пусть и косвенно, но именно Полина виновата в смерти его Надежды?

Надежда Аллилуева и Полина Жемчужина были подругами, делились между собой самыми сокровенными мыслями и в тот роковой ноябрьский вечер долго прогуливались по территории Кремля. О чем они говорили? Вряд ли славили товарища Сталина! Скорее наоборот! Вернее всего, Надежда жаловалась на его невнимание, грубость и постоянные насмешки, а Полина... могла подлить масла и в без того полыхавший пожар!

С патологическим нежеланием признавать собственные ошибки, Сталин, конечно же, мог убедить себя в том, что именно Полина толкнула его жену на роковой шаг. Потому и не могла жить спокойной жизнью, в то время как сам он мучился... На Полину было заведено дело по обвинению в связях с «врагами народа и шпионами». Политбюро (читай: Сталин) приказало Наркомату внутренних дел провести «тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужиной».

Хорошо зная, откуда дует ветер, чекисты без особого труда «добыли» показания о «причастности» супруги Молотова к «вредительской и шпионской работе». О чем и доложили на самый верх. Однако Сталин не дал ход делу. Основательно напугав приятеля, признал все обвинения против его жены «клеветническими». В неразборчивости и неосмотрительности ее все же обвинили, а заодно сняли с поста наркома рыбной, пересадив в кресло начальника главка текстильной промышленности. В 1941 году последовал новый удар, и Полину вывели из кандидатов в члены ЦК, что, в сущности, означало политическое недоверие как к ней самой, так, надо полагать, и к ее мужу. Однако окончательное выяснение отношений с четой Молотовых Сталин отложил еще на несколько лет...

Поздней осенью 1945 года Сталин вернулся в Москву. Вряд ли его очень порадовало создание в октябре Организации Объединенных Наций, а вот за открывшимся в ноябре в Нюрнберге судебным процессом над главными военными преступниками он следил с интересом...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

9 февраля 1946 года Сталин выступил в Большом театре со своей первой послевоенной речью перед избирателями накануне выборов в Верховный Совет. И это было по-своему весьма знаменательное выступление, в котором слышались уже совсем другие интонации, нежели во время войны. И не было в нем уже ни братьев, ни сестер, а были только «товарищи».

«Вы ожидаете больше потребительских товаров после жертв, принесенных во время войны? — вопрошал по своему обыкновению Сталин и сам же отвечал: — Как бы не так! При коммунизме приоритет должен и впредь отдаваться тяжелой промышленности. Вы ожидаете изменения и даже отмены колхозной системы? Ничего не выйдет! Коллективизация остается краеугольным камнем советской системы! Вы думаете, что теперь наступил мир? Ошибаетесь! Да и о каком прочном мире можно говорить, если капитализм и империализм все еще сохраняют силы? Что теперь делать? Да то же самое, что мы все и делали до войны! Работать еще упорнее, выполнить следующий пятилетний план и добиться новых показателей. Ибо только тогда наша страна будет гарантирована от случайностей!»