Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Барон подтвердил это, и офицер сказал ему, что его имение конфисковано. В четырехэтажном главном здании замка открыли детский дом, а на землях барона решено было создать коллективное хозяйство. Сами хозяева получили приказ в двадцать четыре часа покинуть здание, взяв с собой только ручную кладь. Барбара извлекла из сундука старинные часы, которые купил еще ее отец Фриц Крупп в Париже перед Франко-прусской войной. Эти часы были единственной вещью, которая связывала хозяйку со временем ее детства, и она попросила служанку спрятать их (через несколько лет они, целые и невредимые, были доставлены на виллу «Хюгель»). Барон и его супруга едва ли могли бы пешком добраться до Рура, да и зачем? Они принадлежали к старинной аристократии, чьи поместья были разбросаны по всей Германии. Одно из них находилось неподалеку, около Касселя, и там вполне можно было пережить зиму. Супруги занимались меновой торговлей – меняли дорогие вина из своих подвалов и часть дров, заготовленных на зиму, на хлеб, яйца, молоко и цыплят.

Сестра Барбары попала в более трудное положение. Ей также пришлось покинуть замок. Родители Альфрида превратились в пленников армии США. Хозяйке вместе с ее семидесятипятилетним мужем было приказано переселиться в ближайшую придорожную гостиницу около автобусной станции. За больным Густавом ухаживали Берта и приходящая профессиональная сиделка. Его осмотрели американские врачи, но не смогли оказать какой-то помощи пациенту в таком состоянии. У входа в комнату, где находился Густав, сидел часовой.

Бертольд стал вести бродячий образ жизни именно из-за того, что произошло с его родителями. Намерение победителей расправиться с Круппами заставило его, единственного в семье более или менее свободного человека, искать способы помощи родным. Пока он создавал фонд защиты в Эссене, до него дошел слух, что Карл Геренс, бывший когда-то ближайшим сотрудником Альфрида, уже умер, так и не сумев преодолеть горя от гибели сына. А на Лезера, как узнал Бертольд, теперь нельзя было надеяться – он мог бы дать неблагоприятные показания. Английские власти отказывались разговаривать с Бертольдом. Причиной этого была, как он понял, его принадлежность к семье Крупп. «Меня зовут фон Болен», – сказал он одному английскому офицеру. «Вы – Крупп, Крупп. Крупп! – энергично возразил англичанин. – И если вас обнаружат в Эссене после заката, вас расстреляют».

То же самое сказали барону фон Вильмовски, когда он узнал о деятельности Бертольда и, оставив Барбару в Касселе, решил прийти ему на помощь. Хотя к семье Крупп принадлежал не он, а его жена, для англичан и этого было достаточно. Ни Тило, ни Бертольд не подчинились ультиматуму. Они передвигались по городу только ночью и прятались на чердаке в доме Урсулы фон Вальдхаузен. Потом Бертольд случайно встретил старого друга Яна Шпренгера, с которым они некогда вместе учились в университете. Тоже сын крупного промышленника, Ян был офицером на Восточном фронте все четыре года и стал только крепче. Высокий, светловолосый атлет – вылитый плакатный идеал геббельсовского арийца – и талантливый художник, один из самых одаренных скульпторов в послевоенной Германии. Шпренгер занимал дом одного из директоров фирмы, находившихся в то время под арестом в замке Велен. Он предложил Бертольду жить в его студии – они так и прожили вместе десять лет, – и Ян тоже хотел чем-то помочь Круппу.

Но все равно ему пришлось заниматься своим делом практически в одиночку. Он ничего не видел о том, что происходило в Эссене в последнее десятилетие, и только руками разводил, узнав о фактах, открывшихся во время Нюрнбергского процесса. До войны Бертольд находился в Оксфорде, потом на службе в вермахте или работал над пенициллином в Мюнхене. А в то время он просто вел себя как преданный сын. Отец его вообще не поощрял проявлений нежных чувств, а Альфрид всегда держался с братом холодновато-отстраненно. Но Бертольд знал, как относится Берта к мужу и старшему сыну, а перед своей матерью он просто преклонялся. И вот Бертольд, казалось бы наименее выносливый из братьев, исколесил большой регион Германии, от Эссена до Нюрнберга, налаживая связи с адвокатами. В побежденной Германии царил хаос, но, как ни странно, именно это обстоятельство помогло династии сохранить самое себя.

Бертольд торговал американскими сигаретами и ночевал на деревянных вокзальных лавках. Ну разве он значил что-нибудь рядом с представителем американского Верховного суда Робертом Джексоном. И все же Бертольд одолел его и спас жизнь брату. Собственно, в этом была «заслуга» самого мистера Джексона. Если бы он так не настаивал, что главный виновник – Густав Крупп, если бы не совершал юридических ошибок, то Альфрид, пожалуй, был бы обречен. А за то, что не удалось своевременно выявить главного обвиняемого, нужно «благодарить» скверную систему связи в тогдашней Германии. Американские врачи дали заключение о недееспособности Густава, но оно не попало к Джексону – главному американскому обвинителю на процессе военных преступников. Томас Хэррис, блестящий молодой нью-йоркский прокурор, первым установил, что должен быть осужден четвертый «пушечный король», а не его отец, но Джексон не получил и этих документов.

И та и другая информация была весьма важной. Если бы ее своевременно получили Джексон или его коллеги – англичанин сэр Хартли Шоукросс, советский генерал Р.А. Руденко или французы Франсуа де Ментон и Огюст Шампетье де Риб, – то едва ли Альфрид смог бы уйти из Нюрнберга живым. Первый трибунал состоял из судей-вешателей. Из 22 обвиняемых 12 были приговорены к повешению. Один из них, Герман Геринг, принял яд накануне казни. Геринга приговорил бы к казни любой трибунал союзников. Но, как полагает большинство исследователей Нюрнбергского процесса, из остальных 11 приговоренных к повешению некоторые являлись жертвами своего времени. Например, Йодлю трибунал более позднего состава, очевидно, сохранил бы жизнь. Гораздо более виновные немецкие военачальники, такие, как Манштейн, Кессельринг или Бах-Целевский, подавлявший Варшавское восстание, провели в заключении всего по нескольку лет. Один из судей, выносивших приговор Йодлю, впоследствии признал его ошибочным, и вдове казненного была выплачена компенсация. Он был казнен за такие же преступления, за которые позднее был осужден Альфрид, не представший перед первым трибуналом. Круппа спасли везение, преданность брата, ошибки Джексона, но более всего – анархия и путаница, в создании которых он сам участвовал.

Беспорядок в Германии помог ему на первых порах ускользнуть от внимания врагов.

Для военного поколения немцев Нюрнберг превратился в синоним позора – и потому, что этот город был колыбелью нацизма, мечты, которая их предала, и потому, что в этом городе враг навязал им чужеземное правосудие. На процессах были приняты правила англосаксонской юстиции, против чего обоснованно протестовала защита. Как отмечала газета «Нойе цайтунг», обвиняемые в Германии привыкли к континентальной судебной процедуре, когда у судьи в руках запись показаний обвиняемого, когда он знает в деталях материалы полицейского следствия, по закону обязан больше верить словам официальных лиц, чем частных, и имеет полномочия не допустить перекрестных допросов. На этих процессах все было иначе. Обвинение и защита вели процесс, а судьи слушали их вопросы и ответы свидетелей. Обвиняемые считались невиновными, пока не доказана их вина. Засчитывались лишь показания, данные под присягой в зале суда. Все свидетели могли подвергаться перекрестному допросу, а подсудимые имели право молчать без вреда для себя.